Развлечение отвлекло Антона от поедания осетрины. Утолив голод, он повеселел, жевал вяло и вздрогнул, когда ладонь Удачи тронула плечо. Тот был серьёзен, не глянув на еду, кивнул ему на выход. С видимой неохотой поднявшись из‑за стола, парень отправился следом за ним и хозяином, но голова его, будто сама собой, поворачивалась назад, так что он споткнулся на пороге, едва не выронил сумку с прихваченными у воеводы деньгами. Это отрезвило его, он припомнил об опасностях промедления и быстро вышел наружу, к ночной прохладе, которая согнала с него сытую расслабленность души и тела.

Полумесяц и звёзды высвечивали всё подворье. Возле закрытого ставнями окна Удача расплатился с хозяином за дневное пребывание.

– Позаботься о кобыле и седле, – негромко сказал он владельцу постоялого двора. – Если вернусь к весне, щедро заплачу за прокорм и уход. Если же не вернусь к цветению яблонь, продашь её.

– Конечно, конечно, – заторопился согласиться на выгодное предложение хозяин. – Как за собственным дитём присмотрю.

– Да смотри, не болтай, что я собираюсь забрать её, – холодно предупредил Удача. – Я не хочу, чтобы об этом прознали мои недруги и ждали меня здесь. Ты понял?

Предупреждение не вызвало у хозяина двора восторга. У него на лице отразилось подозрение, что предложение оказалось не столько выгодным, сколько опасным, и он выдавил из себя:

– Понял.

Удача не стал ничего говорить о связанном гонце, полагая, что хозяина двора это может совсем напугать и вызвать ненужный до утра шум, а когда гонца обнаружат, ему уже будет не выгодно болтать лишнее. Хромоногий сторож с недоверием выпроводил странного постояльца с подозрительным спутником на мрачно безлюдную площадь, намеренно шумно запер калитку и перекрыл её толстой перекладиной, явно намекая, что больше не откроет её ни на какие уговоры, ни за какие посулы.

Они же кратчайшим путём направились к речному берегу и без происшествий вышли узким переулком к прибрежному обрыву. Пригибаясь и высматривая ночных сторожей, один за другим спустились крутой тропкой к песчаной отмели выше пристани. Вдоль пристани вытянулись в ряд тёмные облики кораблей со спущенными парусами, стругов с выбранными вёслами, челнов и небольших лодок у их боков. Все вместе суда и судёнышки казались погружённым в сон стадом водных чудовищ: самцов, маток и детёнышей. На них не различалось ни одной бодрствующей души. Оба беглеца живо разделись, собрали вещи в узлы и, стараясь не потревожить всплесками речную тишину, нагишом вошли в холодную воду.

Лунный полумесяц, бесчисленные звёзды как раз выглянули в очередную большую прореху в облаках, вновь отразились на зеркальной черноте речной поверхности, когда её гладь слегка разволновалась у берега рябью вокруг двух голов и приподнятых рук с узлами, перемещающихся в направлении крайних судов пристани. Переступая по дну, следуя за старшим товарищем по побегу, который приподнимал вверх дорожный мешок и привязанные к нему вещи, Антон с особым рвением удерживал на голове кожаную сумку с прихваченными у воеводы деньгами, опасаясь провалиться в какую‑нибудь яму только из‑за того, что река может отнять и поглотить эту тяжёлую сумку. Они продвигались по течению, не теряя ступнями дна, однако держась возможно дальше от кромки берега. Когда приблизились к судам, Удача молча отобрал сумку у меньшего ростом спутника, пристроил с мешком на плече, и, пробираясь возле самых днищ, они стали высматривать подходящий купеческий струг или корабль. Никто их не замечал и не окликал. Они вынуждены были вплавь обогнуть корму большого струга, и приблизились к причальному настилу, чтобы опять нащупать пальцами ног илистое дно.

– Струг этот нагружали смолой. Отчалит утром, – шёпотом поделился Антон добытыми прошедшим днём сведениями.

– Нам только смолы и перьев не хватает, – тихо возразил Удача. На лице его спутника проступило недоумение, и он, не вдаваясь в подробности о неизвестных парню обычаях других мест и стран, пояснил: – Дурной знак.

Антон не настаивал и указал на высокий ствол мачты корабля.

– А тот с пенькой и канатами. Тоже отплывает с рассветом.

Удача оттолкнулся от дна и на носках двинулся к указанному судну, слыша, как за ним тихо подгребает неожиданно оказавшийся товарищем лазутчик Разина. Поблизости от корабля они опять обратились в слух, но тишину не тревожили никакие подозрительные шорохи или звуки, ничто не вызывало настороженности. Антон ухватился за причальный канат, как обезьяна, ловко забрался к носовому борту, заглянул на палубу. Затем перевалился туда, а через полминуты показалась только его голова.

– Все спят, – прошептал он чуть слышно и протянул руку за сумкой, мешком и узлами одежды.

Подняв их, он застыл, подождал, пока заберётся Удача. На кормовом возвышении была укреплена лёгкая двускатная крыша, накрытая просмоленной кожей на случай ненастья, из её тёмного нутра раздавались нестройные похрапывания нескольких мужчин. А возле носового возвышения сбитая из коротких досок крышка палубного выступа была откинута на толстых кожаных петлях, открывала для проветривания чёрный зев корабельного чрева. Удача первым бесшумно скользнул к нему, нащупывая босыми ногами ступени узкой лесенки, спустился в насыщенную запахами пеньки и канатов темноту, которая сначала показалась кромешной. За ним спустился и Антон, оставляя на его мокрых следах свои. Удача на ощупь отыскал небольшой мешок с пенькой, вытряхнул подальше от спуска всё содержимое, затем этим мешком тщательно вытер ноги и протёр следы, сначала на ступенях, потом на палубе. После чего опять нырнул в брюхо корабля, где было гораздо теплее.

Гулкий пушечный выстрел встряхнул воздух над рекой, разбудил обоих беглецов среди туго набитых мешков и больших мотков толстых верёвок. Раскатисто прозвучал второй выстрел крепостной пушки, напоминая полный скрытой угрозы рык, который постепенно затихал в отдалении. За ним рявкнул третий.

Судя по ослабленному лишь небольшим расстоянием звуку выстрелов и доносящемуся до слуха невнятному говору на берегу, судно уже отплыло от пристани, но ещё не достигло середины реки. Крышка над спуском под палубу, которая ночью была откинутой, теперь опиралась на короткую палку‑распорку, и под неё косо струился бледно‑серый свет раннего утра. Он полосой вспарывал полумрак, а тот пиявками рассасывал его, впитывал в себя, как страж старался не допустить к грузам, будто малейшее освещение могло их испортить. Мешки и верёвочные мотки прорисовывались бледными очертаниями, от почти отчётливых ближе к свету, до смутных в дальних углах у кормы.

Удача и его товарищ лежали в носовой части, в пяти‑шести шагах от косо освещённой лесенки и хорошо слышали, что происходило на палубе. Там озабоченно готовились поднять парус, а судно увлекалось лишь течением. На корме заговорили в два голоса. Один был низкий и резкий, привыкший отдавать краткие распоряжения, а отвечал ему хозяйственный и высокий.

Высокий голос принадлежал судовладельцу и хозяину товара, коренастому, моложавому купцу с коротко остриженной бородкой, а низким изъяснялся бывший на полголовы выше кормчий с красным обветренным лицом и слегка выпуклыми карими глазами. Они стояли возле бруса кормового весла, с которым длинными и жилистыми руками управлялся сухощавый и смуглый от летнего загара, остроносый работник неопределённого возраста. Все вместе они озадачено смотрели на постепенно уменьшающуюся с расстоянием крепость, от угловой башни которой над точечными жерлами пушек поднимались и растворялись в прохладном воздухе облачка порохового дыма.

– Три выстрела. – Кормчий глянул на купца. – Приказывают всем остановиться.

– Час потеряем, – с неудовольствием сделал вывод купец.

Как будто получив этими словами его согласие, кормчий повернулся к шестерым работникам, которые возились с парусом и тоже поглядывали на крепость.

– Опускай! – прогудел он им и махнул рукой вниз. – Бросай якорь!

Верхняя перекладина паруса качнулась, дёрнулась и, не достигнув наивысшего положения, поползла книзу. А двое работников быстро отошли к носу, столкнули с корабля завязанную на конце пропитанного смолой каната железную лапу якоря. Лапа шлёпнулась в воду, живо потащила канат, пока не размотала его на всю длину. Зацепившийся за дно якорь натянул канатную верёвку и развернул корабль носом против плавного течения. Корабль застыл, словно заарканенный жеребец, ожидающий с тревогой, что же за всем этим последует.