У крепостной стены оба спешились, один почтительно поспевая сзади другого, поднялись на смотровую башню в полусотне шагов от повреждённых взрывом ворот, наспех и кое‑как закреплённых обитыми железом брусьями. После хмурого приветствия дозорный офицер в ответ на просьбу сановника подал ему подзорную трубу. Поднёся глазок к правому глазу, сановник настроил её, внимательно осмотрел батарею пушек в правой стороне за разрушенными и обгорелыми деревянными домами, потом другую за большим полем напротив.

– Бережём снаряды и порох, отвечаем, когда они ночами стараются приблизить эти пушки, – пояснил офицер, не дожидаясь его начальственных вопросов.

– Понятно теперь, почему все желают поскорее сдать город, – не то сам себе, не то Лёвенхаупту тихо заметил сановник.

– Кроме губернатора, – вполголоса поправил его капитан.

– И нас, – уточнил сановник.

Он заметил странное движение в стане, где был шатёр с царским гербом и высоко поднятыми стягами, которые по приятельски трепал ленивый западный ветерок. Четыре всадника в красочных военных доспехах дворянской конницы отделились от щели между ограждениями из сбитых брёвен, поскакали по широкому полю, наискось приближаясь к городским крепостным укреплениям. Сановник навёл трубу на скачущих впереди, будто хищник в засаде, ни на что больше не отвлекаясь, проследил за ними. Он оторвался от глазка трубы, не теряя всадников из виду, передал трубу капитану Лёвенхаупту.

– Кто это там? – задал он вопрос, как учитель, уже знающий об ответе решаемой задачи.

Лёвенхаупт озадачено поймал в круг трубы лица наездников, непроизвольно облизнул верхнюю губу.

– Царь, – подтвердил он догадку сановника. Потом задержался на лице того, кто на половину тела лошади опережал царя. – Чёрт! Я же его где‑то видел, – пробормотал он, напрягая память и морща лоб. Морщины разгладились, показывая, что туман из разных воспоминаний развеивался, и он проговорил отчётливее, к сведению представителя короля, гордясь своей памятью: – Это же балаганщик из Нарвы, я его видел там у кузницы. Он вынимал колючку из ноги лошади, чтобы та не хромала!

Оторвавшись от глазка, Лёвенхаупт с внезапным прозрением во взгляде уставился в сановника. Тот не смотрел на него, тихо проговорил:

– Он царский агент. – И без осуждения напомнил: – А кто‑то уверял меня, что там был польский шпион. – После чего повернулся головой к хмурому дозорному офицеру. – Распорядитесь приготовить два десятка самых опытных драгун, нужна стремительная вылазка. И позвать лучшего пушкаря!

Офицер без особого рвения отошёл к лестнице, крикнул вниз:

– Эриксон?!

Четверо русских всадников знали, что могут привлечь пристальное внимание на стенах крепости, и будто дразнили осаждённых своей дерзкой уверенностью в успехе осады. Они проскакали до средины поля и спутники царя, по его примеру натягивая узду и закидывая морды своих лошадей, приостановили разгорячённых животных. Царь Алексей стянул с правой руки замшевую перчатку, указал рукой на ту самую башню, где за ними наблюдали сановник и капитан Лёвенхаупт.

– Говоришь, возле той башни самое уязвимое место в стене? – спросил он Удачу, как ровесника, с которым возбуждён общей опасностью и счастлив этим возбуждением чувств. – Но стена там не кажется такой уж слабой.

Это было не возражение, а высказывание, и потому он не дожидался объяснений и воскликнул:

– Послезавтра сюда подойдёт Нащокин с двумя полками, и я возьму этот город! Он мне нравится! – Белый аргамак ощущал его возбуждение, тоже волновался, непрерывно переступал тонкими и сильными ногами, подёргивая узду и косясь на сухую траву. – Я взял Смоленск, Вильно! Возьму и Ригу!

Они начали разворачивать коней, но ближние к башне ворота стали открываться, заставили их приостановиться. Из ворот неуверенно выехал отряд шведских драгун, опасливо направился в обход поля к расположению полка дворянской конницы. Там драгуны скучились, принялись выкрикивать ругань и размахивать обнажёнными шпагами, вызывая смельчаков из удивлённого этим вражеского стана. От походных шатров русского полка отделился такой же отряд дворян, поскакал им навстречу. Сшибка была короткой, драгуны дрогнули и рассыпались. Трое из них повернули в сторону Алексея Михайловича и его спутников. Глаза царя заблестели страстью охотника.

– Вперёд! – крикнул он, и первый живо пришпорил аргамака. Тот взвился, полетел навстречу драгунам, и он выдернул из ножен саблю. – Захватим их в плен!

За ним ринулись Удача и оба царских постельничих. Однако все трое драгун при виде их откровенных намерений, стали по дуге заворачивать к крепостной башне, увлекая туда и царя.

– Это лучше охоты на медведя! – сияя восторгом, прокричал он догнавшему и начавшему обгонять его Удаче.

Узколицый и белобрысый пушкарь присел у башенной короткоствольной пушки, сверил прицел и взглянул сосредоточенными тёмно‑серыми глазами на сановника. В ответ его кивку приложил фитиль к запалу. Оглушительно рявкнув, пушка взбрыкнула, и пороховое облако скрыло от стоящих рядом с ней обзор всего поля. Облако рассасывалось, сквозь него стали видны неясные очертания четверых всадников, и перед мчащимся вперёди остальных разорвалась столбом пламени и лохмотьями травяного покрова высохшая земля, ударила в грудь и живот его коня. Всадника подбросило и опрокинуло вместе с растерзанной лошадью, которая прикрыла от осколков взрыва скачущих следом.

Тем мгновением, когда пушечное ядро взорвалось под лошадью Удачи, карета с графским гербом на каждой дверце катила по улочкам Львова, пересекая его, направляясь к пригородному дворцу знатного вельможи и сенатора, влиятельного друга польского короля. Красавице графине, которая ехала в ней на встречу с тайно прибывшим в город королём, положение дел уже не казалось столь мрачным, как это представлялось в начале лета. Правда, Карл Х после захвата Варшавы устремился со своим шведским воинством к древней столице польского государства, к славному Кракову, но там срочно укреплялась труднодоступная крепость, собирались верные сторонники короля Польши и Литвы, поднимая знамя прежней гордой славы и независимости. Это не обещало шведам скорой победы. А в тылу у них русский царь успешно покорял Ливонию, осадил Ригу. Над Швецией нависла угроза потери главной своей хлебной житницы и источника самых крупных поступлений в казну от пошлин в широкой торговле, от налогов, на чём и основывалось политическое влияние Стокгольма в делах Восточной Европы. Осада Риги царскими войсками делала положение Карла Х весьма сложным и шатким, давала надежды договориться с ним. Он должен понимать, если не пойдёт на полюбовное окончание войны, не умерит своих требований и притязаний, собственное правительство, собственный сейм поднимутся против него. В конце концов есть и наследник трона, а история Швеции богата на примеры свержения королей. Избавившись же от шведской угрозы, можно будет воспользоваться подъёмом воинственного патриотизма шляхты для подавления мятежа и на Украине.

Нет, графине на удобном заднем сидении катящей скоро кареты положение дел больше не представлялось мрачным и безнадёжным. И она догадывалась о поручении, какое приготовил ей король. Она была не против такого поручения, ей и самой хотелось увидеться в качестве его доверенного лица с надменным Карлом Х. А вознаградить себя за роль посредницы в тайных переговорах она сумеет. Она глянула в угол сидения, на сумку, которую украла у царского агента, когда исполняла последнее из подобных поручений. То опасное поручение сначала тоже представлялось обречённым на ужасную неудачу, а потом позволило ей привезти королю важные сведения и получить достойную награду и щедрые обещания ещё больших наград после окончания войны. Рассматриваемая сумка была вызывающе чужда её обшитому жемчугом платью, перстням, причёске. Она тревожила приятными воспоминаниями, и графиня несколько месяцев не решалась от неё избавиться. Но воспоминания начинали тускнеть в предвкушении новых впечатлений.

Она без прежнего волнения медленно тронула сумку, вынула из неё крупный мешочек из красного бархата с нашитым белым орлом. Ослабив шнурок, ссыпала в ладонь червонцы, с удовольствием слыша их весёлое золотое позвякивание. Всё вернулось к ней, хотя она от имени своего короля честно отдала их этому мерзавцу, сановнику Карла Х. Она улыбнулась улыбкой женщины, которая обманула стольких ловких и умных мужчин. Ссыпав монеты в мешочек, отложила его в сторону, чтобы позже спрятать под сидение. А сумку, на ходу кареты приоткрыв дверцу, выкинула на уличную мостовую, перед торопливо шагающим старым евреем.