Кучер плюнул ему вслед, как будто он был дьявол искуситель, и что‑то заворчал лошади, принявшись обмывать ей сильные ноги. Нос лодки с шуршанием уткнулся в берег, встряхнул перевозчика и сидящую на задней лавке графиню. Она не подала виду, что удивлена новой встрече с Удачей и тому, что он её поджидал. Накинув на голову капюшон плаща, поднялась и восприняла, как должное, намерение молодого мужчины помочь ей переступить на сушу.

– Я обдумал ваше предложение, – сказал он с полным доверием, сопровождая её к тихой улочке. – Ради службы вам я мог бы рискнуть своей свободой.

Она выслушала его предложение спокойно.

– Вот как? – сказала она, словно у неё появились более важные заботы.

Они молча вышли к небольшому костёлу, и полька остановилась.

– Ваш первый поступок на моей службе, ждать меня здесь, – распорядилась женщина голосом, который ясно давал понять, что возражать ей было равносильно немедленному разрыву всяких отношений.

Он не настаивал, и она скрылась за дверью внутри костёла.

Христос скорбно смотрел с подвешенного распятия на подошедшую прямо к алтарю красивую женщину. Она преклонила перед священником колено, перекрестилась, и тот мягко задал обычный вопрос:

– Хотите исповедаться, дочь моя?

– Да, – отозвалась она вполголоса.

Встала и прошла за ним к исповедальне. Пропустив её внутрь полумрака, он сам задёрнул занавесь из плотной ткани и остался стоять снаружи, в молчаливом обращении к богу сложив у живота безволосые руки. В кабинке исповедальни графиня присела и чуть слышно стукнула в деревянную стенку. Тёмная занавеска с той стороны зарешёченного оконца отошла вбок, и, как лицо охранника к окну темницы, приблизилось круглощёкое лицо ксендза‑иезуита.

– Гонец сейчас же готов отправиться в Москву, – прошептал он заговорщически. – А от короля вчера с торговым кораблём пришло иносказательное письменное известие. Он напоминает о просьбе, срочно узнать и сообщить, куда начнётся переброска части войск большого гарнизона Нарвы. Приближается самое благоприятное для военных действий время года. Начала их следует ожидать в ближайшие полтора или два месяца.

– Он всегда беспокоится только о том, что важно ему, – заметила она желчно. – Неблагодарный. Он, наверное, думает, я заманю коменданта в постель, и так выведаю нужные ему сведения. Именно поэтому он умолял меня отправиться в эту глушь.

– Он служит делу Святой Церкви, – возразил иезуит, впрочем не настаивая.

– Он служит только своим удовольствиям, – сказала она, надменно вскинув голову. – У него нет воли справиться со склоками шляхты, и он боится войны, как тряпка. Но я ему помогу ради Польши. – И она сменила тему. – Мне нужно самой подготовить письмо для нашего посла в Москве. Здесь есть чёрный ход?

– Есть, – отозвался иезуит.

Удача стоял в стороне от костёла, чтобы видеть не только островерхий фасад. Он не ошибся. Полька с накинутым на голову капюшоном и иезуит появились на улице из узкого заднего выхода. Не замеченный ими, он двинулся следом и проводил их до двухъярусного каменного дома, в который они быстро вошли после стука ксёндза в ближнее к двери окно. На исходе получаса из того дома вышел парень, веснушчатый и не старше двадцати лет, он был одет невзрачно и по‑дорожному и прямиком направился в дворик к воротам конюшни. Желая удостовериться в своей догадке, что он был гонцом с письмом, о котором графиня говорила накануне с ксендзом, сразу после встречи со шведским сановником, Удача быстро зашагал к городским воротам с выездом на московскую дорогу. Вскоре подгоняющий рыжего коня веснушчатый парень обогнал его за воротами и поскакал как раз к дороге на Новгород Великий и на Москву. Конь выказывал выносливость и силу, а сбоку передней луки седла был укреплён необходимый для продолжительного пути дорожный мешок.

Скорым шагом возвратясь к стану у речного залива, Удача растолкал за плечо спящего как убитый казака. Казак мычал и пятернёй отмахивался от его толчков, словно от беспокойств со стороны досужих тварей, но после встряски посильнее, зарычал и приподнялся на локте.

– Убь‑ю! – Он раскрыл глаза и уставился на приятеля. – Ты?! – Задышал шумно и потряс головой, отгоняя явно дурной сон. – Ну и выпил я вчера! Приснилось, стал пивной бочкой с ногами и руками, без головы и с затычкой ниже брюха.

– Лучше бы тебе приснилось седло, которое не натирает мозолей, – вполголоса предупредил Удача. – Оно бы тебе оказалось весьма кстати. Надо срочно отправиться за гонцом польской графини. У него должно быть письмо в Москву. Нам выгодно, если оно окажется у тебя. Но только надо с гонцом разобраться подальше от города, чтобы не возникло подозрений на наше участие.

– Та‑ак, – протянул казак, как будто привык без обсуждений доверять его словам. Он вылез из повозки, отряхнулся от сена. – Нырну в реку и буду готов.

Не прошло и получаса, а он уже пришпоривал гнедую кобылу, скакал вдогонку гонцу польки. Гонец удивил казака, ему только к вечеру удалось напасть на его след и нагнать на постоялом дворе в посёлке у самой границы. Следующее крупное поселение на этой дороге было за рекой, уже на землях Новгорода Великого, во владениях русского царя. Он въезжал через ворота в подворье ограждённого частоколом придорожного двора, когда веснушчатый парень слезал с усталого и запаленного рыжего коня, схожего с описанным товарищем. Хозяин швед сам вышел навстречу приезжим, и парень оказался первым, кто стал договариваться с ним об отдельной комнате на одну ночь. По выговору в нём не трудно было угадать жителя карпатской Украины. Сомнения, что он‑то и был гонцом, отпали, и казак тоже остановился на ночлег в этом дворе.

Ужинали при бледном освещении единственного светильника, вдвоём сидели на лавке за общим столом в углу просторных сеней подновлённого, с недавно отстроенным вторым ярусом бревенчатого дома. Казак угощал. Гонец, простоватый, но неглупый деревенский парень, ещё неуверенно чувствующий себя в неброской городской одежде, сначала отказался, но после настойчивого предложения согласился задарма навалиться на кошелёк словоохотливого земляка, которому нужен был собутыльник. К окончанию долгого ужина казак запросто обнимал его за плечи, а на столе с двумя кружками соседствовали три бутылки водки, уже скучно пустые, и большое оловянное блюдо с остатками жареного поросёнка с хреном. Рыхлая серость подступала со двора к небольшим окнам гостиной, по‑своему неся весть о скором наступлении раннего майского рассвета. Хозяин отправился спать, оставил их наедине, и они с чувством, кто в лес, кто по дрова тихонько пели задушевную народную песню. Казак взъерошил пятернёй курчавые волосы парня.

– Остричь бы тебя, Петро. Один чуб оставить, как у меня, – сказал он, убирая руку с плеча гонца. – И чего ты подался в униаты? В Огне тебе гореть, в Аду!

Парень смолк, поднял на него мутные от выпитого глаза, в них пересекающей лунный круг летучей мышью промелькнула тень беспокойства.

– А ты откуда знаешь? Про униата... Я тебе не говорил. А?...

– Так догадался ж, – успокоил его казак.

– А‑а.

Парень кивнул и качнулся. Выпитое одолевало его, и он позабыл о внезапной тревоге. Голова начала заваливаться носом к столу, он горько всхлипнул.

– Спать тебе пора, – объявил казак, для убедительности слегка хлопнул ладонью по столу.

Он за пояс оторвал парня от скамьи, пошатываясь, в обнимку с ним повёл к лестнице. Ступени поскрипывали, когда они взбирались к верхнему настилу и трём дверям в спальные комнаты для постояльцев. Навалились на среднюю, распахнули её и не совсем уверенными шагами добрались до узкого деревянного топчана. Опустив парня на жёсткую постель, казак услышал приглушённую и размеренную поступь нескольких лошадей. Они приближались со стороны приграничной дороги. Трезвея, он обеспокоено выглянул из раскрытого окна, как лис из плохо укрытой норы при треске веток под сапогами гурьбы охотников. Требовательный стук кулака в ворота быстро разбудил хозяина. Полуодетый, в кожаном переднике он протрусил через двор, снял толстую перекладину, отставил её за заборный столб и приоткрыл створку ворот, пропуская уверенно въезжающих шестерых всадников. Запирать ворота он не стал, а сразу заторопился в дом. На востоке пробивалась заря, и становилось достаточно светло, чтобы видеть на каждом из всадников красочную военную одежду шведского пограничного дозора. Возле кормушек с овсом дремали не рассёдланные конь гонца и кобыла казака, но они не вызвали ни у кого из дозорного наряда особого любопытства, словно в этом не было ничего необычного для этого постоялого двора у большой дороги. Все шестеро драгун: лейтенант, унтер‑офицер и четверо рядовых, – спешились, направились к крыльцу, а их лошади потянулись мордами к кормушкам с остатками недоеденного овса.