Табор просыпался, стал похож на растревоженный муравейник. Неряшливые женщины завозились возле заполненных барахлом и награбленными ценностями повозок. Часовые казаки убедились, что Гусейн не степняк, подпустили ближе. Недоверие у них совсем рассеялось, когда его признал освобождённый на каменоломне их сородич, зрелый казак, уже обвешанный походным оружием.

11. Вестовой отряд

Стрельцы расположились особняком, рядом с взятым в кладовках разбойного логова парчовым шатром, в котором провёл ночь Лыков. Белый, с золотым персидским шитьём полог шатра был плотно задёрнутым, будто находящимся в нём дела не было до неторопливых, основательных сборов, приготовлений к длительному обратному походу. Однако такое впечатление было обманчивым. Лыков давно прогнал сон и внутри шатра совещался в есаулом Тимофеем Крысой. После совещания вызвал рослого горбоносого десятника и в присутствии Крысы передал ему завёрнутый в кожу и стянутый крепкой шёлковой ниткой свиток с донесением, которое написал на рассвете.

– Здесь письмо воеводе, – предупредил он вполголоса. – Чем скорее доставишь в Астрахань, тем щедрее будет тебе награда. – И пояснил многозначительно: – Воевода с нетерпением ждёт этого сообщения. Ты понял?

– Понял, – кивнул десятник.

Лыков помолчал, ждал, пока десятник завязал концы нити на шее, спрятал послание на груди под рубашкой, поправил, как ему было удобнее. После чего продолжил:

– Возьмёшь с собой десятерых стрельцов. Лошадей отбери выносливых и людей без серьёзных ранений. – Добавил уже по‑товарищески: – Смотри, я на тебя надеюсь.

– Пусть и Сенчу возьмёт, – напомнил есаул.

Лыков подтвердил его предложение.

– Да, захвати и Сенчу. Сам видишь, что у меня за табор. Разбитые кочевники не отстанут, надеются отнять хоть часть разбойной добычи, что мы забрали в ханском гнезде. Но несколько дней будут не опасны, если с ними каким‑то образом не снюхаются люди Сенчи и не замыслят предательство. А без него калмыки ничего не предпримут.

Десятнику такая нагрузка к основному поручению не понравилась.

– А что мне делать, если он решит сбежать? – возразил он. – Как за ним углядишь, если придётся, к примеру, срочно искать укрытие?

– Будет как шёлковый, – заверил есаул. – Братца младшего очень любит. Так мы ему пригрозим, братец ответит башкой за его дурость.

Десятник повёл головой, словно воротник был ему мал, но промолчал.

– С тобой отправятся Белый князь с сыном. – Лыков развёл руками, де, он им не указ. – Они птицы вольные. А тебе дополнительная пара хороших сабель не помешает.

– Не помешает, – согласился десятник с нескрываемым облегчением.

Лыков взял его под локоть и понизил голос.

– А теперь слушай внимательно. Перед тобой ко мне заявлялся некто Гусейн. Уверял, что он из персидского посольства к царю. В бурю, де, его смыло с корабля, только чудом спасся на оторвавшемся от корабля челне. Чёлн будто бы выбросило на берег, где его пленили кочевники и отдали Карахану. Так ему срочно нужно быть в Астрахани, надеется поспеть на корабль. Я узнавал, его видели пленником. Но сдаётся мне, что‑то здесь не так, глазам своим он не хозяин, воровски бегают. Отказать не могу, рассказывал подробности, каких не выдумаешь. Может и правда из посольства; задержу, придётся оправдываться. Так ты его возьмёшь с собой. Однако поглядывай, оружие не доверяй.

Осёдланные лошади за поводья были выведены к пределам большого стана, в котором завершались шумные сборы всех, кто хотел или принуждался вернуться в земли русского царя. Отъезжающие с поручением стрельцы проверили оружие, поднялись в сёдла. Их примеру безмолвно последовали те, кого приняли в вестовой отряд. Сын Белого князя единственный проявлял нетерпение, его молодая кобыла чувствовала настроение седока, перебирала копытами, подминала ими траву. Есаул сам развязал руки Сенче. Пока тот растирал запястья, Лыков ему объяснил:

– Смотри. Я тебя предупредил насчёт брата. Не вынуди прибегать к крайним мерам. В Астрахани повинись воеводе, может, за выкуп простит и отпустит.

Хмурый Сенча не ответил, погладил морду своему сильному тонконогому аргамаку, неохотно отданному кучерявым узколицым казаком. Поправил под седлом попону, сунул ногу в стремя и уселся верхом, чтобы последним наездником присоединился к вестовому отряду.

– Ну, с богом! – распорядился Лыков, ладонью хлопнул по крупу рыжей лошади десятника.

Все тронулись в путь, вытянулись рядами по два всадника в каждом: впереди стрельцы, остальные за ними.

Они были далёкими точками, когда Удача возвратился в стан с тыловой разведки. Кратко сообщив пятидесятнику у входа в шатёр, что крупных сил кочевников поблизости нету, он полюбопытствовал, куда отправились покинувшие общую стоянку. Обманывать Лыков не хотел, считая глупым делать тайну из того, что было очевидным многим, но и признался без одобрения такого вопроса.

– В Астрахань, – сказал он сухо.

Удаче достаточно было одного беглого обзора гомонящего стана, чтобы прийти к определённым выводам, кого в нём не стало.

– Я поеду с ними, – сказал он, как о деле решённом, о котором лишь ставил в известность, но мог бы и не делать этого.

Лыков снял бархатную шапку с синими отворотами, потрогал большим пальцем вышитый жемчугом трезубец пятидесятника. Вернул шапку на голову, поправил её.

– Кто ты такой? – голос его стал строгим и резким. – Ты отказываешься говорить об этом. А я должен тебе доверять и со всем соглашаться?

Он ждал ответа.

– Что слова? – Удача пожал плечами. – Не всё ли равно, кто я, если я тебе помог?

– Нет. Я не знаю причин, почему ты это сделал.

– И всё же я помог сохранить жизнь многим из твоих людей.

Он хотел уйти, но Лыков задержал его за руку.

– Ладно, – согласился он примирительно. – До сих пор не могу понять, как такое удалось. Три стрельца, два казака убиты, всего двадцать шесть раненых. И такое в логове Карахана! Никто не поверит. Да и я ещё не верю. Чёрт с тобой. – Он вынул торчащий за дорогим кушаком пистолет, взял за ствол и протянул рукоятью. – Покажешь десятнику в подтверждение моего разрешения присоединиться к нему. Он узнает моё оружие. В Астрахани отдашь.

Пока Удача вертел пистолет в руках, трогал ладонью холодный ствол, он откинул полог шатра, исчез в нём и вышел с мушкетом тяжелораненого стрельца.

– Разобрать! – распорядился он знаменосцу насчёт шатра, не обращая внимания на Удачу, будто того уже не было в его стане.

Удача сунул пистолет за поясной ремень, вернулся к жеребцу. Вскоре он уже птицей нёсся по следам небольшого отряда, иногда ослепляемый солнечными лучами в просветах неровных теней горного хребта. Заслышав его приближение, в вестовом отряде оборачивались, но никто не показывал знаков тревоги. Сопровождаемый вопросительными взглядами он обогнал всех и осадил коня в голове отряда возле удивлённого десятника. Пристроился рядом и прежде, чем тот сообразил, что спросить, показал ему пистолет Лыкова.

– Я буду вас сопровождать, – сказал он с исчерпывающей ясностью, голосом отсекая подробные расспросы, и убрал пистолет опять под правую руку.

– Хорошо, – негромко отозвался десятник. Он вновь стал пристально всматриваться в границы обзора межгорной равнины. – Раз Лыков тебе доверяет... А мне каждая сабля не лишняя.

Озабоченность десятника начала оправдываться после полудня. Три степняка, как волки, появились на краю равнины и застыли, пронаблюдали за небольшим отрядом, словно за возможной добычей. Позволили сблизиться на ружейный выстрел, вдруг разом развернули лошадей и ускакали в степь, только их и видели. Не прошло и часа, отряд выехал к пригорку, и за его вершиной вынырнули головы восьмерых кочевников в лисьих шапках. Они тут же исчезли. Но к заходу солнца кочевники опять высыпали впереди, и их было значительно больше. Ни визгом, ни выкриками угроз не выдавали они своих намерений, на этот раз стояли всё время, пока отряд проезжал мимо, вынужденный отдалиться от склонов хребта из опасения засады.