Мягко спрыгнув, Удача приземлился на краю уступа, и первый, кто пришёл в себя от изумления и бросился на него с выхваченной саблей, промахнулся и от ловкой подсечки сам полетел вместо камня, огласил теснину отчаянным кратким воплем. Как нанизанный на булавку жук, он обвис на заострённом выступе у дна, и звучание вопля пережило его, затихало ещё несколько секунд. Казак с прыжка тоже оказался на уступе и рассёк кинжалом спину второму головорезу, добил его, когда Удача расправился с третьим. Они осмотрелись по сторонам, но короткая схватка и вопль не привлёкли внимания других разбойников, никого не было ни слышно, ни видно.

Выдолбленными ступенями они спустились с уступа к дну ущелья и перебежками вскоре достигли пещерного прохода. Удача вынул из сумки за спиной все три закопчённые палки из сухих ветвей дерева. На их нижние концы были намотаны тряпки, пропитанные и склеенные чёрной смолой, и выданы они были Лыковым из походных запасов.

– Останешься здесь, как договорились, – сказал он, передавая их казаку, а сам нырнул в полутьму.

Казак разложил палки на земле, от пояса отцепил пороховницу, и отсыпал немного пороха на бывший у него кусок сухой коры. Затем из кармана потрёпанного кафтана вынул кремневое огниво и прутом высек искры. Порох вспыхнул, кора загорелась, и он поджог тряпку на одной из палок.

Оглянувшись на ходу, Удача убедился, что он чадящим факелом поджигал оба других, и ускорил шаг. Мрак прохода сгущался, на этот раз возле заворота отсутствовало коптящее и мерцающее пламя маяка. Но он хорошо помнил верное направление. Он миновал чёрную глазницу горловины дыры под потолочным сводом и за заворотом, благодаря свету, который проникал из залитой солнцем котловины на выходе прохода, заметил шагах в пятнадцати впереди себя натянутую от стены к стене железную цепь. Он стал вдвойне осторожен и подкрался к ней. Массивная цепь перегораживала весь проход. Она провисала, а возле стен была на уровне его плеч. Один конец её крепился к вбитому в левую стену прочному крюку. Другой пропадал в обтёсанной звеньями дыре в правой стене. Над дырой выделялась тьма сводчатого углубления, из которого доносился приглушённый ровный храп.

Ухватившись за край низа углубления, он носком сапога опёрся о дыру, в которой пропадала цепь, подтянулся и заглянул внутрь. Под грубо обтёсанным сводом зияла яма, и тихий храп раздавалось на дне её, оттуда же несло запахом винного перегара. Глаза привыкали к темноте, и в яме различался спящий разбойник, который валялся на травяной подстилке так, что его можно было принять за дикое животное. Мягко спрыгнув возле его ног, Удача внимательно осмотрел это выдолбленное в горе сторожевое укрытие. Перекрывающая всю ширину прохода цепь, продетая в сквозную дыру, натягивалась к вбитому внизу крюку, одним из колец была зацеплена за его изгиб. На каменной полке двумя рядами покоились с десяток чугунных ядер, холодных и шершавых на ощупь. Охвостьями из них торчали фитили, а сбоку был приготовлен бронзовый светильник, однако не было видно, чем его можно зажечь. Примерив одно из ядер в руке, Удача нащупал клеймо, поднёс ядро к своду, куда проникал очень слабый рассеянный отсвет дня, и разобрал букву. Такую букву он помнил, как и другие, которые иногда рисовал приёмный отец, когда учил его читать. Она была русской. То ли хан купил ядра у купцов, то ли отнял или захватил где‑то, чтобы использовать, когда понадобится защищать и перекрыть единственный проход в котловину.

Храп оборвался, разбойник засопел, почесался у щетинистого подбородка и заворочался на шуршащей подстилке. Затем лениво потянулся, раскрыл тяжёлые веки и уставился на смутный облик мужчины над собой.

– Смена пришла? – равнодушно пробормотал он сиплым после ночной оргии и спросонья голосом.

Удача присел на корточки.

– Смена, смена, – заверил он тихо.

Охранник вдруг уставился в него с пьяной подозрительностью.

– Ты кто?

Вместо ответа, надолго успокоив его ударом ядра в лоб, Удача вдруг сообразил, что надо делать. Быстро выбрался наружу, бегом вернулся к теснине.

– Проход свободен, – проговорил он казаку. Затем нетерпеливо потребовал: – Жгут есть? Жгут давай!

Помог ему отвязать от пояса жгут, который предназначался для стрельбы из мушкета, оба конца сунул в пламя факела. Они зачадили, загорелись. Прикрывая их ладонью, он бросился обратно, чтобы несомым огнём разжечь светильник в обнаруженном им тайном укрытии.

Солнце давно освободилось от опёки белых облаков, и тени лошадей с всадниками стлались под беспокойно переступающие копыта. Когда за большим отрядом тронулись последние казаки, стоянка в ущелье словно осиротела. Приведённые калмыками восемь промысловых людей провожали отряд в немой тревоге, лишь они оставались стеречь тех, кто их пленил, так как Лыкову был дорог каждый способный к бою на саблях казак и стрелец. Лыков пришпорил коня, нагнал ряды казаков, обогнал весь отряд и пристроился слева есаула Крысы, впереди следующего за ним знаменосца. Так, во главе отряда он и Крыса выехали из ущелья.

Вскоре отряд заметили рыщущие степными хищниками кочевники, и через полчаса стала видна вся обманутая ночью орда.

– Опять они, – становясь предельно внимательным, высказал общее мнение есаул.

Дикий визг, топот множества скачущих по равнине лошадей приближались. Но, как и в прошлые сутки, орда не посмела нападать в открытую, рассыпалась, чтобы сопровождать их шакальими стаями. Отряд с неторопливой уверенностью продвигался вдоль хребта вглубь разбойных владений Карахана, и это ставило кочевников в тупик, они не понимали намерений стрельцов и казаков, явно выжидали развития событий.

– Надеюсь, они не успели предупредить хана о нашем появлении, – вслух выказал свою озабоченность Лыков.

– А хоть и предупредили, – негромко возразил Крыса. – Этот Удача, как он себя называет, сказал, хан ранен, а остальные всю ночь пьянствовали. Тяжёлое похмелье, когда прервали сон, не лучший настрой для рубки. Злоба есть, а рука подводит.

Лыков покачал головой.

– В своей берлоге медведь и со спячки опасен.

Есаул не стал отвечать, безмолвно согласился с замечанием. Оба смолкли, напряжённое молчание из‑за ожидания смертельной опасности воцарялось и в рядах ехавших за ними. В виду показавшейся горловины прохода в теснину задние ряды начали понемногу отставать от передних. Теснина впустила их без препятствий, за сужением извилины стала поглощать самые первые конные пары, отчего кочевники должны были делать выводы о поведении отряда только по последним рядам. Лыков в голове отряда привстал в стременах, жестом руки дал знать вестовому и остальным переходить на рысь.

– С богом! – объявил он громко.

Пока вестовой передавал для последних рядов условный знак, три раза поднимал и опускал пику с подвязанной голубой лентой, стрельцы, казаки нестройно вынимали сабли, зачем‑то поправляли ружья, мушкеты. Пять видимых из степи последних рядов казаков продолжали удерживать прежний лошадиный шаг, а все бывшие перед ними, вслед за Лыковым и есаулом стали пришпоривать коней, переводя их на бег и отрываясь вперёд. Теснина встревожено загудела от согласованного конского топота. Возбуждение кровожадной ярости росло в Лыкове с каждым вдохом. Снова им удалось обмануть кочевников. Пусть ненадолго, а те не сидели больше на хвосте, их своим видом сдерживали последние ряды казаков. Первым ударом надо было подобно лавине опрокинуть разбойников, внести сумятицу, расстроить привычный для них образ действий, чтобы успеть оценить долину котловины своими глазами, а тогда уже приготовиться к встрече орды. Каждая минута отрыва от неё увеличивала надежду выжить и победить.

Почти полторы сотни всадников в едином порыве шумно пронеслись по теснине, нигде не встречая преград и сопротивления. Показался мрачный зев пещерного прохода. Оттуда навстречу выбежал сухопарый казак, скрещивая и разводя факелы, после чего на всякий случай подтвердил этот условный знак выкриком.

– Свободно! – закричал он, будто его могли расслышать.