Наконец выбрались на гряду холмов, откуда увидели широкий водный простор. Кто-то узнал, что озеро называется Онежским. В памяти Семена сразу возникли все события, происшедшие во время похода Петра через сузёмок, — тогда войско вышло на северный берег озера, теперь же Семен попал на южный. Молодой помор подумал, не пора ли ему бежать.

Не успел Семен прийти к какому-либо решению, как всех рассадили по баркасам. Людям сказали, что гонят их «строить новый город на Неве». Вскоре доплыли до истока большой реки, которую называли Свирью. По Свири спускались трое суток и снова выплыли в большое озеро, противоположного берега которого не было видно. Это озеро называлось Ладожским. Семен вспомнил, что видел его на карте Корчмина. О побеге он уже не думал: «новый город» возбуждал его любопытство.

Плавание по Ладожскому озеру было тяжелым: налетела буря, и часть баркасов перевернуло, — большинству людей удалось выплыть, закованные же сразу пошли на дно.

Наконец приплыли к Неве. Река эта тоже была обозначена на карте Корчмина. У ее истока стояла на небольшом острове поврежденная бомбардировкой крепость. Людей сопровождали петровские солдаты. Один из них рассказал, как осенью позапрошлого года крепость эту, именовавшуюся свеями Нотебург, брали штурмом. «Зело крепок был сей орешек», — повторял солдат слова, сказанные после взятия Нотебурга Петром.

Баркасы поплыли вниз по течению. Река расширялась. В устье речки Охты стояли развалины Ниеншанца, Солдат рассказал, что эту крепость брать было уже не так трудно.

Вскоре берега еще больше разошлись, стали ниже, заболоченная местность подходила к самой воде. Кое-где стояли убогие деревянные домики. Моросил дождик. «Гнилое место», — подумал Семен.

Баркасы пристали к искусственно насыпанному берегу. Слева, над валами возводимой земляной крепости, поднимался высокий шпиль. В глубине были видны низкие дома. Все это и называлось тогда Санкт-Питер-Бурхом — городом, заложенным меньше года назад по велению Петра.

Людей повели в глубь Градского острова. Солнце садилось в багровой дымке. Шпиль деревянной церкви вонзался остроконечным силуэтом прямо в низкие облака. Люди не понимали — креститься им или нет на это сооружение. Впоследствии Семен узнал, что собор построен в «голландском вкусе», который так нравился царю.

Людей провели немного по деревянному настилу, затем по узким мосточкам, наконец по вязкой тропе среди мохового перелеска, — это были первые улицы нового города.

Вскоре добрались до землянок, которые, словно грибы, пытались вылезти из земли. Все кругом в наступивших сумерках казалось особенно мрачным и сырым.

Семен попал в артель к тем, кто еще раньше был пригнан с севера. Его предупредили далеко от дома не отходить, во всяком случае в одиночку не забираться за тын, который на протяжении нескольких верст тянулся по проложенной поперек острова просеке. Дальше начиналась «чужая земля», где могли встретиться неприятельские лазутчики, добывавшие языка. Кроме того, зимой там бегали волки; Семену рассказали про попа, которого изголодавшаяся стая волков растерзала на самой просеке вместе с лошадью.

На следующее утро вновь пригнанных первый раз повели на работу. Они прошли под конвоем солдат вдоль берега, укрепленного сваями; отсюда по мосту — на небольшой остров, называвшийся в старину Заячьим, где под шпилем собора насыпались валы крепости. Остров был разделен на две части каналом, вдоль которого стояли небольшие каменные дома.

Прибывшим людям показали тачку: ее смастерил себе сам царь, чтобы возить в крепость землю. Объяснили, что остров низменный и во время наводнения его затопляет. Семен узнал еще, что когда-то этот остров был подарен свейским королем одному из своих придворных. Тот обрадовался, выстроил на острове обширный дом и назвал остров Веселым. Первое же наводнение снесло дом, и придворный назвал остров Чертовым. Теперь здесь по приказу Петра стали возводить крепость, которая должна была оберегать новый город.

На постройку крепости со всего государства сгоняли мужиков. Одни возили землю в тачках, другие носили на спине в рогожных кулях. От царя Семен и остальные мужики отличались только тем, что царю пришлось самому себе мастерить тачку, а для них тачки уже были приготовлены.

Работа начиналась с четырех утра. Первый перерыв приходился на восемь — получасовой отдых, во время которого нельзя было отлучаться. Многие и не могли бы этого сделать, так как за попытку к побегу были прикованы к тачке. Затем работа до одиннадцати. Снова короткий отдых и работа до четырех. Еще один отдых — и работа дотемна. За все это выплачивали полтину в месяц. На эти деньги нужно было кормиться, платить за проживание и обеспечивать себя хоть какой-нибудь одеждой. Про обувь и не думали — работали босиком. Пища стоила страшно дорого, была недоброкачественной, временами и ее невозможно было достать. Изголодавшиеся и истощенные люди все время болели.

Если человек не выдерживал и валился с ног, его на рогоже оттаскивали в сторону. В руки ему вставляли зажженную свечу. Каждый проходивший должен был положить хотя бы самую маленькую монету. Так собирали на похороны. Когда скапливалось достаточно денег, являлся поп, наскоро отпевал покойника и забирал себе большую часть денег, — остальное шло на гроб и выкапывание могилы.

Изо дня в день Семен возил в крепость землю. Это была каторжная работа. Еще раньше изнурительная дорога и голод подорвали его силы. Напрягаясь из последнего, он говорил себе, что должен во что бы то ни стало держаться: если свалишься, все будет кончено: умерших, видел он, сменяли вновь пригнанные. Многих из тех, кто прибыл с ним, не было уже в живых. Толкая тачку по узкой доске, Семен всматривался в лесную чащу, покрывавшую дальний берег и острова; ему снова приходила мысль о побеге. Но сделать это не представлялось возможным: по окрестностям рыскали свои и неприятельские солдаты. Свои пригнали бы назад, после чего работать пришлось бы уже прикованным к тачке, а неприятельские, выпытав, что было им нужно, бросили бы мертвое тело в реку.

Отупелый, валился ночью Семен на нары; беспокойный сон не приносил отдыха. Семену начало казаться, что живым он отсюда не выберется. Все же он продолжал возить землю. Но вот случилось так, что тачка вдруг выскользнула из рук. С трудом нагнувшись, Семен попытался поднять ее. От чрезмерного усилия у него закружилась голова. Кругом были глубокие лужи, Семен упал на спину и потому только не захлебнулся в грязной воде.

Каждый час отбивали время. И сейчас, находясь в полузабытьи, Семен еще нашел силы повторять про себя громкие удары. Было одиннадцать часов, — до отдыха он не дотянул нескольких минут.

Так как работа на время прекратилась, с дороги его никто не оттащил. Но вскоре Семен почувствовал, что его подняли и понесли, а затем положили на мокрые доски и еще раз подняли и снова понесли.

Очнулся Семен в небольшом помещении, на нарах. Свет проникал через узкое окошко, за которым виднелись сосны. Пристально вглядевшись в стоящего перед ним человека, Семен воскликнул:

— Сержант Щепотьев!..

В ответ он услышал: «Не сержант, а капитан». Это проговорил второй человек, сидевший на табурете несколько поодаль.

Оглянувшись на говорившего, Семен еще больше поразился.

— Капитан Корчмин!..

— Не капитан, а майор, — произнес тот, кого Семен назвал Щепотьевым. Видя недоуменное лицо Семена, оба рассмеялись. А затем Щепотьев оборванного и грязного Семена крепко прижал к своей груди.

— Полегче, капитан! — закричал Корчмин. — А то он стал совсем щуплым — переломаешь ему ребра!..

На этот раз поправлялся Семен удивительно быстро. Щепотьев все время находился в разъездах; молодого помора приютил у себя Корчмин. На стрелке Васильевского острова стояла его батарея. Дом Корчмина на левом берегу Невы еще не начинали строить, и майор жил в небольшой избушке, прятавшейся среди сосен позади батареи.