Терентий Поташов дошел до книги, где у него были записаны долги односельчан... «Дьявольская эта книга, — закричал он, — в огонь ее, в огонь...» Умирающий боялся, что с этой книгой его не впустят в царствие небесное.

Евпраксея слушала ни жива ни мертва. Она знала, что брат не безгрешен, но такого не ожидала. «Оговаривает себя, оговаривает», — шептала она так, чтобы слышали другие.

Наконец поп Иннокентий начал читать «отходную». Терентий Поташов приподнялся, вскрикнул и свалился навзничь. Все кинулись в горницу.

Но умирающий снова приподнялся, оглядел собравшихся и вдруг озлобился: «Изверги, — прохрипел он, — терзать меня пришли, рвать мое тело... Но души вам моей не взять!..»

И показал язык.

Обессилев, он свалился на подушку. Полежав немного, повернулся к собравшимся, тихо спросил: «Ждете, пока не подохну?.. Все расхватать хотите?»

Затем закричал полным голосом:

— Ничего у меня нет, все покидал в море!.. Нищий я, нищий у меня я!.. Ничего больше нет!..

И после этого забился в судорогах. Едва только Терентий Поташов испустил дух, Евпраксея бросилась к постели — первой завладеть ключом. Кирилл оказался проворнее, но Евпраксея успела вцепиться пальцами ему в волосы. Пока, лягаясь, он от нее освобождался, младшая сестра, Анна, успела обшарить умершего и схватила ключ. Это увидел Гришка и закричал жене, которая была рядом, чтобы она ключ отняла. Увидел и Кирилл.

Разделавшись с Евпраксеей, Кирилл кинулся за Анной. Настиг он ее на верхней площадке лестницы. Анна яростно защищалась. Кирилл сбил ее с ног, и Анна покатилась по лестнице. С невероятным топотом, от которого затрясся весь дом, Кирилл сбежал за ней. Анна лежала без памяти: она ударилась головой о перила. С трудом разжав ее пальцы, Кирилл завладел ключом. Отдуваясь, он поднялся по лестнице.

В это время в горнице водворился порядок — люди совестились покойника. Распоряжалась жена Гришки Гореликова, а Евпраксея лежала на полу, уткнувшись лицом в скомканный половик.

Вернувшись в горницу с разорванным воротом и исцарапанным лицом, Кирилл опустился на место, где всегда сидел «лучший промышленник». Сразу он не мог отдышаться. Жена Гришки Гореликова хлопотливо подала ему жбан с квасом, приготовленный еще покойному.

Кирилл одним духом выпил квас, и ему стало легче. В это время с долговой книгой в руках появился Гришка Гореликов. Он собирался незаметно пройти мимо, но Кирилл увидел его, и Гришке пришлось отдать книгу.

Кирилл положил книгу на колени и отерся полотенцем; ключ у него был зажат в руке. Затем он огляделся. Свечи и лампадки освещали лицо покойника, казавшееся совершенно черным. В изголовье стоял поп Иннокентий, так и не успевший что-либо захватить, а рядом — Гришка, удрученный тем, что не сумел украсть даже книгу. Жена Гришки выпроваживала из дома лишних людей, а из угла доносилось приглушенное всхлипывание Евпраксеи, переставшей быть хозяйкой в своем доме.

Посреди горницы, у стола, сидел Кирилл Поташов, удивительно походивший на своего отца.

Хозяйством в доме Кирилла Поташова заправляла теперь жена Гришки Гореликова. Евпраксея пыталась этому помешать, но Кирилл пригрозил, что выгонит тетку из дома. Евпраксея сперва смирилась, затем, сумев кое-что прихватить, скрылась вместе с сестрой в одном из скитов. Хозяйственную и подвижную Анну трудно было узнать: ударившись о перила, она потеряла разум. В скиту ее почитали блаженной, прислушиваясь к тому, что она бормочет. Считалось, что «сам бог вещает ее устами».

Помощь от Терентия Поташова прекратилась, и Кирилл потребовал от матери Дарьи выплаты долга. Призвали попа Иннокентия, который подтвердил, что она сама ставила кресты... Мать Дарьи этого не отрицала, но выплатить долг ей было нечем.

Тогда к ней снова начала ходить жена Гришки Гореликова. Она сулила матери Дарьи всяческое благополучие, если девушку отдадут за Кирилла. Как-то она обронила: «Сказывают, что покойный спровадил Семена на таком судне, какое и до Новой Земли не дойдет, потонет». Это услышала Дарья и не могла после этого найти себе места. А ее мать довели до такого состояния, что она вынуждена была дать согласие.

Едва Дарья стала невестой Кирилла, жена Гришки начала носить в их дом подарки жениха, — нужно было скрасить бедность будущей жены «лучшего промышленника».

Мать не сразу сказала дочери о своем согласии. Когда она это сделала, обе проплакали всю ночь. Дарье не к кому было обратиться за помощью — даже Фаддеича, крестного Семена, в Волостке не было.

Свадьбу Кирилл требовал справить как можно скорее. Но свадьбу в Волостке играли не менее двух недель, и не «лучшему промышленнику» было идти вразрез с обычаями. Задержка злила жениха; по Волостке пошел такой пьяный разгул, что к ночи люди боялись выходить из домов.

Для Дарьи начались трудные дни: ее неволили выйти замуж за человека, который был ей противен, а любимый ее жених находился далеко в Студеном море и мог погибнуть. Дарья вначале как будто покорилась матери, но в ней с каждым днем крепла решимость, что женой Кирилла она не станет.

Мать хотела поскорее выдать Дарью замуж. Она видела, как девушке тяжело. Обвенчают Дарью с Кириллом, забудет она о Семене и свыкнется с замужеством, — так было с ней самой.

В свадьбе принимала участие чуть ли не вся Волостка: свадьбы всегда были большим событием, а сейчас женился «лучший промышленник». Определили посаженных отцов, дружек жениха, праворучицу и леворучицу невесты; тысяцкого, который становился «хозяином свадьбы», послали на Кунопачий плес за колдуном. В обязанность колдуна входило оберегать жениха и невесту «от порчи».

Невеста, если даже она выходила по своей воле, должна была всю свадьбу проплакать. Чувства свои невеста выражала в песнях-плачах, и не было такой девушки, которая бы их не знала. Но, как мать ее ни уговаривала, Дарья плакать на виду у людей наотрез отказалась. Тогда из Унежмы привезли причитальщицу. Старуха эта славилась своим искусством по всему поморскому берегу.

Начали со «сватовства». Родичи жениха подошли к дому невесты и, когда их спросили, зачем они пришли, ответили, как полагалось:

— Пришли за добрым делом, за сватовством. У нас есть князь молодой Кирилл, сын Терентьев, у вас княгиня молодая Дарья, дочь Андреева. Так нельзя ли их в одно место свесть да новый род завесть?

Сватов пустили в дом. Об угощении позаботилась жена Гришки Гореликова. Выпили, закусили, поговорили сначала о том, хорошо ли ловится рыба, потом перешли к делу. Мать Дарьи встала, поклонилась и поблагодарила за то, что «не обошли ее дочь». Так полагалось отвечать при согласии, и она быстро входила в роль.

Явился жених в сопровождении дружек, у которых через плечо были завязаны расшитые полотенца. Вывели невесту с двумя подругами — праворучицей и леворучицей. На Дарье парчовая шубейка, обшитая горностаевым мехом, и высокая головная повязка из такой же парчи, богато украшенная беломорским жемчугом. Повязку эту в песнях называли «девьей красотой». Голову и плечи невесты покрывала шелковая шаль. Праворучица и леворучица были одеты как и невеста, только без шали. Все эти вещи хранились у женщин Волостки, и их передавали из поколения в поколение — даже жадные монахи не осмелились их отобрать.

Мать Дарьи смотрела на свою дочь и думала: какая она красивая и гордая и как ей сейчас, должно быть, тяжело... Она помнила свою свадьбу, когда ее тоже выдавали против воли.

Вскоре состоялось и «рукобитье». Сватов, родичей жениха и невесты усадили за стол. Снова вывели разодетую Дарью с подругами, поставили рядом с женихом. Затеплили лампадки и начали креститься. Затем жених приподнял край шали и поцеловал первый раз невесту.

Дарья едва устояла на ногах. Все присутствующие схватились за руки, подтягивая край своего рукава до пальцев, накладывали рука на руку и трясли руками, пока кто-либо не разбивал их снизу. Точно так же делали на ярмарке, когда покупали лошадь или корову.