В изумлении крайнем от сего деяния пребывая, по слабости и греховности своей не имели мы сил противостоять сему святотатству, и в том молим прощения у Отца нашего небесного, и твоего снисхождения, владыко, умоляем. А сами себе того простить не можем, что святые мощи от поругательства и разорения не уберегли. Под угрозою обвинения в государственной измене, желая хотя бы удалить из святого места проклятого иноземца Брюса…»

– Понимаете, о ком речь? – прервав чтение, спрашивал Михал Михалыча Гриша. Тот согласно кивнул.

– Полагаю, о царе Петре.

– Точно! – сияя от удовольствия, соглашался Гриша. – Его неспроста на Руси Антихристом считали. Любознателен был без меры. Среди прочего и личным бессмертием интересовался, и способами бальзамирования… Царь. Вот откуда «угроза государственной измены» и «нет сил противостоять».

– А по сути-то, Гришенька, этот документ – донос, – сказал Михаил Михайлович, оставив в покое Брюсовы кости и потирая лоб. Вид у руководителя лаборатории был какой-то усталый и болезненный. – Донос, да. Но написанный так… экивоками разными, чтоб самого доносителя за загривок не цапнули…

– Совершенно верно! – кивнул Гриша. – Донос мелкого церковного чина на Брюса. А вот еще, это уже другое лицо пишет, из числа придворных. Но на ту же тему: «Говорят о нем, что, странствуя по всем землям, княжествам и королевствам, с ведома и без ведома царя Петра, научился сей Брюс разным чародейским наукам, как то: предвидеть будущее, открывать тайные помыслы, колдовать при желании неисчислимые количества войск, повозок и коней, находить спрятанные в земле клады, излечивать недуги и даже застарелую дурную болезнь. Приводят о нем сведения, доказывающие, что господин сей не токмо чуждой нам веры, но и вовсе богохульник, ежедневно в качестве платы Диаволу поносящий Единого Бога Животворящего самыми страшными поносными словами. Называют его также астрологом, некромантом, хиромантом, аэромантом, пиромантом и гидромантом. Притом оные все дисциплины указывают именем наук, смущая и растлевая невежественные умы. Ибо сколь самонадеянно присваивать диавольским соблазнам имена наук противу всякого разумения.

А понятно, что упражнения в подобных искусствах – дело не только богопротивное, но и весьма пагубное, и того никто отрицать не может, ибо колдовство и чародейство всегда почитались таковыми. А что колдун сей Брюс, тому имеются у нас доказательства…»

Гриша перестал читать и презрительно фыркнул. Шеф кивнул ему, но сказал совсем не то, чего ожидал Гриша:

– Да… колдунов в те годы весьма рьяно казнили и в просвещенной Европе, и на Руси тоже. Отец Петра I чародеев казнил, и после Петра властители с ними сурово обходились, даже и на кострах сжигали. Хотя не так массово, как в Германии и Франции… Брюсу, судя по всему, просто повезло, что сам царь – Антихрист! – за него горой стоял. Если б не это обстоятельство – пропал бы ни за грош, и весьма скоро. Да, собственно, и сам царь Петр по краю ходил со своей любовью к опытам-экспериментам… Легко мог сгинуть, повернись чуть иначе судьба: даром что царь.

– А хотите про доказательства? Там очень смешные доказательства… – спросил Гриша, пылая лицом.

– Погоди-ка… Ты мне вот что, Григорий, дружок, скажи… – Шеф морщился, со страдальческой миной потирая виски. – Ты ведь работал уже с Брюсовыми костями? Не замечал ли?..

– Да, чистил тоже. Немного, – ответил Гриша.

– У тебя голова от них не болит? – внезапно спросил Михаил Михайлович и заглянул в честные глаза Гриши.

– Не-е-ет, – протянул тот. – А что такое?

– Да вот, понимаешь, какое странное дело. Стоит мне взяться за эти останки – тут же у меня головокружение начинается или того хуже – мигрень. Так и стреляет в висках! Аж в глазах темно. Не было у тебя такого?

– Да вроде нет, – сказал Гриша, усиленно припоминая.

– Главное, что удивительно-то: я Веру с Надей спрашивал – говорят, у них то же самое. По этой причине они и не хотят с объектом триста пятнадцать возиться… Надя говорит, у нее с тех пор, как она взялась за эти кости, каждую ночь кошмары. Старик какой-то снится в старинном парике, грозится ей… Представляешь?

– В парике? Сам Брюс, что ль, во снах является? – вытаращился на шефа Гриша и неуверенно хихикнул.

Михаил Михайлович улыбнулся, но глаза его оставались серьезны и темны – видимо, от несчастной мигрени.

– Я вот думаю: может, его кости отравлены? Не знаю, может, испарения какие-то ядовитые, а? Мышьяк, я слыхал от криминалистов, очень долго в тканях сохраняется. Как думаешь?

– Не знаю, – сознался озадаченный Гриша. Химию он никогда не изучал и про мышьяк не знал ровно ничего. Он вообще думал, что мышьяк имеет какое-то отношение к мышам. Или в крайнем случае – к их экскрементам. – Не знаю!

– М-да… Ну, ладно. Посмотрим, понаблюдаем, – сказал шеф и, накрыв кости Брюса куском дерматина, отошел к другому столу, подальше, и занялся следующим объектом. – Так что там были за доказательства?..

– Ах да! А доказательства чародейства у них вот какие были… – Гриша заскользил взглядом по документу, отыскивая нужный текст. – Ага! Читаю. Это уже третий источник: «Москвичи, батюшка, запуганы. Всякую ночь на вершине Чертовой башни горит свет. И в какую ночь видится тот свет – в тую ночь слышат в башне крики живых мертвецов, коих чародей своими заклятиями заставляет служить себе… Видели также, что проклятый Брюс сей летал на железной трубе вокруг своей башни, и оттого не дерзают православные появляться рядом с нею в темное время. А полеты колдуна сулят недороды и ненастья в наших краях, как много раз в том убеждалися… А еще страшнее того, отчего у любого кровь в жилах стынет, если в подвале той башни заворочается вдруг железный дракон, сотворенный самим колдуном на потребу богомерзким затеям. От ворочания сего железного дракона происходит в нашей земле дрожь, зело опасная для городских построек…»

– Вот ведь бред, а, Михал Михалыч?! – фыркнул Гриша. – Мертвецы! Труба какая-то!

– Не знаю, не знаю, Григорий, – то ли насмешливо, то ли всерьез сказал Герасимов, – в Сухаревой башне – а это ее москвичи и прозвали Чертовой – находилась довольно долгое время Артиллерийская и инженерная школа, которой сам Брюс заведовал по поручению Петра. На вершине башни он устроил обсерваторию для изучения звезд – отсюда, вероятно, труба… А свет по ночам и живые мертвецы… Не знаю! Вообще-то там собиралось по ночам некое общество – они называли себя «Обществом Нептунов». Любители науки – из числа иноземцев в основном. А может, и заговорщики… Но дело в том, что вроде бы и сам царь Петр был одним из них – тогда какие же тут заговоры? Непонятно.

– А почему – Нептунов? – озадачился Гриша.

– Нептун в алхимической традиции – первооснова, первый шаг на пути Великого Деяния: превращения свинца в золото. Я так понимаю, они считали себя учениками Природы и подчеркивали собственное невежество: мол, постигаем азы в преддверии Храма Познания.

– Ишь ты! Красиво, – сказал Гриша и с интересом бросил взгляд на скрытые под дерматином кости странного человека. Чародей? Хм!

– Ну, на сегодня будет, – вздохнул шеф и, позвякивая ключом в кармане пиджака, сказал: – Одни мы тут с тобой застряли. А что, Леночка тебя сегодня разве не ждет?

– Точно! – спохватился Гриша. – Мы же с ней на фильму новую собирались!

– Тогда беги, уже почти восемь.

Гриша дико глянул на часы, бросил папку с вырезками и копиями документов, из которой он зачитывал шефу добытые сведения из жизни объекта № 315, схватил в руки пальто и стартовал с места со скоростью, живо напомнивший Герасимову о непревзойденном чемпионе, чернокожем олимпийце Джесси Оуэнсе; заведующий мастерской рассмеялся.

Он подошел к брошенной Григорием папке и заглянул в нее. Наткнувшись на какую-то интересную строчку, присел к столу и внимательнее вчитался в текст…

– Ну-ка, ну-ка? – потирая подбородок, приговаривал Михаил Михайлович и, болезненно морщась, тер рукой лоб. Но не уходил. Чтение оказалось весьма любопытным.