Потому что после Москвы Иосиф до удивления уже ничего и никогда не боялся. А на подначки светло улыбался, щурился в небо и отвечал просто:

– Где мои страхи? Да бросил! Далеко… У черта, на Кулишках.

Ровно через столетие после сражения Иллариона с чертом Ивановский монастырь сделался местом заключения одного из самых страшных российских демонов, память о жестокостях которого не зажила и по сию пору.

Как ни странно, этот ужасный демон был… женщина. Да к тому же еще молодая и хорошенькая.

Дарья Салтыкова овдовела в 26 лет и сразу сделалась полновластной хозяйкой дома, богатой опекуншей двух своих сыновей.

Но ни молодость, ни богатство, ни знатность, ни красота не были ей впрок…

«Она»… Опять страшная «она»! С некоторых пор государственный землемер капитан Николай Андреевич Тютчев, человек отнюдь не робкого характера, с беспокойством замечал в себе нехорошие признаки какого-то расслабления воли. Впервые он оказался в столь странном и затруднительном положении.

Думать о «ней» было ему настолько мучительно, что он даже в мыслях запрещал себе произносить имя. Известное дело: скажи «черт» – тот и появится!..

А ему ох как не хочется, чтоб Дарья появилась! В особенности – после того случая…

Пребывая в хмуром настроении, Николай Андреевич удивлялся самому себе. Главное – ведь было бы что, а то – баба!

Когда речь шла о женском поле, бравый капитан полагал, что искусством избавляться от надоевших любовниц он, как человек зрелый и опытный, овладел уже вполне. И уж на этом-то пути препятствий никаких возникнуть не может. Но с Дарьей Николаевной Салтыковой получилось неаккуратно.

Если уж разбираться, так это его собственное легкомыслие всему виной. Он поступил неосмотрительно, согласившись на близкую с нею связь. Одно время ведь он полагал, что это только на пользу будет его делам.

У самого капитана состояния серьезного не имелось. И когда дальний родственник, Иван Никифорович, женатый на родной сестре Дарьи Аграфене, познакомил капитана с соседкой, она, тридцатилетняя аппетитная вдовушка, Николаю Андреевичу понравилась. А что?

Женщина в самом соку, хозяйственная, родовитая… Почему бы и не жениться? А уж богатство ее заставляло весьма даже средние достоинства рассматривать с преувеличением, как бы сквозь зрительную трубу: симпатичная супруга – хорошо, ну а богатая – прямо красавица, куда как лучше!

Но после… Насторожила Николая Андреевича атмосфера в доме Дарьи Николаевны. Оба ее сына нежную матушку не любили: дичились и боялись, и это было заметно.

Таких угрюмых детей редко увидишь; казалось, они никому не доверяют. Как два звереныша, мальчишки избегали людей, стараясь не вступать в общение с редкими гостями дома. В семейство Салтыковых вообще мало кто был вхож, в основном только родственники да лица низкого звания, прислуживающие своей помещице мелкие чиновники.

С родственниками общались по необходимости, с чиновниками и священниками – по делу.

Скоропалительно вступив с предполагаемой невестой в излишне близкие отношения, заметил Николай Андреевич в этой внешне приятной набожной женщине черты странные, необъяснимые.

Характером госпожа Салтыкова оказалась тяжела. То, что на людях представлялось застенчивой скромностью, при близком общении обернулось нелюдимой замкнутостью и лицемерием, ревностное боголюбие – истеричностью и склонностью к мистике, женская пылкая горячность – дикими вспышками звериной похоти, отягощенной садистическим сластолюбием.

И была Дарья Николаевна чрезвычайно, не по-женски даже как-то, практична и деловита…

До жути.

Николай Андреевич вздрогнул от воспоминаний.

Припомнились ему лица дворовых людей и прислуги в доме Дарьи: таких запуганных, изможденных лиц нигде, даже в каторжном остроге, не доводилось ему наблюдать. Главное, что удивительно: всегда эти люди в движении, снуют по дому, крутятся, точно белки в колесе, постоянно и непременно при деле. Но ни на одном лице даже случайно улыбка не мелькнет; и тихо, как на погосте: во всей усадьбе ни шороха, ни звука без приказа хозяйки.

Вечно тоскливые глаза, пустые, даже мертвые какие-то. Ровно и не люди это, а тени в Дантовом аду. Томятся в вечном плену, где самим Сатаной утверждено: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

И посреди этого ада – хозяюшка Дарья Николаевна. Тоже всегда чем-то занятая, деятельная, энергичная…

«Уж если хозяйка чего захочет – тут же ей вынь да положь. А нет – она все одно своего доколотится!» – тихо сказал как-то угрюмый кучер Салтыковой своему помощнику. Николай Андреевич эти слова случайно подслушал. Его тогда еще поразило это странное выражение – «доколотится».

А теперь вот ему доподлинно известно, чего Дарье Николаевне хочется «вынуть да положить» – его самого, Николая Андреевича Тютчева! И она уже дала знать, что от решения своего не отступит. Доколотится…

Случилось это почти сразу после того, как он объявил ей, что их «тесную и сладостную дружбу» вынужден прервать, ибо, следуя родовому долгу и под нажимом родни, скоро женится… Дарья Николаевна покраснела, вскинула на него глаза. Спросила:

– На ком?

– Девица здешняя одна, из дворянского рода, – уклончиво ответил Николай Андреевич.

Дарья, набычившись, смотрела на неверного любовника и стекленела взглядом… Он ждал бурной реакции, вспышки, но ничего не последовало. Выслушав оскорбительное известие, брошенная любовница промолчала. Это тоже было неприятное свойство богатой вдовы: никогда Николай Андреевич не мог предугадать ее поступки и поведение.

– Так что… Вынужден теперь откланяться. Прощайте, Дарья Николаевна. Не поминайте лихом…

Капитан растерянно потоптался на месте и ретировался в сторону дверей. Под взглядом вдовы ощущал он себя крайне неуютно.

Она так и не произнесла ни слова. Но когда экс-любовник был уже на самом пороге, он случайно встретился с нею глазами, и… холод пробрал его до костей: Дарья Николаевна ухмылялась, глядя ему вслед. Весьма зловещая была гримаса.

А спустя три дня после того, ночью, он внезапно проснулся у себя в спальне – думал, что от жары и духоты… Поворочался с боку на бок, скомкал потные простыни, зажег свечу и… едва сдержался, чтоб не заорать от ужаса: прямо перед ним возник черный силуэт с горящими как уголья глазами.

Силуэт была Дарья Николаевна. Одетая во все черное, стояла она посреди холостяцкой спальни, словно могильный призрак, могущий проникать сквозь стены.

Николай Андреевич перекрестился и ущипнул себя за щеку: надеялся проснуться. Не удалось.

Призрак ухмыльнулся:

– Я знаю, на ком ты жениться собрался. На Пелагее Панютиной… Мне донесли.

– Да… да… Дарьюшка? Зачем ты здесь? Зачем? – спросил капитан. Язык к гортани присох, сердце едва не выпрыгивало из груди.

– Это ты, Николюшка, скажи – зачем. Зачем тебе эта худосочная потаскуха без роду, без племени? Без приданого…

– За нее имение дают. У меня же, как ты знаешь, ничего…

– Знаю. На мне женись. У меня денег куры не клюют, а имений – в полгода не объехать…

– Дарья Николаевна, это мезальянс. Твоя родня против меня будет. Да кроме того, альфонсом быть не желаю! – рассердился Николай Андреевич. В чем, в чем, а в сердечных делах оправдываться капитану еще ни разу не приходилось.

– Значит, любовницей – можно, а в жены взять – мезальянс?! – грозно спросила Дарья Николаевна. Тяжело дыша, она поджала губы и сделалась похожей на злобного хорька: зубы выдались сильно вперед, лицо пошло пятнами, руки сжались в кулаки.

Николай Андреевич промолчал, ошарашенно наблюдая страшную метаморфозу: куда девался миловидный облик его бывшей «возлюбленной»? Перед ним была мегера, настоящая ведьма. Нечто, с женским полом уже не связанное… Да и ни с каким другим. Было ОНО: древнее, страшное и невыносимо живое зло, исполненное отравы, каждым своим выдохом испускающее яд. Или прыгающий свет свечи искажал все вокруг? Николай Андреевич видел перед собой Молоха или Велиала, алкающего жертвоприношения – крови и плоти людской.