Первым порывом Мишки было – пробиться сквозь толпу, подойти к Дашке и взять её за руку. Затем он окинул взором свои потёртые от времени разлапистые выворотижки[12] и большой, не по размеру, зипун. Мишке стало неловко: такая красивая девочка, нарядно одетая, и он рядом – в старой обувке и отцовском перешитом зипуне. Мишка тяжело вздохнул и подумал: «Вырасту, стану приказчиком, приду к Дашке, разряженный в пух и прах, одарю её дорогими подарками…»

После окончания службы поток прихожан вынес Мишку вместе с семьей на трескучий мороз. Однако он задержался подле паперти, дожидаясь Дашу. Мишка точно не знал, чего он хотел: то ли её, нарядную, разглядеть поближе, то ли прикоснуться к её руке…

Наконец Даша поравнялась с Мишкой, вжавшимся в бледно-жёлтую стену у паперти. Кто-то из прихожан попытался сунуть ему монетку. Мишка машинально, как зачарованный, взял подаяние – его взор был прикован к Дашке Мартыновой. Неожиданно девочка повернула голову в его сторону – голубые, небесного цвета, невинные глаза светились добром и умиротворением, на губах играла лёгкая, едва заметная улыбка. Мишка невольно подался вперёд и, оттолкнув пожилую селянку, схватил Дашу за руку.

– Салазган![13] – выругалась женщина.

Мишка никак не отреагировал на оскорбление. Он видел перед собой только Дашу… и ощутил в своей руке тепло её ладони. Это продолжалось лишь кроткий миг – поток, выходивший из церкви, оттеснил девочку.

Придя домой, Мишка подумал: «Увижу её в церкви на Рождество, потом на Крещенскую неделю… И на Крещенское катание на санках…»

По ежегодной традиции после Рождества в лавку Станислава Хлюстовского потянулись нуждающиеся селяне. Хозяин всех без исключения одаривал парой обуви, стараясь подобрать по размеру. За год в мастерской скапливался брак: порой где-то на обувке шов кривой получился, или недолжный крой вышел – такую обувь и раздавал Станислав. Однако бедняки не роптали, от души благодарили поляка, ибо хорошая обувь стоила немалых денег.

В рождественской благотворительности Станиславу всегда помогала жена, на сей раз подвязался и Николай. Он, тщательно осмотрев брак, отобрал подходящие выворотижки и испросил дозволение отца подарить их Мишке Венгерову. Отец не возражал.

Колька, подхватив свой подарок, тотчас помчался к Венгеровым. Войдя в горницу, он увидел Мишкину мать, занимавшуюся прядением. В углу стояла невысокая ёлка, убранная самодельными игрушками из цветной бумаги. Увидев гостя, женщина тотчас отложила веретено, ибо негоже прясть в такие дни.

– Бог в помощь, хозяйка! С праздником вас! – Женщина кивнула в ответ. Колька невольно заметил, как она постарела. – А сынок ваш, Мишка, где?

– На санках умчался на речку вместе с сеструхами, там его ищи…

Колька мчался по направлению к Тартасу, мысленно представляя, как закадычный друг Мишка обрадуется обновке.

Заснеженный правый берег Тартаса был полон людьми – шли Рождественские гулянья. Катались на санках, пели песни, словом, веселились, как могли. Мимо Кольки по накатанной дороге промчалась тройка, разукрашенная цветными лентами и бубенцами. В санях сидел молодой человек с залихватски сдвинутой набок татаркой[14], укрывая свою румяную спутницу пологом длинной лисьей шубы. Невольно Колька проникся к ним завистью.

Взрослые и дети катались на санках отдельно. Среди юношей и девушек шли откровенные заигрывания, часто к весне заканчивающиеся свадьбами. Колька направился к толпе ребятишек, от пяти до десяти лет, в надежде найти среди них своего друга. И застыл на месте…

Он увидел, как Мишка усаживался в санки вместе с Дашей. Девочка села впереди Мишки, и он, словно заправский мужик, обнял её за талию. Кто-то из ребят столкнул их санки с крутого берега, и они понеслись вниз, скользя деревянными полозьями. Остолбеневший Колька стоял на берегу, наблюдая за ними потухшим взором. В этот момент он ощутил первое горькое разочарование в своей жизни.

Сани остановились, съехав на замёрзший заснеженный лёд Тартаса, и неожиданно опрокинулись набок. Колька был уверен: это Мишкины проделки. Наверняка он сейчас обжимает Дашку в снегу… От такой мысли Кольке стало жарко, он со всех ног рванул с берега вниз по направлению к Мишке-предателю.

К тому моменту, как Колька добрался до санок, преодолев местами глубокий ненакатанный снег, Даша уже стояла на ногах и Мишка по-хозяйски стряхивал снег с её старенькой курмы.

Неожиданно перед ними, как чёрт из табакерки, вырос Колька. Мишка растерялся и сморгнул. Разрумянившаяся на морозе Даша улыбнулась. В этот момент Колька подумал, что нет девочки красивее её во всем Спасском и даже Большом и Малом Тартасах[15]. И от этого ему стало ещё обиднее.

Колька вплотную приблизился к сопернику и сунул ему в грудь выворотижки.

– Накось… Подарок тебе… Носи… – упавшим голосом произнёс он и быстро ушёл прочь.

Наступила осень, рассыпавшая золотые мониста листвы. Пеньки в лесу стояли, обсыпанные темно-коричневыми, рыжими и цвета ржавчины опятами.

Михаил улучил свободное время – помчался на свидание к Дарье. Девушка ждала его в условленном месте в лесу – казалось, пожелтевшая трава ещё хранила свидетельство их любви.

Михаил завидел красный платок возлюбленной среди деревьев и ускорил шаг.

– Дашка… – задыхаясь от счастья, произнёс парень. – Дашка…

Девушка взмахнула ресницами.

– Заждалась… – простонала она, охваченная любовным нетерпением, и упала в объятия Михаила.

Парень покрыл поцелуями её лицо.

– Два дня тебя на видал, что целую вечность… Соскучился… – признался он. – А ты?

– Тоже…

Девушка ответила на страстный поцелуй и печально опустила глаза.

– Что с тобой? Аль обидел кто?

– Не-е-е… – протянула Даша. – Только тятя мой давича про тебя со мной говорил…

– Ругал? – поинтересовался Михаил.

Даша тяжело вздохнула.

– Не хвалил… – призналась она.

– А ты скажи бате своему, что я сговорился с Лыковым, что держит скобяную лавку на площади. Ему грамотный работник нужен. По началу приказчику помогать стану… Но а потом, как Бог даст. Денег поднакоплю – сыграем свадьбу по весне.

Девушка улыбнулась…

Михаил стянул с неё платок и губами прильнул к виску, туда, где пульсировала тонкая голубая жилка…

– Ой… – дёрнулась Даша. – Там кто-то есть… среди деревьев…

Михаил оглянулся, всмотрелся в жёлто-красную листву.

– Да нету никого… Померещилось тебе… Небось не батя твой по лесу шастает…

Даша хохотнула.

– Поди, поважнее у него дела есть…

Смеркалось… Зацелованная, утомлённая любовными утехами, Даша бежала домой. Её тело ещё хранило тепло рук Михаила.

Девушка открыла калитку и тотчас получила удар хворостиной пониже пояса. Она подскочила от неожиданности.

– Бесстыжая девка! С салазганом своим в лесу обжималась?! – ревел отец.

– Батя-я-я… – жалобно протянула Даша. – За что?..

– За то, что обабить себя дала оглоеду безродному! Венгеровы – никудышнее семя! Мужики – кто спился, а кто и вовсе сгинул! Бабы ихние на себе всё хозяйство волокут! Ты такой судьбины хочешь? – ярился отец и хлестал дочь хворостиной куда придётся. Девка визжала, как резаная.

Наконец из дома появилась Дашкина мать.

– Господи! Позор-то какой! – простонала она. – Уже всё село лясы точит об том, как вы любитесь!

– Коли забрюхатеешь, – ревел отец, – голая к Мишке уйдёшь!!! Приданого не дам ни на грош! Всё равно промотает! Толку от него никакого нет, как от бати его пропащего…

Отец напоследок стегнул хворостиной дочь. Та с ненавистью зыркнула на отца.

– Глаза б твои бесстыжие повыкалывать! Да в помойную яму бросить!