— Нашел место. А завтра вот эти листочки в ход пушу, — и сержант показал собеседнику какие-то бумаги.

— Ни в коем случае! — возразил ефрейтор. — Рисковать нам не нужно.

— Не каркай! — прикрикнул на него сержант.

…На следующий день, просмотрев папку с документами расследования ЧП, Сумцов решил доложить начальству, что пока у них нет успеха. В дверь постучали. Вошел Серебряков. Достав из кармана вчетверо сложенный листок бумаги, протянул его Сумцову.

— Немецкая листовка. Нашел в кармане шинели.

— Кто-нибудь об этом знает?

— Нет.

— Ни о самой листовке, ни о том, что она у нас, никому ни слова!

Это было обращение гитлеровского командования к советским воинам — сдаваться в плен. Пассиршайн — «пропуск» — значилось на немецком языке. В конце было напечатано: «Служит пропуском в расположение немецких войск». Подобных немецких листовок Сумцову довелось повидать достаточно. Много их немцы бросали в первые месяцы войны. «Бей жида политрука! Рожа просит кирпича» — такой был текст одной из агиток.

Сумцов поспешил сообщить о листовке Овчинникову. Как только капитан стал рассматривать немецкое творчество, зазвонил телефон. Овчинников подошел к аппарату.

— Сейчас зайдем. Да, оба, — ответил он в трубку.

Они появились в кабинете комиссара. Тот держал в руках три немецкие листовки.

— Враг наглеет, — сказал он чекистам. — Убежден, хищение пакета и распространение листовок — звенья одной цепи. Пробравшегося в полк врага надо найти во что бы то ни стало.

На следующий день комиссар вновь пригласил к себе Овчинникова и Сумцова.

— Поступил приказ направить из полка команду для оборудования ложного аэродрома. Наши бойцы будут устанавливать там макеты зенитно-артиллерийских батарей. Это недалеко отсюда.

— Нам может понадобиться список личного состава команды, — сказал капитан Овчинников.

…На исходе дня Вадим Серебряков вышел из казармы покурить. К нему подошел ефрейтор Кулешов. Достав из кармана кисет с махоркой, осведомился:

— Про листовки слышал?

— О них весь полк говорит.

— А тебя по этому вопросу никуда не вызывали?

— Нет, обошлось.

— Похоже, что не все листовки комиссару отдали, — предположил ефрейтор. — У кого найдут — добра не жди.

Серебряков промолчал.

— Говорят, ты рапорт подавал. Верно это?

— Да, — признался Вадим. — Хотел в разведку попасть, а получил от ворот поворот.

Перебирая в памяти сказанное Кулешовым, Вадим не мог избавиться от мысли, что все это говорилось неспроста. И он решил обо всем этом рассказать сотруднику Особого отдела.

Сумцов поблагодарил Серебрякова.

— В этом что-то есть… Может быть, это нужная нам ниточка. Она поможет размотать весь клубок до конца, — говорил Константин начальнику.

Овчинников послал срочный запрос по месту проживания Кулешова на оккупированной территории, недавно освобожденной от захватчиков.

Капитан Овчинников выяснил, что Кулешов дружит с рядовым Евсеевым.

— Это бывший лесоруб. Нытик порядочный. Все жалуется, что норма питания маловата, — сказал Овчинников Сумцову. Стало известно Овчинникову и то, что Кулешов изредка по вечерам встречается с сержантом Филатовым, проходившим службу в другом подразделении полка. Рассказывая об этом Сумцову, капитан подчеркнул: Филатов, как и Кулешов, имел контакты с немцами.

…После разговора с Серебряковым ефрейтор Кулешов встретился с долговязым сержантом Александром Филатовым.

— Я толковал с Серебряковым, — проинформировал он сержанта. — Листовку комиссару он не отдал. Похоже, к немцам тропку подыскивает.

— Продолжай с ним встречаться, — распорядился сержант. — А меня посылают на оборудование ложного аэродрома.

Сумцов и Овчинников продолжали искать пути к раскрытию совершенных в полку преступлений.

Через агентуру капитан Овчинников узнал, что в поясе брюк ефрейтора Кулешова зашита вражеская листовка, с пропуском для перехода на сторону немецких войск. Рассказал об этом Сумцову.

— Надо задержать Кулешова, — предложил Константин.

— У нас нет никаких доказательств причастности его к хищению пакета, и мы не знаем, кто распространяет листовки, — не согласился с Сумцовым его начальник. — Нужно поставить Кулешова в такие условия, чтобы еще до задержания он раскрыл себя сам. А как это сделать? Что предпринять?

Овчинников и Сумцов обратились за помощью к комиссару полка:

— В интересах расследования надо послать на ложный аэродром еще одну команду. Она должна состоять из пяти-шести красноармейцев. Но нужно обязательно включить в эту команду ефрейтора Кулешова и рядового Серебрякова.

— Раз надо, значит, надо, — согласился комиссар.

…К ефрейтору Кулешову подошел ординарец Овчинникова и сообщил ему, что капитан из Особого отдела срочно вызывает его к себе. Кулешов, побледнев, пробормотал:

— Я только скажу товарищу два слова.

Он отозвал в сторону собравшегося в дорогу Серебрякова.

— Меня вызывают в Особый отдел, — зашептал ефрейтор. — Разыщи на аэродроме сержанта Филатова и передай: пусть все сожжет.

Овчинников и Сумцов приняли Филатова вежливо.

— В полку распространялись немецкие листовки. Что вы об этом скажете?

— Слышал об этом.

— Подозреваете кого-либо из бойцов в распоряжении?

— Да нет… Ни на кого не подумал.

— И еще в полку был похищен секретный пакет. Что вы об этом скажете?

— Не знаю… Не слышал про такое…

Когда Кулешов вышел из Особого отдела во двор, то сразу понял, что команда на аэродром отправилась без него…

Сержант Филатов подыскал удобный случай поговорить с красноармейцем Евсеевым наедине. Как-то по окончании рабочего дня увидел его на зеленом поле аэродрома. Евсеев собирал и ел щавель.

— Нагуливаешь аппетит перед ужином? — с ехидством поинтересовался Филатов, подходя к бойцу. — А вот немцев кормят до отвала. У пленных паек и то больше, чем у нас.

— Не может быть.

— Был там, знаю.

Евсеев продолжал спокойно жевать щавель, и его невозмутимость подбодрила Филатова. Он начал расхваливать отношение гитлеровцев к советским военнопленным. Затем сказал:

— На передовую направят, а там как пить дать — убьют. Может, сразу податься туда, на ту сторону…

— Куда это туда? К врагам? Да я тебя за такие слова отведу куда следует. — Чуть остыв, добавил: — Ладно, счастье твое, сержант, что свидетелей не было…

Подходя к землянке, Филатов заметил сидевшего на траве Серебрякова. Вадим рассказал сержанту, как он попал на аэродром и что произошло с Кулешовым.

— Значит, вызвали в Особый отдел? Плохо дело, — забеспокоился Филатов и попросил у Вадима спички.

— А может, лучше спрятать? — с невозмутимым видом обронил Серебряков.

— Ты о чем? — сквозь зубы процедил Филатов.

— Так сказал мне Кулешов, когда за ним пришли.

Филатов вскинул на Вадима свои глаза, буркнул: «Посиди здесь», зашагал в сторону кустарника. Усевшись на камень, снял сапог, достал из подпоротой подкладки голенища пачку каких-то бумаг. Вернувшись, тихо сказал:

— Если пронесет, снова пустим вдело…

Рядовой Евсеев никак не мог уснуть. Обдумывал слова Филатова. «Могу ли я молчать?» — все время спрашивал он себя. Наконец встал и направился к командиру.

На другой день, сидя перед Овчинниковым и Сумцовым, Евсеев возмущался:

— За что купить вздумал! За миску похлебки, гад!

К этому времени Овчинников получил ответ на свой запрос в отношении Кулешова. Местные чекисты выяснили, что, являясь бойцом Красной Армии, он осенью 1941 года сдался немцам в плен, откуда бежал и пробрался в верховья Волги к семье, на территорию, оккупированную гитлеровскими захватчиками. Оккупанты арестовали Кулешова. Его дядя, сектантский проповедник, был назначен гитлеровцами старостой. Он выручил племянника из беды. Кулешов вышел из тюрьмы, подписал обязательство выявлять советских разведчиков, подпольщиков, партизан.