С холма Хейтор открывались необъятные дали: пустые равнины Дартмура, крохотные деревеньки, рассыпанные тут и там, словно игрушки на ковре, долины, реки и поля, а в самой дали — поблескивающее серебром море. Джудит и Боб Сомервиль, вместе с Мораг, которая не отставала от них ни на шаг, пять миль карабкались в гору по тропинке, тянущейся через сплошной вереск, и, добравшись до конечной цели, присели в заросшем травой овражке под укрытием оказавшегося рядом валуна, чтобы передохнуть. Бидди с ними не пошла, она отправилась в церковь — необычный для нее порыв. Обед, уверила она их, можно перенести на более позднее время, так что торопиться назад в Аппер-Бикли не было надобности и можно было расслабиться.
Они сидели в дружелюбном молчании. Утреннюю тишину нарушали только негромкие деревенские звуки — блеяние овец, лай собак; где-то завелся автомобиль и пополз вверх по склону. По дороге сюда они слышали колокола маленькой, приземистой церквушки, теперь звон умолк. Легкий ветерок колыхал листы орляка.
Джудит сорвала травинку и стала отщипывать от нее узкие полоски. Потом сказала:
— Дядя Боб, мы можем поговорить?
Он вытащил трубку с кисетом и принялся набивать чашечку табаком.
Разумеется. Ты всегда можешь со мной поговорить.
— Об одном серьезном деле.
— Уж не об Эдварде ли Кэри-Льюисе?
Она повернула голову и посмотрела на него. Он чиркнул спичкой и раскурил трубку. Огонек погас, сладко потянуло табаком, тонкими серыми завитками стал подниматься дым.
— Бидди тебе рассказала…
— Конечно, рассказала. — Он положил спички обратно в карман старого твидового пиджака. — Она ничего от меня не скрывает, ты же сама знаешь. Я очень тебе сочувствую. Любить без взаимности — незавидная доля.
— Нет, речь не об Эдварде. Я насчет Сингапура.
— Что насчет Сингапура?
— Я не уверена, что ногу уехать. Я уж давно об этом думаю, но никому ничего не говорила. У меня ужасное чувство, будто я разрываюсь надвое. С одной стороны, я хочу ехать — очень-очень. Хочу увидеться с мамой, папой и Джесс больше всего на свете. Я ждала этого четыре года — каждый день, каждую минуту. Считала месяцы и дни. И мама, я знаю, тоже. В письмах она только и напоминала: остался всего лишь год, потом — всего лишь шесть месяцев, всего лишь три месяца… Она уже приготовила мою комнату и запланировала всевозможные чудесные развлечения вроде банкета в честь моего приезда и поездки на отдых в Пенангу. И место на теплоходе уже заказано, и все готово, и ничто не может мне помешать…
Она остановилась. Боб ждал, когда она продолжит.
— Война. Все окажутся в гуще событий, в самом пекле. Все, кого я люблю. Ты, и Нед, и все мои друзья. Джереми Уэллс, Джо Уоррен и Хетер тоже, наверно. И Афина Кэри-Льюис с Рупертом Райкрофтом… Он служит в Королевском драгунском полку и, по-моему, собирается жениться на ней. И друг Эдварда, Гас Каллендер, и Лавди, и сам Эдвард. Я знаю, что если поеду в Сингапур, то буду чувствовать себя как крыса, бегущая с тонущего корабля. Нет, я знаю, что мы не потонем, но не могу отделаться от этого чувства. На прошлой неделе мы с Бидди получали противогазы, запасались керосином и свечами, шили светомаскировочные шторы… а в это время в Сингапуре моя мама распоряжается множеством слуг, наряжается, играет в теннис, ездит в клуб и посещает званые обеды. Я бы тоже хотела всем этим заниматься, это была бы чрезвычайно интересная, взрослая жизнь, но я знаю точно — совесть замучила бы меня. Похоже, нет ни малейшей вероятности, что война хоть как-то затронет их, как было в мировую. У меня было бы такое чувство, точно я сбежала, спряталась, переложив грязную работу на других, — покинула поле боя.
Она замолчала. Боб не спешил с ответом. Наконец он произнес:
—Я понимаю тебя, но мне очень жалко твоих родителей, в особенности — твою мать.
—Зто-то и есть самое ужасное. Если бы не она, я бы ни секунды не раздумывала.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать, следующим летом будет девятнадцать.
— Ты могла бы пожить там год, а потом вернуться.
— Я не хочу рисковать. Может случиться все что угодно. Обратного рейса может не быть, и у меня не будет возможности вернуться. Застряну там на годы.
— А как университет? Я думал, ты будешь учиться в Оксфорде.
— Не раньше, чем через год. Да и результатов экзаменов у меня еще нет. Но мне кажется, с Оксфордом можно подождать. Не настолько это важно по сравнению с необходимостью просто остаться в Англии. Может быть, я и смогу поступить в университет, но в настоящий момент важнее всего, что я не хочу бежать. Удирать. Я хочу быть здесь, чтобы принести какую-то пользу и разделить вместе со всеми беды, которые на нас обрушатся.
Дымя своей трубкой, дядя Боб откинулся назад, прислонясь одетыми в твид плечами к заросшему лишайником граниту.
— Так что же ты хочешь от меня услышать?
— Я надеялась, ты поможешь мне принять решение.
— Я не могу этого сделать. Тебе самой надо решать.
— Это так трудно!
— Я скажу лишь две вещи. Если ты отправишься к родителям, никто, я убежден, не подумает о тебе дурно, не станет показывать на тебя пальцем. Слишком долго вы прожили врозь, и после всех этих лет разлуки, мне кажется, ты заслужила немножко счастья. Если же ты останешься… ты должна понять — тут будет несладко. Как бы там ни было, это твоя жизнь. Ты в ответе только перед собой..
— Если я останусь в Англии, ты ие будешь думать, что я поступила жестоко и эгоистично?
— Нет. Я буду думать, что ты выказала безграничный патриотизм и самоотверженность. И еще я буду очень гордиться тобой.
Патриотизм. Странное слово, нечасто произносимое вслух и подразумевающее чувства даже более глубокие, чем узы дружбы.
Джудит вспомнилась песня, которую пели хором ученицы «Святой Урсулы» в День Империи, День рождения короля и прочие подобные праздники. Слова величественного славословия Англии, взятые из Шекспира.
Жилиш,е славы, царственный сей остров.
Страна величия, обитель Марса,
Трон королевский, сей второй Эдем,
Самой природой сложенная крепость
Противу зол и ужасов войны.
«Я буду очень гордиться тобой»… Может быть, только это ей и было нужно.
— Наверно, я все-таки останусь. Позвоню в судоходную компанию и отменю свой рейс, а потом напишу маме. Знаю, она будет необычайно огорчена, но, я уверена, поймет меня.
— Думаю, лучше послать ей сначала телеграмму. С обещанием «подробностей в письме». И после этого, когда сожжешь за собой мосты, ты сможешь написать толковое, прочувствованное письмо, в котором выскажешь все то, что сказала мне сейчас. Мы на флоте называем это «дать письменное объяснение».
— Да, ты прав. Так я и сделаю. Прямо сейчас, как только мы вернемся. Ох, какая гора с плеч долой — не надо больше мучиться этим! Ты просто ангел, дядя Боб!
— Я только надеюсь, что ты не пожалеешь о своем решении.
— Этого, уверена, не произойдет. У меня уже гораздо лучше на душе. И если поднимется шум, ты ведь за меня заступишься?
— Я буду для тебя первой линией обороны. Теперь, когда это дело улажено, скажи, ты уже думала о том, чем будешь заниматься?
— Да. Я бы хотела вступить в любое добровольческое подразделение, но пока не получу какую-нибудь квалификацию, в этом нет большого смысла, не то я закончу тем, что буду чистить ружья, держать шнур какого-нибудь аэростата заграждения или стряпать на казенной кухне обеды. Хетер Уоррен, моя подруга из Порткерриса, собирается выучиться машинописи и стенографии. Я подумала, а почему бы и мне не заняться этим? Стенографировать и печатать на машинке — это не Бог весть что, но, по крайней мере, хоть что-то буду уметь. И я думала о том, чтобы вернуться в Корнуолл и пожить в Порткеррисе — попрошу миссис Уоррен, чтобы она приютила меня за плату. Я знаю, она согласится, она — само гостеприимство. Я была там в гостях много раз, а если Джо уйдет в армию, то я смогу занять его комнату.
— Порткеррис, значит?
— Да.
— Не Нанчерроу?
