Арабы безраздельно хозяйничали на побережье вплоть до конца XV века, когда у них появились могущественные конкуренты в лице португальцев, настойчиво искавших удобного пути в Индию, страну, «где произрастают пряности». Пряности тогда ценились дороже золота. В 1498 году три корабля под командованием Васко да Гамы бросили якоря в бухте возле одного из восточноафриканских городов. Португальцы были удивлены – после долгого путешествия вдоль заселенных первобытными племенами берегов они встретили здесь цивилизацию, во многом не уступающую их собственной. Особенно их поразило богатство рынков. Они были на пороге вожделенного Востока с его несметными сокровищами. Чужеземцам удалось заручиться расположением местного султана, давшего им в проводники опытного лоцмана, «предводителя морской науки» Ибн Маджида. Тот показал португальцам дорогу в Индию.
Из Индии груженные корицей и перцем корабли Васко да Гамы благополучно вернулись в Португалию, опять же проследовав мимо восточноафриканских султанатов. Воодушевленный успехом мореплаватель через три года совершил повторное путешествие вокруг Африки в Индию. Теперь он вел себя не как скромный гость, а как властный хозяин. Португальцы убивали и грабили мирных индийских жителей, после себя они оставили дымящиеся развалины. Большие несчастья португальцы принесли и жителям Восточной Африки. В начале XVI века они подчинили себе султанаты Занзибара, Килвы и Момбасы. Только спустя два века, при помощи аравийских правителей, восточно‑африканцам удалось изгнать завоевателей, чтобы – увы – оказаться в зависимости от аравийцев.
В султанаты на восточноафриканском берегу Индийского океана как бы переносят нас суахилийские сказки. Замечательными рассказчиками издавна считались занзибарцы. К середине XIX века Занзибар становится центром политической и культурной жизни этого региона. Местный диалект суахили получает развитие в качестве общепринятой литературной нормы. Именно отсюда он распространяется в глубь материка. Этому способствовало то, что именно на Занзибаре, который находится на пересечении морских путей, формировались торговые караваны. Этот остров не миновали корабли, плывшие вдоль побережья в любом направлении. На отделенном от материка узким проливом острове можно было запастись всем необходимым перед длительным и небезопасным путешествием по африканским дебрям. Занзибарские проводники и охранники сопровождали купцов, охотников, военных, всех, кто стремился попасть на континент, все еще остававшийся загадкой для внешнего мира. В дальних походах, конечно, не обходилось без сказок. Многие суахилийские сказки впоследствии были записаны со слов занзибарцев.
В 1487 году по приказанию короля Жуана II португальский путешественник Перу да Ковильян отправился пешком на поиски легендарного «царства первосвященника Иоанна», как в то время в Европе называли Эфиопию. Странствуя по свету, этот отважный землепроходец побывал в восточноафриканских султанатах, причем не только на побережье Индийского океана, но и в районе Красного моря. На обратном пути он попал в Эфиопию. Вероятно, Ковильян был одним из первых европейцев, воочию увидевших эту страну, приобщившихся к ее древней культуре. Что же представляла собой родина амхарцев?
В начале нашей эры на берегу Красного моря возникло государство Аксум. Через посредство сирийских монахов аксумиты раньше многих европейских народов восприняли христианство. Косма Индикоплов, автор хорошо известного во всей средневековой Европе, в том числе и на Руси, географического трактата «Христианская топография», посетил Аксум в VI веке и встретил там людей, искусных в ремеслах, смышленых в торговле, отважных в ратном деле. В те времена связи аксумитов со странами Средиземноморья были довольно тесными. В их духовной жизни чувствовалось культурное влияние эллинистического мира. Позднее аксумское царство пришло в упадок. Центр государственности переместился на юг от берега моря, в труднодоступный горный район, где через несколько веков сложилась эфиопская империя, преемница Аксума. К моменту, когда Ковильян отправился в свое путешествие, это было сильное феодальное государство, стремившееся расширить границы за счет окружавших его мусульманских владений. Этническое ядро империи составляли амхарцы, но страна была многонациональной. Эфиопы имели развитую литературу, создававшуюся на геэз, языке (тогда уже мертвом) аксумитов. Сильный отпечаток на их культуру накладывала христианская религия. Вот эту‑то Эфиопию и отождествляли в Европе с царством первосвященника Иоанна, хотя императоры не были духовными лицами. Следует также помнить, что с античных времен у европейцев повелось все неизведанные внутренние районы Африки называть Эфиопией, а африканцев – эфиопами.
Судьба Ковильяна сложилась несколько необычайно. Он не погиб, скитаясь по чужбине, не затерялся, как песчинка в безбрежной пустыне. Он проник в самое сердце империи эфиопов. Его хорошо приняли, но вернуться в Португалию не разрешили. Более тридцати лет Ковильян прожил в Эфиопии. Он пользовался почетом при царском дворе, стал вельможей. Однако до самой смерти тосковал по родине.
В Эфиопии фольклор был противопоставлен книжности. Для всех населявших империю народов литература на геэз была единой, как бы наднациональной. Она представляла собой одну из периферийных ветвей мировой христианской литературы. В царских хрониках, житиях святых, богословских сочинениях – этих основных литературных жанрах средневековья – этническая принадлежность авторов почти неощутима. Произведение на геэз могли написать и прочитать только немногочисленные грамотеи, преимущественно выходцы из духовного сословия. Книгу толковали в церкви, в монастырской келье. Книжность и религия были неотделимы. Иное дело устное народное творчество. Церковники относились к нему неодобрительно, как к любому проявлению мирского вольнодумия. Но и сказочники не оставались в долгу – где еще, как не в сказке, можно так весело посмеяться над прислужниками бога. Сказка нередко имеет антиклерикальный подтекст. Она рассказывается на живом языке и понятна всем, кто ее слушает.
Ранние путешественники по Африке интересовались культурой, в том числе фольклором народов, жизнь которых им приходилось близко наблюдать. Но они, как правило, были разведчиками, авантюристами, преследовавшими вполне конкретные меркантильные цели, а не учеными и исследователями. Да и уровень науки о человечестве в ту эпоху был таков, что потребность в специальном изучении устного творчества аборигенов неведомых земель еще не возникала. Время пристального внимания к сказкам африканцев наступило гораздо позднее. С конца XIX века в разных странах стали выходить книги, посвященные Африке. Первоначально это были записки колониальных чиновников, военных, миссионеров. Они содержали наблюдения людей, волей случая заброшенных в экзотические места. Нередко наивные впечатления дилетантов по‑своему интересны, им присущи свежесть восприятия, искреннее удивление увиденным, хотя тут же много скептицизма и заведомой предвзятости. Появлялись и более компетентные труды, в частности сборники африканских сказок. Одной из первых значительных публикаций такого рода стала вышедшая в 1893 году книга Г. Стэнли «Мои темнокожие спутники и их странные истории», прославившегося тем, что спас погибавшего от болезни в Центральной Африке Дэвида Ливингстона. Этот путешественник и исследователь записал и литературно обработал много услышанных от занзибарских проводников сказок, которые действительно должны были казаться странными человеку, никак не ожидавшему обнаружить в «туземцах» такое буйство поэтически вдохновенной фантазии. Некоторые сказки из его книги включены в наш сборник. Великолепные импровизации занзибарцев пленили и другого исследователя – англичанина Джорджа Бэйтмэна. Его коллекция, впервые опубликованная в 1901 году, включает наиболее распространенные фольклорные образцы, переведенные с суахили. Бэйтмэн отмечал, что среди них много оригинально разработанных мировых сюжетов (например, сказка «Хамдани», в которой газель Киджипа удивительно похожа на европейского Кота в сапогах).
