Тогда схватив ружье за ствол, он размахнулся и хватил зайца прикладом по голове.

Животное успело отскочить, и удар пришелся по трупу. Раздался глухой стук.

Заяц же принялся кружить вокруг убийцы и его несчастной жертвы.

Круги становились все больше.

И – странное дело! – чем больше удалялся заяц, тем крупнее он казался деду.

Не выдержав этой жути, дед потерял сознание и упал рядом с трупом.

VIII

Когда Жером Палан пришел в себя, он увидел, что снегопад усилился.

Он поднял голову, как сделал бы мертвец, желая выбраться из савана, и взглянул на труп Тома Пише.

Тот лежал под снегом, как под белой простыней.

Но не трупа боялся Жером Палан, а зайца. К счастью, тот исчез.

Видя, что самого страшного врага уже нет, дед вскочил, словно подброшенный пружиной.

Закапывать тело Тома Пише ему уже не хотелось. Для этого у него не осталось ни сил, ни мужества. Боясь возвращения огромного зайца, он спешил как можно дальше уйти от этого страшного места.

Он подобрал ружье, лопату с киркой и пьяной походкой, понурив голову и опустив плечи, заторопился в Те.

На это раз он вошел в дом через дверь и, оставив орудия труда и охоты на кухне, ощупью добрался до своей комнаты и рухнул на постель.

Лихорадка била его до самого утра.

На следующий день, взглянув в окно, дед увидел, что снегопад продолжался.

Он поднялся и пошел к окну. Окно выходило в сад. За садом белело поле, покрытое полуметровой толщей снега.

Снегопад продолжался двое суток. Земля скрылась под сплошным сугробом.

В течение всего этого времени дед не сходил с кровати.

Он был настолько плох, что, хотя и лихорадка немного отпустила его, специально придумывать какую‑либо причину для объяснения, почему он не спускается к семье, было не нужно.

Тем не менее, размышляя над правдоподобием этого происшествия, Жером Палан пришел к выводу, что просто, как говорится, у страха глаза велики.

Таким образом, он остался один на один лишь с убийством. Но и этому преступлению его совесть оправдание в конце концов нашла.

Все благоприятствовало этому.

Если бы не снег, то о гибели Тома Пише уже знали бы, но в деревне было тихо.

Дед молился, чтобы этот Богом посланный снег не прекращался. Однако он понимал, что рано или поздно снегопад кончится. Но пока что стояли холода, и снег валил не переставая.

До оттепели труп не найдут. В этом можно было особенно не сомневаться.

Дед подумал и о побеге. Но денег не было, а мысль о нищенском существовании в чужом краю, вдали от жены и детей, пугала его больше, чем эшафот.

К тому же все случилось ночью, в чистом поле и без свидетелей.

Почему, в самом деле, должны заподозрить его, а не кого‑нибудь другого?

Скорее всего именно его и не заподозрят. Все видели, как он вышел из дома в воскресенье утром и к ночи возвратился.

Но того, как он вышел второй раз, вечером, не заметил никто!

Да, всю ночь его трепала лихорадка и весь понедельник он себя чувствовал отвратительно. Но разве болезнь и высокая температура являются уликами, дающими основание для подозрения в убийстве?

Итак, мой дед доверил случаю избавить его от последствий преступления. Само собой разумеется, проявленная слабость, когда он решил было осенить себя крестом, больше не повторилась! Дед предпочел изобрести легенду на случай, если его все‑таки заподозрят…

Однажды проснувшись – а с той ужасной ночи Жером Палан прежде всего смотрел, какая стоит погода – он заметил, что по небу плывут низкие темные тучи.

Открыл окно. Теплый, густой воздух ударил в лицо: началась оттепель.

Ужасный миг приближался.

Несмотря на выдуманную легенду, Жером Палан не находил себе места. Лихорадка снова схватила его. Весь день он пролежал, натянув одеяло по самые глаза. Временами спрашивал себя: «Не будет ли лучше пойти и во всем признаться?»

Через сутки после начала оттепели снег растаял полностью. Дед лежал под одеялом, не отрывая взгляда от поля. Словно острова среди океана, на поле чернели проталины.

Вдруг с улицы донеслись крики.

Сердце деда сжалось от страха и пот выступил даже у самых корней его волос!

Дед не сомневался, что произошло нечто важное и имеющее отношение к гибели Тома Пише.

Ему захотелось взглянуть на улицу… хотя бы из‑за занавески…

Он встал. Но не смог сделать и шага. Ноги подкосились.

Он умирал от желания спросить кого‑нибудь о причине всего этого шума.

Но знал также, что голос задрожит, а это может показаться подозрительным.

Послышались шаги. Кто‑то поднимался по лестнице. Дед быстро лег в постель и, повернувшись к стене, натянул одеяло по самые уши.

Как бы желая удовлетворить его любопытство, пришла моя бабка. Она рывком открыла дверь и дед вскрикнул, подумав, что кто‑то взломал ее.

– Ох! – воскликнула бабка. – Прости меня, милый друг!..

– Ты меня разбудила, жена, – ответил Жером Палан.

– Я думала, что тебе будет интересно узнать…

– Что?

– Ты знаешь, что несколько дней назад пропал Тома Пише?

– Да… то есть…

На лбу у деда выступил пот, который он тут же вытер простыней.

– Ну так вот, – продолжила бабка, не заметив этого жеста мужа, – сейчас принесли его тело.

– Да? – сдавленным голосом спросил тот.

– Ей‑богу!

Деду очень хотелось спросить, что говорят о смерти Тома Пише, но он не решался.

Жена сама ответила ему:

– Похоже, что он замерз в этом снегу.

– А… что… труп? – выдавил Жером Палан.

– Его объели волки.

– Как это? – воскликнул дед.

– Да так уж!.. Почитай, ничего и не осталось! Один скелет!

Дед вздохнул. Он подумал, что если остался только скелет – значит, следы его выстрела бесследно исчезли вместе с телом.

Моя бабка продолжала назидательным тоном:

– Вот видишь, Жером, божий суд не скор и пути господни неисповедимы… Но рано или поздно его рука настигает преступника и чаще всего тогда, когда тот уже уверовал в свою безнаказанность.

– Погоди, жена, – остановил ее дед, – мне что‑то плохо.

– Действительно, ты страшно бледен.

– Это из‑за твоих рассказов… Никак не ожидал, что… Дай‑ка мне воды.

– Держи, мой дорогой Жером.

И бабка поднесла стакан к губам мужа. Его зубы застучали по стеклу, а рука задрожала так, что половина воды оказалась на простыне.

– Боже мой! – воскликнула моя бабка. – Тебе хуже, чем ты думаешь! Может, позвать доктора?

– Нет! – запротестовал дед. – Не надо!

И он схватил жену за руку. Ладонь его была совершенно мокрой, жена посмотрела на него с тревогой. Дед, стараясь успокоить бабку, добавил:

– Ничего! Ничего! Сейчас мне будет лучше, лихорадка скоро кончится.

И в самом деле, благодаря столь счастливой развязке, деду становилось лучше с каждым часом, как бы после тяжелого, но спасительного кризиса.

Вечером, узнав, что останки Тома Пише отнесены на кладбище и что на них набросали добрых шесть футов земли, дед почувствовал такое облегчение, что велел жене привести сына с дочерью. Когда дети в сопровождении матери появились в его комнате, Жером Палан крепко обнял всех троих, чего не делал уже давно, с самого того ужасного 3 ноября.

Но семья обрадовалась еще больше, когда глава дома объявил, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы спуститься к столу.

Желая помочь мужу, бабка протянула ему руку.

– Зачем это? – сказал он, встав во весь свой красивый рост. – Я еще жив!

И уверенным шагом спустился по лестнице.

Стол был накрыт на троих.

– А мне ужин разве не полагается? – весело спросил дед.

Бабка тут же поставила четвертую тарелку и пододвинула стул мужа к столу.

Дед сел и принялся отбивать такт какого‑то марша, стуча вилкой и ножом по тарелке.

– Раз такое дело, – сказала бабка, – не достать ли нам из погреба бутылочку «Бургундского», что я припасла к празднику? По‑моему, сейчас это было бы кстати!

Добрая женщина спустилась в погреб и вскоре возвратилась с вином.