Ташказар и Тауказар сидели-пировали. Нищего увидели — кусок хлеба бросили. Взял Турай хлеб, в сторону отошёл, ест да смотрит. Видит: две девушки в красном углу сидят, а его невеста, голову повесив, пригорюнившись, на чурбане каком-то примостилась.

Не понравилось Ташказару, что нищий в доме так долго отирается.

— Что, попрошайка, — кричит, — доел свой хлеб? Ну и проваливай!

— Не беспокойся, я уйду, — Турай отвечает. — Среди мелких душ и у самого душа не на месте. Сейчас уйду, позволь только попробовать твой лук, что на стене висит.

Забавно это Ташказару показалось, разрешил он ему взять свой лук.

Взял Турай-батыр лук, а он в его руках, как тряпичный, согнулся. Дали ему тогда лук Тауказара, и этот, как соломенный, поддался. Бросил Турай-батыр лук на пол.

— Сказал бы я пару слов о мужчинах, которые не стыдясь такое оружие носят, — говорит. — Не знаю, куда луки эти годятся, разве что мальчишкам, воробьев пугать.

Разозлился Тауказар, такие слова от нищего услышав, кинулся к Тураю.

— Эй ты, бродяга! — кричит. — Придержи язык, не то…

Но тут увидел он, что не простой нищий перед ним, а настоящий богатырь, у которого руки как брёвна, а шея, как у быка. Поэтому язык прикусил и тихо на место пошёл.

А Турай-батыр заметил на стене свой лук, на гвоздь повешенный, взял его и спрашивает:

— А вот решите, хозяева, загадку. По дороге сюда видел я пять лебедей, двух самцов и трёх самок. Подскажите, кого подстрелить, тех или других?

— Самцов, — все девушки говорят. — Самок нельзя трогать. Может, они в это время птенцов выводят.

Ташказар и Тауказар, оказывается, по-другому думают:

— Если уж суждено им погибнуть, — говорят, — пусть все пропадают. Почему же только самцов стрелять, чем они виноваты?…

Услышал это Турай-батыр, на середину комнаты вышел, стрелу в лук вложил, тетиву натянул, друзей своих бывших на прицел взял.

— Значит, есть за что самцов стрелять, — говорит. — Вот вы меня не спросили, почему лебедей не шесть, а пять было. А ведь знаете, что лебедь без пары не ходит. Тогда сам скажу: потому самка одна была, что самца её другие, всего исклевав, на дороге бросили. Так ли мужчины поступают?

Побледнели, услышав это, Ташказар и Тауказар, головы опустили.

А Турай-батыр старших дочерей падишахских спрашивает:

— Ну, решайте, умереть этим лебедям или в живых остаться.

— Умереть, — в один голос падишахские дочери отвечают.

— Ну что ж, — Турай говорит. — Тогда получай, Ташказар, то, что заслужил… И ты, Тауказар, тоже…

Назавтра отвёл Турай-батыр старших дочерей падишахских в новые дома, много золота и серебра дал. А сам со своей невестой домой, к матери вернулся и начал свадьбу играть.

И я на той свадьбе гулял. Сегодня пошёл, вчера пришёл. А угощенье там знатное было: мясом кормили, мёдом поили. Две бочки, один ковш, сколько хочешь, столько пьёшь. Ну, я-то больше всех выпил: они всё ковшом да ковшом черпали, а я всё ручкой да ручкой…

Девушка и водяная

Жила в одной крестьянской семье девушка, сирота от рожденья. Недобрая мачеха не любила ее, заставляла работать от темна до темна.

Как-то рано утром, когда еще солнце не взошло, послала мачеха падчерицу за водой. Делать нечего, пошла сиротка к спящему озеру. Черпает воду и плачет.

Увидела она в воде свое отражение. Будто похожа и непохожа: глаза — ее, а волосы — до колен. Глядь — из воды руки к ней тянутся, а за ними — хвост рыбий!

Схватила девушка ведра и, не чуя под собой ног, ну бежать к дому. Слышит — припустился за ней кто-то. Не отстает, догоняет. И уговаривает: “Постой, ненаглядная, выслушай меня!”

От страха девушка закричала, да так, что всю деревню разбудила. Повыскакивали из домов люди, видят: гонится за девушкой водяная.

Схватили непрошеную гостью, заперли на самый крепкий замок и стали судить да рядить, что с ней делать. Долго решали, да так ничего не удумали. А водяной будто и дела до людей нет: знай себе охорашивается, распускает по зеленым плечам свои густые волосы да все расчесывает их большим-пребольшим гребнем, И невдомек людям, что русалка свою колдовскую силу так пробует.

Не смогла русалка сиротку у озера догнать, а против ее чар колдовских девушка не устояла. Сама не поймет, что с ней происходит, а только влечет ее к водяной, и все тут. Хочется смотреть-любоваться, как оглаживает она роскошные волосы, и любо слушать ее вкрадчивый голос как самую красивую песню. Чудится девушке, что зовет русалка, да так сладко звучат ее речи, так нежен и певуч голос, что прежнего страха как не бывало, а только — тревога, томление, грусть-тоска безотчетная и безграничная.

Подкралась девушка к дому, где заперли водяную, дрожит вся как лист на ветру: боязно, словно воровке, что заметит ее кто из односельчан, а страсть как хочется хоть одним глазком поглядеть на русалку. Нашла щелку в двери, прильнула к ней и обомлела: русалка тут как тут прямо у двери, смотрит и лукаво так улыбается. И — ни слова, только гребень в волосы воткнула да рукой знак делает, будто зовет к себе.

Заколотилось у девушки сердце, заметалось, словно птаха в сетях. Ни жива, ни мертва, отпрянула она от двери и прочь от страшного места. Не успела по дому добежать, как чувствует — ноги словно онемели. А в ушах — голос русалочий, жалобный такой, будто прощается она навсегда. Не в силах его слышать, повернула девушка обратно, да снова бегом — теперь уж к русалочьей обители. Глянула в дверную щель: водяная на том же месте, а глаза печальные-препечальные.

Решила девушка во что бы то ни стало освободить пленницу. А как — не знает. Ходит словно безумная вокруг дома, убивается. Жизнь ей стала не мила оттого, что русалку вызволить из плена не может. Из глаз — слезы ручьем, бегут — не остановишь.

Заметили в деревне, что с девушкой что-то неладно. Поглядели, как она тайком к русалке бегает, и разгадали ее намерение освободить озерную колдунью.

Посадили и девушку под замок вместе с русалкой. Да крепко-накрепко наказали всем никуда ни под каким предлогом не выпускать. Как ни просила девушка, чем ни клялась, что будет послушна, — никто не внял ее мольбам.

Тогда девушка то ли сказалась больной, то ли в самом деле занедужила. И стала умолять своего старшего брата, который больше других любил и жалел ее, отпустить их вместе с русалкой на свободу.

— Нет мне без нее жизни, — словно в бреду повторяла она. — В деревне я всем теперь как чужая. Сжалься над бедной сестрой!

Что делать брату? Темной ночью отомкнул он замок, обнял сестру. Смотрит — пленниц и след простыл…

Утром на берегу озера послышался голос девушки. Выводила она тихо, протяжно. То ли здоровалась с односельчанами, то ли прощалась. Сбежалась вся деревня к озеру, смотрят — никого.

Но с тех пор по вечерам и на утренней зорьке не умолкал девичий голос, задумчивый и печальный. Шли год за годом, а он все звучал где-то на берегу, смущая людские души, не давая им покоя.

Задумали односельчане избавиться от водяной и вызволить из неволи девушку, Что только ни делали: и сети в озеро закидывали, и плотины-запруды устраивали — все напрасно.

Долго думали-гадали в деревне, как же быть им с водяной, и порешили наконец отравить воду в озере. Так и сделали.

Рано утром слышат: коровы не мычат — ревом ревут. Смотрят — у одной мертвый теленок родился, у другой выкидыш. А молока и вовсе нет ни у одной, будто подоил их кто.

Как ни обхаживали коров, сколько ни караулили по ночам — все без толку. Мучается скотина, ни молока, ни приплода.

Так продолжалось и год, и другой. В конце концов собрались самые старые мудрые люди в деревне и велели всем от мала до велика рыть новое русло для воды из родников, которые наполняли озеро. Много пришлось потрудиться, прежде чем образовалось новое озеро. Понравилось озеро русалке, и перебралась она в его чистую воду. А у коров вскоре молоко появилось — жирное, вкусное.

И вот однажды на берегу старого озера снова послышался девичий голос — чистый, прозрачный, словно ключевая вода. Увидели односельчане бедную сиротку, идущую им навстречу. Сколько ни расспрашивали — не сказывает, что с ней было. Не знаю, отвечает, не ведаю.