Ведьма, стоя на пороге, говорит:

— Голову тебе, мой шах, в залог даю —

От тебя я ничего не утаю:

С Алпамышем я видала дочь твою!

Поздравляю с зятем! Шуток не шучу, —

Суюнчи с тебя я получить хочу.

Если ты и дочь не удержал в руках,

Можешь ли народом управлять, мой шах?!

Эта дочь твоя в девических летах

Стала ведь распутной на твоих глазах!

Вскочил с места шах калмыцкий — и, на Сурхаиль разгневавшись, так сказал:

— Сама же ты беду ко мне привела, и сама с жалобой приходишь! Не Алпамыша ты опоила, — несчастье навлекла на меня. Клялась — обещала: «Я, мол, его изведу! Посидит, мол, под землей — сгниет Алпамыш!» А я уже сколько лет только про Алпамыша слышу, — а он все жив, — не гниет! Сколько мне из-за него огорчений!..

Отвечает шаху Сурхаиль-ведьма:

— Что ни прикажешь — все в твоей власти. Прикажи пятьсот арб запрячь и ехать им на Зиль-гору. Пусть они там камнями нагрузятся, и этими камнями зиндан пусть завалят: сверху будут камни давить Алпамыша, с боков — земля прижимать его будет, — он и помрет. А уж если от этого не помрет, значит — ничем не изведешь его.

Понравились калмыцкому шаху эти слова — так и приказал он сделать.

Услыхала про это Тавка-аим, — вышла арбакешам навстречу — и такое слово сказала им:

— Слову моему красноречивым быть,

Слову быть красивым и правдивым быть,

Славе недруга — остывшим пеплом быть.

Земляки мои! Коней вы запрягли, —

Каждому из вас живым-здоровым быть,

Вашему пути, друзья, счастливым быть!

Все же в этот путь зачем пускаться вам?

Дружеским моим поверьте вы словам:

Камни с гор возить не так легко коням,

Эти камни службу не сослужат вам, —

Что вам ездить зря по ведьминым делам?

Головы она преступно кружит вам!

Слушайте меня — езжайте по домам.

Вам, работникам, не скажет Сурхаиль,

Что вас ждет на той горе проклятой, Зиль:

Там живет свирепый огненный дракон, —

Встретитесь ему — всех уничтожит он.

Проглотить способен даже гору он!

Весь ваш караван на гибель обречен,

С муками и смертью путь ваш сопряжен, —

Пожалейте ваши семьи, ваших жен!

Ехать может тот, кто разума лишен.

Этим делом не прельщайтесь, говорю,

Арбакеши, возвращайтесь, говорю!..

Встали арбакеши — отвечают ей:

— Ячменем и сеном покормив коней,

В горы едем не по воле мы своей, —

Посылает нас отец твой, Тайча-хан.

Выпал снег — следы оставит караван.

Нас — пятьсот, и все мы вооружены.

Хоть и были б мы драконом сожжены,

Шахское веленье выполнить должны.

Не послушались арбакеши совета Ай-Тавки — отправились на ту гору-Зиль. Вернулась Тавка-аим к себе, прошла в зиндан — и говорит такое слово Алпамышу:

— Словно нитка бус жемчужных порвалась. —

Я роняю слезы целый день из глаз.

Светоч утешенья моего погас:

Нитка дней твоих, любимый, пресеклась,

Счастья твоего с тебя упал венец:

В этом бренном мире милый — не жилец, —

Схвачен он, как видно, смертью, наконец.

Слушай, Алпамыш, батыр мой, удалец:

Все-таки тебя погубит мой отец!

Стало ведомо одно мне дело здесь:

Ты умрешь, свое оставив тело здесь, —

Не в земле Конгратской, а в земле чужой!

Я тебе служить мечтала всей душой,

Быть твоей рабой, твоей сестрой меньшой.

Но не ехать мне с тобой в тот путь большой,

Не прибыть с тобою в твой Конграт родной.

Не зажить твоею преданной женой,

И тебе не ведать радостей со мной.

Ой, вот-вот порвется жизни твоей нить,

Суждено тебе в чужой земле изгнить:

Скоро, мой султан, тебя должны казнить!

Этой казни ведь не знает мой султан, —

Заживо хотят его похоронить!..

Лик девичий мой был, как тюльпан, румян, —

Станет он от скорби желтым, как шафран.

Алпамыш — глава Конграта — не в черед

На чужбине в одиночестве умрет,

И о том узнать не смогут никогда

Ни родня его, ни весь его народ!..

Алпамыш, желая утешить сердечно к нему привязавшуюся Ай-Тавку, говорит ей так:

— В мире бренном — жизни без кончины нет,

Не сужденной смерти ни единой нет

Ни людской душе, и ни мушиной. Нет,

Страхам за меня, мой друг, Тавка-аим,

Достоверной все-таки причины нет!

Знай, что Алпамыша нелегко убить,—

Поживу еще на свете, может быть.

Калмык

и

мечтают извести меня,

Ждет отец твой, шах, семь лет такого дня.

Хоть и не бывает дыма без огня,

Но всего дымней сырая головня;

Это все, быть может, только болтовня,

Вражеское лишь пустое хвастовство:

Непременно, мол, теперь казним его!

Не горюй же ты заране, Тавка-джан.

Хоть сижу семь лет в зиндане, Тавка-джан,