Ты себя, мой бедный дервиш, пожалей.
Сами пусть берут в зятья богатырей,
Собственных своих отдав им дочерей!
Горько так не плачь, отец любимый мой;
Знай, что я одна всех родичей храбрей!
Ты себе ступай, мой бай-отец, домой, —
Калмык
а
м ответить мне позволь самой,
За меня не бойся — я их не страшусь,
Слабой перед ними я не окажусь.
Праздничный наряд надену, причешусь…
Я поговорить с батырами гожусь!
Будет мой ответ на их слова толков.
Робким зайцем я не буду меж волков, —
Проучу, как надо, дерзких калмык
о
в!
Ты не огорчайся, бай-отец, будь тверд,—
Мной останешься доволен ты и горд…
От кого совета, бай-отец, ты ждешь?
Их ответ сердечный разве не хорош!
У таких вазиров, что ты почерпнешь?
Э, не плачь, отец, как бедный д
е
рвиш, ты, —
Знаю — за меня страданья терпишь ты!
Не горюй — ступай, мой бай-отец, домой,
Дома ты лицо свое от слез умой.
Дело разрешить мне предоставь самой!
Разве я отца родного не люблю?
Старости твоей, поверь, не оскорблю,—
Как мне жить прикажешь — так и поступлю
Хватит у меня и силы и ума,
Чтоб ответ батырам я дала сама!..
Услыхав эти слова от Барчин, десятитысячеюртный народ конгратский отстранился от нее: «Э, она, оказывается, тоже своевольна, чтоб ей молодой умереть! Слабый с сильным не связывается! Наговорит она батырам вздора всякого, из-за ее злосчастного нрава будет нам всем беда великая, — растопчут они нас! Если сама хочет им ответ давать, не боясь их гнева, пусть отъедет от нас, пусть говорит с ними в безлюдном месте!» — Так сказали конгратцы.
Сняв юрту Барчин со становища десятитысячеюртного народа конгратского, люди ее отнесли — и поставили на вершине уединенного холма.
На этом холме со своими девушками стала жить Барчин, в стороне от всего племени…
С восходом солнца поднялись девяносто батыров калмыцких, вышли из девяноста пещер Хагатанских гор — сели на коней и к полднику прибыли к юрте Байсары.
— Ну-ка, приезжий бай, как ты там решаешь? Одному из нас отдаешь дочь или всем сообща? Если одному отдать решил, то — кому?
Байсары говорит:
— Посовещались мы, подумали — года пересчитали. Вышел год нашей дочери годом мыши.[13] Ей четырнадцать лет. По нашему узбекскому закону так ведется: если достигла девушка четырнадцати лет, — зрелости своей рубежа, — сама она себе госпожой становится. Ее воля — в ее руке. Нашего совета не уважив, отделилась от нас наша дочь, юрту свою поставила на вершине того холма. Поезжайте к ней, пускай сама вам отвечает. Сама вам скажет — нам руки развяжет.
Во весь опор поскакали калмыки к тому холму.
На дыбы взвивая коней,
В путь они пускаются к ней.
Каждый мнит, что всех он сильней,
Всех красивее, всех стройней.
Каждого из прочих умней,
Что его, мол, дело — верней!
Пляшут кони, крупом вертя.
Скачут женихи-калмык
и
,
Скачут они, шутки шутя,
Ус калмыцкий лихо крутя.
«Спесь мы ей собьем!» — говоря,—
«Мы ее возьмем!» — говоря,
Сто без десяти калмык
о
в
Едут, об одном говоря:
«Раз она согласье дает,
Пусть уже сама изберет,
Кто из нас в мужья подойдет.
Если же не сможет решить,—
Будем сообща с нею жить!..»
Всем им дорога Ай-Барчин:
Зубы — жемчуга у Барчин,
Юная сайга Ай-Барчин,
Полумесяц — серьга у Барчин,—
Ликом полнолунья нежней,
Станом — кипариса стройней,
А глаза — газельи у ней!..
На холме веселье у ней:
С нею для забав и услуг
Сорок неразлучных подруг —
Дружен их девический круг,
Сладок их привольный досуг.
Розами цветут на холме,
Соловьями поют на холме
При своей Барчин-госпоже.
Рядом с Ай-Барчин Ай-Суксур…
Так они сидят-говорят,—
На дорогу падает взгляд,—
По дороге кони пылят.
Калмык
и
к нам едут, ой-бой!
Девушки растеряны все,
Ай-Барчин — нема и слепа.
Подъезжает батыров толпа,—
В девушке уверены все,
Свататься намерены все.
«Вот как смущена!» — говорят,—
«Значит, рада она!» — говорят,—
«Выбор остановит на ком?» —
Каждый от нее без ума,
Каждый из батыров тайком
Видит себя в счастьи таком.
Пусть она решает сама!
А Барчин, слепа и нема,
Перед юрт
о
ю сидя, молчит,
Словно их не видя, молчит…
Калмык
и
надеются: «Хоп!»
Скажет, разумеется, «хоп!»
Выберет кого-то из нас,—
Подождем — узнаем сейчас.
Щуря молодечески глаз,
Ст
а
тью богатырской хвалясь,
