Бывший офицер‑легионер, бесстрашно смотревший в лицо смерти, содрогнулся. Манчиния! Лицо, которое так ему нравилось, с нежным взглядом, устремленным на него, рот с великолепными зубами, – это была Манчиния! Такая прекрасная, радовавшаяся жизни и любви и любившая его, Суллу... Лицо Манчинии уже облепили мухи, которых влетело еще больше, как только шторы были отдернуты.

Тут Котий заметил слезы, навернувшиеся на глаза Суллы. Ветеран понял: произошло что‑то серьезное и неожиданное.

– Великие боги! Котий, как она была убита?

– Несколькими ударами вот этого кинжала, – сказал ветеран, вынимая из‑под ткани два кинжала Асклетариона, которые он там спрятал, – пока я не убил его из моей пращи. Он ударил очень быстро, как профессионал...

Сулла поискал раны на окровавленной груди молодой женщины. Ей метили в сердце. Действительно, человек был знатоком своего дела. По крайней мере, он сделал так, чтобы его жертва не долго мучилась.

– Ты... ты знал ее, господин? – нерешительно спросил ветеран, от которого не укрылась бледность лица Суллы.

– К моему и ее несчастью, я ее знаю, Котий, – проговорил ошеломленный галл.

– Господин, – сказал Котий, понимая, что все нужно было делать быстро, – посмотри, что в корзинке, пока мы их не унесли. Кажется, там много золота...

Сулла взял в руки корзинку, на которую указал Котий. Когда он ее открыл, то почувствовал запах румян молодой женщины. О, ужасные муки! Ее вышитый платок, черепаховые гребни... И золото, столбики монет с изображением Нерона и Веспасиана... Он развернул папирус, который лежал под всеми богатствами, и прочел исповедь Мнестра. Манчиния приехала к нему перед отъездом в Остию. Там, разделив ложе с Цезарем, удовлетворив каприз властителя, она могла бы показать добытое доказательство, написанное собственноручно одним из тех, кто способствовал гибели Менезия. А также рассказать, что около него, в императорском дворце, плелся заговор против галла Суллы, который пытался разоблачить виновных. Такой подарок она хотела сделать человеку, которого любила, и вымолить прощение за измену с тем, кто был равен богу и кому нельзя было отказать...

– Молодую женщину не отправлять в ледниковую траншею с Мнестром, – сказал бывший офицер‑легионер, стараясь взять себя в руки. – Мы захороним ее в склепе Менезия, который, благодарением богов, готов со вчерашнего дня...

* * *

В то время как трое ветеранов готовили труп Манчинии к погребению, Сулла ввел Котия в павильон и открыл там дверцу шкафа, в котором хранил свое золото. Котий с удивлением увидел мешки, полные монет, слитки с печатью Менезия и несколько небольших сейфов‑сундучков, которые удобно было переносить.

Галл взял один из таких сундучков, который был достаточно тяжелым, и протянул ветерану.

– Уезжай ночью, как только передадите тело из ледника могильщикам. Вы не должны больше оставаться в Риме ни дня... Кто‑то мог вас видеть, когда вы подходили с носилками к дворцу.

– Но, Сулла, ты нам слишком много даешь! Сколько золота...

– Не беспокойся. Такой человек, как я, у которого много врагов, должен заботиться о своих немногочисленных друзьях... Вы доберетесь до моей фермы около Вьенны. И перс Тодж, мой раб, приютит вас на столько времени, сколько вы захотите там прожить. Только вы сначала покажите ему одну вещь, которую я вам дам, и по ней он вас признает за своих. Возможно, мы с вами там и встретимся, если я вернусь отсюда после всего того, что здесь затеял. Через один‑два дня хватятся носилок и той, кому они принадлежат. Этим займется сам Цезарь...

– Цезарь! – воскликнул с испугом бывший легионер.

– Да, Котий! Речь идет именно об этом... Теперь ты понимаешь, почему вы должны без промедления уехать?

Один из трех ветеранов вошел и сказал, что приготовления закончены. Все пошли по направлению к входу в мавзолей, воздвигнутый на мраморной площадке прямо на том месте, где погиб патриций. Сулла запустил в ход гидравлический механизм, без которого было невозможно открыть дверь. Внутри находился пустой саркофаг, так как юридическая битва, начатая молодым адвокатом Гонорием против Порфирии и ее юридических консультантов, пока ни к чему не привела. Пять человек с трудом сняли крышку саркофага, сделанного из массивного камня. Потом Котий и Сулла пошли за телом Манчинии, уже завернутым в ткани. Сулла поцеловал неприкрытое лицо мертвой. Пот, стекавший по его лицу после поднятия тяжелой крышки, смешивался со слезами галла, который и не пытался их скрыть от бывших легионеров. Манчинию положили в саркофаг. Сулла поставил корзинку с золотом и признанием Мнестра, которое, таким образом, будет находиться в секретном укромном месте. Котий и его товарищи вышли.

Сулла, оставшись один, услышал смех молодой женщины; он представил ее себе в коляске, запряженной двумя серыми лошадьми, посреди жнивья, недалеко от фермы, в тот день, когда они вместе отправились в Рим. Она машет рукой и кричит: «На сей раз, галл, тебе от меня не уйти!»

В то утро ее лицо излучало счастье.

* * *

Один из стражников галопом подскакал на лошади к Сулле в тот момент, когда он закрывал мавзолей. Сулла узнал в нем того, кого он приказал наказать палками в тот день, когда знакомился со всеми, кто обслуживал дворец. Стражник с этого дня был ему необычайно предан.

Сирии спрыгнул со своего коня.

– Господин, – сказал он, – префект ночных стражей уже здесь, с десятком человек.

– Я ждал его, – сказал Сулла.

– Я подумал, что будет лучше подъехать по конной аллее и предупредить вас сразу же...

– Ты правильно поступил. Префект уже, наверное, в атрии, где все и собрались. У него там дела.

– Нет, господин! Совсем наоборот. Когда он пришел в атрий, то спросил, где вы, и теперь идет сюда.

– Вот как! – сказал Сулла. – Он посмотрел Сирию в глаза. – Похоже, что ты стал настоящим солдатом, – бросил он.

– Господин, я не забыл, что служу справедливому человеку.

– Ты пойдешь к траншеям для льда, к ограде. Стой там на страже до середины ночи, до того часа, пока Котий и еще три его товарища‑ветерана не придут взять что‑то, что лежало в одной из этих ям.

– Да, господин.

– И не позволяй никому подходить, пока не придут ветераны, и чтоб никто и ничего не смел взять оттуда и даже поднимать крышки.

– Да, господин.

– Не «господин»! Сулла!

– Да, Сулла!

– Никто, слышишь? В настоящий момент для меня самое главное – эти рвы со льдом. Когда ветераны придут, то ты встанешь немного подальше, чтоб не мешать им, и не будешь пытаться увидеть, что они делают. – Сулла услышал за кипарисами на аллее шум шагов и разговор. – А теперь иди! – приказал он.

Стражник был уже в седле и в момент появления префекта ночных стражей уже ехал по конной аллее.

– Привет, Сулла! – бросил тот, иронически поджав отвислую нижнюю губу. – Я не удивлен, видя тебя около могилы Менезия! Дружба действительно является для тебя священным долгом, который занимает все твое время...

Рядом с тем, кто вершил делами полиции в столице империи, стоял писарь, которого можно было узнать по свисавшей на плече доске для писания и по ивовой корзинке, в которой лежали пергаменты и папирусы. Второй человек был одет в судейскую тогу. Сулла отметил также, что два стражника, которые сопровождали префекта, держали в руках цепи, сделанные из железных колец, – те, которые использовали для связывания ног или рук арестованных.

– Тем не менее, – продолжил чем‑то довольный префект ночных стражей, – столь важное для тебя чувство сегодня тебе будет дорого стоить.

– Ты хочешь сказать, что дружба, которую я испытываю к изгнанному консулу, может быть поставлена мне в вину?

– Да нет, – сказал префект, сопроводив свои слова жестом, тем самым показывая, что отметает гипотезу, выдвинутую его собеседником. – Кого интересуют странности изгнанника, которого давно все забыли? Все это пустяки! Твой фальшивый Нестомарос утверждает, что ты не знал ни его настоящего имени, ни того, кто сделал ему поддельную галльскую шевелюру. А мы делаем вид, что верим... – Префект сделал один шаг к наследнику Менезия и указал на него пальцем. – Я предупреждал тебя! Вспомни, это было здесь, в этом самом дворце, когда мы встретились в первый раз... Я посоветовал тебе вернуться на твою ферму. И не по дружбе. Но такой совет мог бы тебе дать только твой лучший друг... И ты не последовал ему! – Его невзрачное лицо вдруг стало злым, а палец уже грозил, а не указывал. – И сутенер Ихтиос исчез из своего дома! Не оставив никаких следов! Не существует и любителя маленьких мальчиков, с которыми он говорил в последний раз у себя в доме! А ты думаешь, что стражники Рима не знают своего ремесла?