Носилки, запряженные двумя мулами, въехали во двор и остановились под одиноко растущим чахлым деревом. Манчиния взяла с собой в поездку маленького Тарциссия, четырнадцатилетнего раба. Патрокл купил его за решительное выражение лица, для того чтобы предаться с ним содомии. У Тарциссия был живой ум, и Манчиния давала ему уроки письма и счета. Так между супругой Патрокла и молодым юношей возникло взаимопонимание. Он подробно рассказывал Манчинии, а потом они вместе смеялись над тем, что проделывал с ним Патрокл и что он ему говорил. Тарциссий, очарованный красотой и обаянием Манчинии, восхищался ею и был бесконечно предан своей хозяйке.
Как только мулы с носилками остановились, он подошел к Манчинии, зная, что теперь должен исполнить свою роль.
– Тарциссий, – сказала она, немного раздвинув шторки, – ты видел корчму, мимо которой мы только что проехали. С лисицей на вывеске, а внутри расхаживал такой толстый тип? Пойди и скажи ему, что я хочу с ним поговорить.
– Должен ли я сказать ему твое имя?
– Конечно нет. Оно ему не нужно. Но сделай так, чтобы он сюда пришел.
И вскоре оба появились во дворе кузницы, один вел другого. Она отдернула занавески со стороны, противоположной мастерской и работавшему там кузнецу. Корчмарь подошел к ней. Он изумился, увидев красивую патрицианку, которая улыбалась ему слегка подкрашенными губами.
– Привет, Специл! – весело сказала молодая женщина, обмахивая свое лицо, по примеру Аридичии, поставлявшей девушек Цезарю, веером из слоновой кости и тонкой вышивки. И точно так же, как она, когда явилась к ней рассказать об императорском желании.
– Ave, ave! – сказал Специл, поклонившись два раза, восхищенный тем, что эта красивая дама из высшего общества знает его имя.
– Прости меня, что отрываю тебя от работы, – продолжала она светским тоном, – но я знаю, что ты большой друг Мнестра, а я как раз его разыскиваю...
– Мнестр? – сказал Специл, мгновенно насторожившись.
– Ну ладно, Специл, – бросила она тоном человека, знающего, о чем идет речь, – не говори только, что ты незнаком с Мнестром!.. Он проиграл в твоем заведении целое состояние – сам рассказывал – и всегда мне говорил: «Если захочешь найти меня, то отправляйся к Специлу, в „Лису и виноград“, я провожу там большую часть времени»...
– Что правда, то правда... Вернее, так было когда‑то, – поправился он. – Но теперь он исчез. Он всем задолжал слишком много денег!
Манчиния рассмеялась.
– А сколько же тебе, мой бедный Специл? – спросила она, бросив на него испепеляющий взгляд.
– Мне? По крайней мере десять тысяч сестерциев. Он занял у меня, когда проиграл. А кроме того, я кормил и поил его несколько месяцев, перед тем как он испарился из города...
– Не жалуйся! Он оставил много денег на твоих игорных столах! – Грациозным движением руки Манчиния закрыла свой веер и положила свою руку на голую руку корчмаря. От нежного прикосновения у Специла округлились глаза. – Послушай, не теряйся в догадках, почему я ищу Мнестра. Но я скажу тебе, возможно, ты и удивишься. Однажды мне пришлось довольно туго после смерти отца. Мнестр одолжил мне пятьдесят тысяч сестерциев. Несколько дней назад я вернулась из Галлии, чтобы получить наследство. Теперь я богата – и вдруг узнаю, что для него наступили трудные времена. Я хочу вернуть ему деньги. Он когда‑то выручил меня, и мне не забыть того, что он для меня сделал... И если он задолжал тебе, я готова возместить все, слышишь, прямо здесь и сейчас! – добавила она, пожимая толстяку руку. – Деньги у меня с собой, – продолжала она, движением подбородка указывая на свою парфюмерную корзинку с безделушками, стоявшую рядом.
По лицу Специла стекали капли пота. Любовь к деньгам боролась в нем с боязнью совершить ошибку, рассказав об убежище Мнестра.
– Только не говори мне, что не знаешь, где он, – бросила Манчиния, открывая корзинку. – Я тебе все равно не поверю! – Она начала доставать золотые и серебряные монеты и раскладывать их на дорогой ткани на сиденье носилок, чтобы сосчитать. – Вот его долг, – объявила она, когда закончила подсчет. – Сюда же я еще добавляю две золотые монеты за твои труды и заботы о нем.
Корчмарь не протестовал – это должно было означать, что он знал, где прячется Мнестр.
– Ты не хочешь ему помочь, зная его бедственное положение, – не отставала она. – Я сама передам деньги, скажи, где он живет!
Специл обливался потом. Да в конце‑то концов, если он получил свои десять тысяч сестерциев, то какое ему дело до того, что случится с Мнестром.
– Только не говори, что это я рассказал тебе, где он находится. Я ведь его друг.
– Ну конечно, – бросила Манчиния. – Я же не идиотка!
Корчмарь чувствовал себя так, будто окунулся в холодную воду.
– Он живет на улице Невиа, что в четверти часа ходьбы, рядом с улицей Помона. В комнате над котельной мастерской. В доме номер двенадцать. Жестянщик разорился, так что там никого нет. За домом большой двор, там можешь оставить носилки. Поднимешься по внешней лестнице и постучишь четыре раза в последнюю дверь на галерее. Потом немного подождешь и постучишь еще два раза. Он всего боится и не откроет тебе, если ты все это не проделаешь...
– Ну хорошо, – смеясь, сказала Манчиния, – вы такие загадочные оба!
– Не смейся! Он очень беспокоится. Ему угрожали.
– Теперь ему нечего бояться. Он сможет расплатиться со своими кредиторами, – весело пропела она. – Дом принадлежит тебе?
– Я унаследовал от матери. Поселил туда Мнестра. Так спокойнее. Теперь, кроме меня, только ты одна знаешь, где он живет.
– И правильно поступил, Специл. Ты – верный друг. Бери свои деньги. Завтра я навещу Мнестра, но без носилок, чтобы не привлекать внимания.
Толстый Специл, собирая монеты у ног молодой женщины, не мог удержаться от того, чтобы не посмотреть с вожделением на красивую грудь, которая была у него прямо перед глазами, совсем рядом.
Когда он удалился, Манчиния задернула шторки.
* * *
Девушка с бьющимся сердцем вышла из корчмы с блюдами. Специл следил за ней. Она пройдет как можно дальше по улице, потом вернется, перейдет на противоположную сторону. По коридору возле лавочки торговца супами можно попасть к комнатушкам второго этажа, где ее ждет возлюбленный. А если вдруг в этот момент толстяк появится на пороге корчмы и увидит ее... Ужас! Под градами ударов кулака он выбьет из нее признания, а когда поймет... Лучше не думать. А тем временем неудержимая сила толкала девочку‑подростка к красивому мускулистому человеку, которому она хотела принадлежать. Она знала любовь только в ее омерзительном обличье, когда Специл кряхтел над ней, а потом издавал ослиный рев, сопровождавший оргазм.
Она шла, то и дело оглядываясь назад. Когда поняла, что корчмарь больше не стоит на пороге, быстро перешла на другую сторону улицы и почти побежала к суповой лавочке, все время следя за входом в корчму, и скоро очутилась в коридоре, который вел к счастью. В тот момент, когда она добежала до лестницы, появился гладиатор. Он подождал ее, взял из рук тарелки и пропустил вперед. Они стали подниматься.
Асклетарион открыл дверь комнаты, впустил ее, поставил тарелки на пол и сразу обнял ее. Ему не нужно ломать комедию. Он желал ее так же, как и она его. Они обменялись долгим страстным поцелуем. Тогда Асклетарион задрал ее тунику. Она, как и большинство девушек низшего сословия, ничего не носила. Его рука спустилась к лобку, который был почти без волос и весь мокрый от желания, которое одолевало ее уже с утра. Ее руки смело расстегнули пояс любовника, и она обнаружила его напряженный член. То, что казалось ей отвратительным у толстого Специла, теперь стало источником радости, и она крепко сжала своими пальцами головку. Оба упали на кривоногую постель, и он вошел в нее, не дожидаясь, пока она снимет платье. Она прижимала его к себе обеими руками, обхватив мускулистую спину, чтобы он мог как можно глубже проникнуть в лоно, что теперь доставляло ей такое наслаждение. Очень скоро она застонала, к ней пришел первый оргазм. Впервые она испытала его с мужчиной с тех пор, как этот жирный боров купил ее за семь тысяч сестерциев на рынке и грубо дефлорировал, дыша в лицо винным перегаром. Девушка лежала, закрыв глаза и полуоткрыв рот, и все еще прижималась к своему любовнику. Асклетариону хотелось ублажать и ласкать ее. И не только для того, чтобы использовать ее в своих целях. Он сам, обреченный на смерть, нашел в этой неожиданной любви счастье, забытье от неудачи, вечно подстерегавшей его. И он любил и сжимал ее в своих объятиях до тех пор, пока не почувствовал, что она устала.
