Мы кончили осмотр криогеничесих соединений системы охлаждения, тогда из навигационной донесся первый сигнал вызова. Я понял, что это Мота, и вместо пульта пошел прямо в направлении шлюза. Я отблокировал автоматы и подождал несколько минут, когда над входом не загорится зеленая лампочка. В дверях я чуть не столкнулся с Мотой. Он был уже без шлема и выглядел так, словно всю дорогу с побережья прошел пешком.

— Как у вас? — буркнул он, минуя меня в тесном коридоре, ведущим в навигационную. Не ожидая ответа, он толкнул двери, огляделся и пошел прямо к креслу. Тяжело сел, вдохнул полной грудью воздух и подержал его в легких, словно наслаждался его свежестью.

— Что ты делал? — спросил я.

Некоторое время он еще сидел без движения, потом махнул рукой.

— Ерунда! — пробурчал он. — Проверил системы станции, немного поговорил… был и на плоскогорье.

— На плоскогорье?

— Угу…

В эту минуту в кабину вошел Фрос. Он быстро приблизился и остановился сразу за моей спиной.

— Ну и что? — бросил он.

Мота помолчал подольше, потом поднял плечи и сцепил пальцы, охватывая ими затылок.

— И ничего, — сказал он так тихо, что я едва расслышал.

— Ничего… — шепнул как эхо Фрос.

— Автоматы? — бросил я, хотя этого уже не потребовалось.

— Автоматы сделали, что могли, — буркнул в ответ Мота. — Там попросту нет никаких следов, ведущих в горы… или еще куда-нибудь. Я был на месте… Несколько часов.

Я понял, почему ему так срочно потребовалось кресло.

— Ты вспоминал, что вы говорили… — начал после паузы Фрос. — Они сказали что-нибудь новое?

Голова Моты совершила полоборота, словно он хотел отрицать и внезапно раздумал.

— Как сказать, — проговорил он, растягивая слоги. — Говорили, как живут… на Третьей. Не столько они, сколько те, Новые, — он выговорил это слово с трудом с особым акцентом, как если бы оно с трудом сходило у него с губ. — Нарисовали несколько карт… и все.

— Это немало, — пробормотал я. — При условии, что там есть хоть крупица правды.

Мота внезапно повернул голову и смерил меня острым взглядом.

— В одном они не лгали во всяком случае, — сказал он спокойно, — что у нас нет другого выхода, кроме как опираться на их информацию.

В кабине воцарилась тишина. Издалека, словно снаружи корабля, доходил едва слышимый отзвук падающих капель. Холодильные агрегаты, выключенные на время осмотра, возвращались к нормальной работе.

Молчание затягивалось. В какой-то момент у меня появилось впечатление, что мы сидим так несколько часов. В действительности прошли секунды.

— Значит, летим, — прошептал наконец Фрос. Его голос звучало глухо. Он откашлялся и повторил чуть громче: — Летим…

— Летим, — сказал я с нажимом. Мота шевельнул головой, словно хотел дать знак что понял, о чем идет речь, но ничего не сказал.

— Так что летим? — не выдержал в конце концов Фрос. — Тянем жребий? Сейчас поищу, — он повернулся и выбежал в коридор. Мы услышали, как он спотыкается о порог в проходе и жилой части, потом наступила тишина.

— Тянем жребий? — спросил я вполголоса.

Он молчал. Можно было подумать, что он заснул.

В глубине хлопнули двери, послышался шум шагов, приглушенный эластичной облицовкой пола, и какие-то слабые звуки, как будто кто-то забавлялся пересыпанием бисера. В кабину вошел Фрос, с порога вытягивая к нам руки, на ладони которых лежало четыре кубика для игры в кости.

— Только один бросок, — говорил он, подходя к плоской подставке пулта. — Ты и я, — он поглядел на меня приглашающе.

Да! Я или он! Ясно было, что Мота полетит в любом случае.

— Ну? — Фрос кивнул мне, показывая на белеющий на серебристой плите кубик. Машинально я сделал шаг вперед.

— Оставьте! — вздохнул Мота. — Не в этот раз. Не будет никакого жребия. — Мур! — он повернулся ко мне боком, — я не во всем с тобой согласен, но…

…там, где особенно не о чем размышлять, — подсказал я, — и где не следует разводить лишних церемоний, ты незаменим! — он внимательно всматривался в меня без улыбки. — Именно так, — буркнул он.

Мы стартовали на следующий день в тринадцать часов местного времени. Мота не вел уже никаких «разговоров». Даже Фрос отказал себе в удовольствии нанести визит на нижний этаж станции. Ночь мы просидели у калькуляторов. Полет будет проходить с применением тех же средств предосторожности, что и предыдущий. Но если отказ от пеленгации и связи действительно должен был увеличить шансы застать врасплох человечество Третьей, то и разговора не было о выходе на орбиту. Коридор входа следовало наметить с точностью до миллиметра кратчайшей, даже если и не самой надежной дорогой. Мы должны свалиться из зенита в точно определенный пункт на дневном полушарии. Благоприятным обстоятельством был обнаруженный аппаратурой станции рост плотности солнечного ветра в районе Альфы, что до определенной степени облегчало введение в заблуждение устройств перехвата.

Их, ничего не ожидавшие экипажи, могли прочитать записи, как следствие обычных при таких обстоятельствах возмущений.

Карты Третьей, годами не корректировавшиеся не давали никакой гарантии правильного выбора места приземления. Но у нас не было ничего надежнее. Немного опираясь на них, немного на наброски, сделанные чужаками, а немного просто на интуицию, мы выбрали в конце концов место, достаточно удаленное от города Новых, однако, не настолько, чтобы дорога до него сушей должна была занять не больше нескольких дней. Это была территория между двумя горными хребтами, вероятно, труднодоступная, где, как могло казаться, немногочисленным жителям, совершенно нечего было делать.

Полет проходил по плану. Он не был приятным. Никто не мог предвидеть, как раз вернутся события, когда мы станем лицом к лицу с людьми, которые не только отреклись от Земли, но уже один раз не позволили нашему экипажу хотя бы подышать воздухом своей планеты. Кроме того, нам разносил черепа неустанный шум смешанных голосов, мелодий и сигналов. На этот раз мы не могли себе позволить выключить радиоперехват. Существовал ничтожный шанс, что в случае обнаружения корабля их наблюдателями, эти последние передадут какое-нибудь сообщение или скажут что-то, что нас предупредит, чтобы мы уже не забавлялись в конспирацию.

Мы ввалились в атмосферу на такой скорости, за которую на любом полигоне нам пришлось бы расплачиваться месячным лечением в тихом домике, окруженным спокойным, тихим и милым пейзажем. Температура в кабине подскочила до шестидесяти градусов, вой компрессоров заглушил даже голоса, доходящие снаружи. Из линии надира мы вывели корабль на высоте не более пяти тысяч метров. Перегрузка на дуге на добрых несколько секунд лишила меня способности видеть. Когда картина на кормовом экране приобрела контуры, корабль шел уже спокойно, на вид неподвижный, похожий на повисший в воздухе. Земля была рядом.

Стреляющие ввысь острыми пиками скалистые склоны ползли все выше и выше, горы замыкались над нами и вокруг нас. Внезапно все застыло. На этот раз я даже не ожидал этого последнего, едва ощутимого толчка. Как только я увидел, что на пульте загораются контрольные огоньки опор, я выбросил наружу все антенны.

Тишина. Мота включил микрофоны. Слабые знакомые звуки, как всегда, когда автоматы исследуют целостность грунта, состав атмосферы, температуру. Ускоренное щелканье переключателей, посапывание остывающих сопел.

— Пока это, — буркнул Мота, отстегивая у себя ремни.

— Ты запеленговал? — спросил я.

Он кивнул.

— Да. Там, — он указал рукой точку на сетке, откуда плыли к нам радиоволны.

Там был город.

— Прямо на север, — пробормотал я вполголоса. Встал и сбросил шлем. Потом некоторое время я работал с компьютером. Прежде, чем он примет опеку над кораблем, мы должны быть уверенными, что приготовленная заранее программа введена в его память, и сделано это надлежащим образом.

Когда я кончил, Моты уже не было в кабине. Со стороны шлюза доходил странный однообразный звук. Я последний раз окинул взглядом датчики, проверил положение переключателей в приставках памяти и на пульте связи, вынул из контейнера специально приготовленные резервные комплекты энергетических узлов личной аппаратуры и излучателей, потом, старательно закрывая за собой двери, вышел в коридор.