Время шло к полудню.
— Может быть, ты проголодался, устал? Хочешь, вернемся в Резинелли по противоположному склону Гриньи, чтобы ты мог как следует ее разглядеть.
Он отвечает:
— Ну что ты. Давай лучше обойдем всю Гринью.
Я так и думал. Мне уже много раз приходилось слышать о том, что люди германских кровей не знают усталости и если даже устают, то не признаются в этом.
Спускаемся по гребню Сегантини. На легких скалах второй категории, кое-где переходящих в третью, я шел, поигрывая равновесием, делал эффектные прыжки, небрежно преодолевал перепады — как бы совершал легкую прогулку.
И вдруг я теряю это самое равновесие и стремительно качусь кубарем к огромной щели глубиной метров в сто. Это конец: «Ну, здравствуй, Смерть. Вот и я».
«Здравствуй, Карло. Я ждала тебя», — отвечает она.
«Это я понял. Но как ты оказалась здесь, наверху?»
«А разве ты не знаешь, что я всегда сопутствовала тебе? Мне тоже очень нравятся горы. Здесь гораздо лучше, чем в городе. Люди, живущие там, внизу, не разговаривают со мной так, как ты много раз разговаривал. Они и слушать меня не желают. Представь себе, позавчера один из них не хотел со мной уходить, потому что в течение более восьмидесяти лет считал, что я поведу его неизвестно куда, на какие-то невыносимые страдания… Восемьдесят лет он отчаянно старался избежать меня, сам не зная того, что был полюбовно завещан мне своими родителями, которые, кстати, уже давно со мною. Теперь и ты встретишься со своей матерью… Она вон там, гляди! Вместе с ней ее мама, ее бабушки и так далее».
«Здравствуй, мама».
«О-о, мой Карло! Наконец-то ты пришел. А я уж переволновалась. Тебя все нет и нет, пропадаешь где-то».
«Как, вы и здесь волнуетесь?»
«Видишь ли, сынок, тому причиной Любовь, которая нас объединяет… Я вся извелась, глядя, как ты упорно искал свой путь на земле, и с нетерпением ждала этой минуты…»
«Бедная мама. Но теперь мы снова вместе, навсегда. Как здесь покойно, безмятежно. И насколько проще не жить… Как хорошо мне с тобой… Мама, дай же мне забыться долгим сном, отдохнуть от тернистого двадцатилетнего пути…»
Открываю глаза и вижу, что продолжаю куда-то катиться. Слышу зов Жизни, замечаю внизу, как раз там, куда меня несет, выступ на стене. Срабатывает властный инстинкт самосохранения, я собираюсь в комок, готовый с силой оттолкнуться от выступа ногой. В акробатическом прыжке бросаюсь на противоположный склон щели, где замираю, уцепившись за карниз.
Господи, сколько страху! Раньше, помнится, я с пренебрежением относился к смерти, а теперь боюсь ушибиться. Ведь я же сломаю себе ноги, разобью голову о скалы, оборву ногти, силясь удержаться… Спасательная группа явится за мной с носилками… Боже, какой стыд! Что подумает обо мне Тони Эггер? Зачем я не погиб? Ведь это было так просто и так заманчиво! А вместо этого я отталкиваюсь, прыгаю куда-то в пустоту, хватаюсь за карниз на противоположной стене и вот уже стою себе живой и невредимый.
Тони Эггер в изумлении наблюдает за акробатикой человека, пролетевшего по воздуху десяток метров, и присоединяется ко мне, спустившись, а затем поднявшись обычным путем. Он, оказывается, вообще не понял, что я падал. Ему действительно показалось, что я выполнял изощренный технический прием на уровне большого альпиниста. Я, разумеется, воздержался от излишних пояснений. Так родилось в нем особое восхищение мужеством и техникой Карло Маури. Наконец-то я завоевал признание иностранца!
Из дневника экспедиции на Гашербрум-IV
30 мая 1958 года — Скарду, в Балтистане (Пакистан).
Нас около 500 человек. Здесь обычные носильщики, 15 высокогорных носильщиков, больше десятка сагибов, в том числе Риккардо Кассин, Вальтер Бонатти, Бепи Дефранческ, Тони Гобби, Джузеппе Оберто, врач Донато Дзени, писатель Фоско Мараини и я. Кроме того, с нами капитаны пакистанской армии Дар и Ахрам в качестве офицеров связи при Национальной экспедиции на Гашербрум- IV (7980 метров) в Каракоруме, организованной Итальянским Альпийским клубом. У нас 11 тонн груза, разложенного в тюки по 30 килограммов с пришитым к ним жетоном, по которому каждый носильщик получит в конце экспедиции свою плату.
Мы собрались все вместе на берегу Инда. Зрелище потрясающее! Наверху, на высоте 5000–6000 метров, — ледники; внизу — долины с возделанными поливными террасами, абрикосовыми рощами, вереницами тополей и многочисленными селениями. В самой глубине долины течет Инд, чьи воды, подобно водам Нила и всех крупных рек, неразрывно связаны с историей человека. Они берут начало в высочайших горах и оттуда приносят жизнь пустыням. Инд — одна из трех крупнейших индийских рек; в самом названии азиатского субконтинента прослеживается родство с этой водной артерией.
В полдень наш караван выходит по направлению к базе Гашербрум- IV на высоте 5150 метров, расположенной приблизительно в 220 километрах от Скарду, местечка, которое, в свою очередь, находится на высоте 2200 метров. Все это напоминает фантастическое приключение из кочевой жизни: 500 человек пробираются пешком через скалы, ледники, реки, делая в день по 10, а то и 20 километров, в шестнадцать этапов. Этот долгий переход лишь начало постепенной акклиматизации, перестройки нашего тела и сознания сообразно местным условиям, прелюдия к нашему окончательному превращению в «снежных людей».
Каждый вечер мы разбиваем лагерь в каком-нибудь новом местечке с экзотическим названием: Шигар, Кашумаль, Чакпо, Чонго — деревушках, представляющих собой маленькие зеленые оазисы в глубоких засушливых суровых долинах, где солнце, вода и ветер безостановочно совершают свою разрушительную работу.
Всякий раз, когда мы входим в такое селение, нас встречают любопытные взоры жителей. Для них мы — самое внушительное зрелище года. Сотни мужчин и детей разглядывают наш странный багаж, не упускают из виду ни одного нашего движения: еще бы, для них мы пришедшие издалека волшебники. Ведь мы добываем огонь простым щелчком зажигалки, поднеся ее к газовому баллону. У нас аппараты, которые делают изображение человека, таблетки, которые вылечивают от болезней, говорящие ящики — магнитофоны. Есть у нас и деньги, целые ящики денег; каждый вечер мы на глазах у всех распаковываем и раздаем деньги тем, кто помогает нам двигаться вперед с многочисленным скарбом. Однако женщин не видно. Едва заметив нас, они обращаются в бегство или поворачиваются к нам спиной, прикрывая лицо. Мусульманки, они не имеют права показываться чужим мужчинам. Их могут видеть только домашние. Здесь много зобатых мужчин — из-за нехватки в организме йода, а также из-за бедности. Есть среди них и самые настоящие дебилы. Грязные, в лохмотьях, все они бродят вокруг нас, ничуть не стесняясь своей нищеты, словно показывая, что здесь, под самым небом, человеческое убожество не таится, а существует открыто, бок о бок с человеческим счастьем.
3 июня.
Время от времени на нашем пути встречаются мосты под названием «юла», сделанные из толстых канатов, материалом для которых служат сплетенные ветви. Мосты раскачиваются над неистовыми, леденящими душу потоками горных рек. Каждый «юла» означает многие часы ожидания, пока по нему не пройдут сотни людей.
В Чонго ставим лагерь в тени абрикосовой рощи. Появляются примитивные носилки с мертвенно-бледным человеком. Его нога, пораженная гангреной, обложена целебными листьями, коровьим навозом и березовой корой. Пока больного крепко держат товарищи и родные, доктор Дзени оперирует ему ногу. Доктор лечит больного антибиотиками и советует провожатым отнести его на носилках в больницу Скарду — единственный пункт медицинской помощи в трех днях пешего пути отсюда. (По возвращении мы вновь встретимся с больным из Чонго. Он будет совершенно здоровым. Его так и не носили в Скарду, а выздоровел он благодаря антибиотикам, которые в сильном организме сотворили настоящее чудо.)
7 июня.
В Бардумале (3300 метров), на естественных террасах, открытых всем ветрам, носильщики, разделившись на группы, складывают из камня небольшие стенки и размещаются под ними ночевать.
