– Что, и наши края решили посетить? – поинтересовался он у бывшего попутчика. – Вы давеча вроде в Малинской выходили? Отдыхаете? Любуетесь подмосковной природой?
– Увы, не до отдыха, всё дела да дела, – вздохнул Глеб и посочувствовал любознательному хозяину, заметив под глазом неуемного ветерана свежий синяк: – А вы никак опять какое-нибудь общественное мероприятие посетили?
– Ездил на Марш несогласных, – подтвердил его предположение бравый пенсионер.
– Что?! – изумился Глеб. – Вы, оказывается, либерал? А я тогда, в электричке, подумал, что вы придерживаетесь левых взглядов: не очень-то вами приветствовалась рекламная кампания нашего попутчика-риелтора.
– Я бы этих риелторов и либералов вымел из России одной поганой метлой! – возразил участник запрещенного марша.
– Чего же вас понесло к Несогласным? – еще больше изумился Глеб. – Ведь там собираются как раз сторонники либерализма.
– Вот тут вы ошибаетесь! – укорил его пенсионер. – Разве лимоновцы либералы? Это нормальные русские ребята, только вот их-то и понесло не в ту сторону. Я им так и сказал: «Парни, с кем вы связались?! Бегите от этих либералов прочь, как от чумы!»
– Ну и что лимоновцы вам ответили?
– Да они ребята молодые, горячие, я на них не обижаюсь, – уклонился от прямого ответа пострадавший ветеран.
– Так это лимоновцы поставили вам синяк?
– Ну что вы! Я же вам говорю, лимоновцы – прекрасные, честные молодые люди, настоящие патриоты России! Только союзников выбрали себе дрянных! А синяк мне поставили полицейские. Вот уж эти точно из антинародной организации! Они еще хуже либералов!
Всякого уже наслушался Панов о своей конторе, поэтому по возможности не афишировал свою к ней принадлежность, но что полиция – антинародная организация, такое услышал впервые и не смог сдержаться:
– Какая же полиция – антинародная организация?! Вы что говорите, уважаемый, опомнитесь! Кто вас защищает от уголовников, если не полиция?! Ведь что ни день – убийства, грабежи, воровство, мошенничество! Оперработники с ног сбиваются, а вы вместо благодарности их так честите?! Да и общественный порядок кто будет поддерживать?
– Я раньше, при Советах, был дружинником, наводил порядок на улицах вместе с милиционерами. Так то была другая милиция! Разве у них были резиновые дубинки? Никогда! Это же позорище – лупить дубинками собственных граждан. Поэтому с теперешней, хоть и полицией, я ничего общего не имею и иметь не хочу. И антинародной назвал эту силовую шарагу по делам ее! И все так считают, с кем я только ни говорил! Вы первый, который таких держиморд защищает. Это очень странно. Вы сами-то, случаем, не полицейский?
Глеб смешался. Был большой соблазн увильнуть от прямого ответа, но проницательный взор ветерана ему подсказывал, что любимца полицейских дубинок не проведешь.
– Да, я сотрудник полиции, – вынужден был он признаться, скрепя сердце. – Но сюда меня прислали вовсе не для того, чтобы отлупить вас дубинкой! У меня другое оружие, – и Глеб, приподняв полу ветровки, показал кобуру под мышкой. – А резинового «демократизатора» я вообще никогда в руках не держал, не то чтобы его применять! Уголовный розыск занимается совсем другими делами, – и Глеб показал ветерану свое удостоверение. – Вот, читайте: «Уголовный розыск, капитан Панов». И я не гоняюсь с дубинкой за вашими любимыми нацболами-лимоновцами, а расследую уголовное преступление, причем самое тяжкое – убийство! Разве вы как сознательный активный гражданин, – Глеб глазами указал на все еще заметную шишку на голове активиста, а пальцем – на синяк под его глазом, – не должны оказать мне посильную помощь в поисках убийцы?! Убили молодого, полного сил юношу, которому бы еще жить да жить! Но большего я вам, к сожалению, сказать не могу, чтобы не нарушить тайну следствия…
Распространяться подробнее Глеб не стал не столько из-за тайны следствия, сколько из боязни, что, узнав, чьим сыном был убиенный Никита, активный и сознательный гражданин вместо помощи в расследовании вдруг заорет: «Жаль, что вместо сынка не пристрелили его папашу-олигарха!» – и пошлет расследователя куда подальше! Предусмотрительность Панова себя оправдала: ветеран пошел на попятную и признал, что погорячился, его неприязненные слова не относятся ко всей полиции в целом, а уж к Уголовному розыску тем более. Он не любит только тех полицейских, которые дерутся резиновыми дубинками, а оперработникам Угрозыска готов оказать всяческое содействие в расследовании злодейского убийства. Обрадованный Глеб подробно расспросил оказавшегося весьма осведомленным ветерана об обитателях особняка за розовокирпичным забором, нахально оттяпавших под свой участок часть пригородной рощи, и об их состоятельных соседях, удовольствовавшихся бывшей совхозной пашней. Только черт дернул Глеба за язык вслух пожалеть эту уполовиненную рощу! Просто не смог удержаться. Уж больно красивы были столетние сосны и могучие березы, временно устоявшие под натиском рыночной демократии. Их величественные зеленые кроны печально шелестели о горькой участи сгинувших на финских лесопилках сестер и взывали о защите от будущих эффективных собственников особняков к тем, кто в свои детские годы играл в их прохладной тени в салочки и прятки, в юные – амурничал с синеглазыми и кареглазыми певуньями и пил березовый сок, а в зрелые и пожилые – собирал щедрые ягодно-грибные дары природы. Но увы, как всюду и везде по бескрайней России, мольбы эти оказывались тщетными и оставались не слышимыми миру стенаниями, потому что синеглазые и кареглазые певуньи и их кавалеры страдали наследственной глухотой. Так, по крайней мере, считал разочарованный ветеран, которому все же еще не стали чужды упованья прежних лет, когда он с немногими соратниками пытался остановить психическую атаку дворцов на хижины, рощи, леса и поля.
– Ездили мы, человек десять разнесенских работяг, в начале девяностых на митинги в Москву, – предался бравый ветеран пассионарным воспоминаниям. – Стоим как-то рядом с ампиловцами под красными знаменами у Кремля, на Васильевском спуске. А на противоположной стороне площади, за полицейской цепью, толпятся демократы с триколорами, мы им кричим: «Спекулянты! Жулики! Сникерсы!» И они нас поливают: «Совки! Коммуняки! Красно-коричневые!» И один ампиловец, молодой парень, повернулся ко мне, вздохнул этак горько и говорит: «Смотри, нас, левых, здесь не больше тысячи человек. Да и откуда народу набраться? Из всего нашего цеха на митинги и демонстрации только я один и хожу. А все работяги надо мной смеются: мол, кончай, Степка, ерундой заниматься! Лучше пойдем с нами пивка выпьем после работы… – опять вздохнул, покачал головой и указал рукой на противоположную сторону площади: – Нас едва тысяча наберется, но ведь этих “сникерсов” еще меньше! А ведь они ребята пронырливые, неглупые, должны понимать: если мы победим – дальше воровать им не позволим! Работать придется, как всем. А наворованное заставим вернуть обратно государству. Они это прекрасно знают и все равно сидят дома, лень на улицу выйти. Даже поорать за собственные шкурные интересы никак не раскачаются!» Обменялись мы с этим Степаном своими печальными размышлениями, повздыхали, а там видим – идут колонной казаки, и не поймешь, к кому они хотят присоединиться: то ли к дерьмократам, то ли к нам. А их колонна остановилась в стороне – и ни туда и ни сюда. Я к ним подошел и спрашиваю: «Казаки, вы с кем, со “сникерсами” или с нами?» А мне из колонны отвечают: «Мы за свою землю боремся. А вы за свои фабрики и заводы сами боритесь». Так-то… Одни ходили сами по себе, другие дули пиво и чего покрепче да смотрели по телевизору футбол, пока дерьмократы лезли на наши шеи. Вот и влезли. Сели и ноги свесили. А завод наш все хирел и хирел. Началось сокращение персонала. Мужики из цеха обращались ко мне по старой памяти как к многолетнему члену профкома, хоть профсоюз наш уже развалился: «Палыч, попроси директора, чтобы меня не увольняли. Жена больная, дети малые…» Ходил, просил. Директор меня понимал, просьбы по мере возможности уваживал. Но все равно – работало на заводе пять тысяч человек, а к тысяча девятьсот девяносто шестому году осталось человек двести. А тут как раз президентские выборы. Ну, думаю, уж теперь-то алкодирижер эти выборы продует вчистую. Иду на следующий день с работы, смотрю, наши работяги в скверике сидят: «Палыч, друг дорогой, садись с нами, выпьем по маленькой, запьем пивком, отметим прошедшие выборы». Меня уважают, и я к людям с уважением. Присел с ними, не отказался от маленькой и стаканчик пивка взял, чтобы запить. А по ходу беседы спрашиваю: «Мужики, вы за кого голосовали?» У них рожи расплылись от удовольствия, так и сияют – беленькая и пивко их изнутри румянцем раскрашивают. «Конечно, – отвечают, – за Ельцина голосовали. За кого же еще?» Тут я выплюнул их пиво, хотел было два пальца засунуть в рот, чтобы и водку их иудину вытошнить, но потом передумал и только им и сказал: «Ко мне больше не подходите и не обращайтесь. Ни за кого директора просить не буду». Повернулся и ушел… Впрочем, и просить скоро стало не за кого. Завод обанкротили. Всех уволили, уникальные станки растащили на металлолом. А директор учредил фирму по торговле цветным металлом.
