Старой сумасшедшей отчаянно хотелось прицепиться к экзотическим чужакам и посплетничать, а Барстоу слишком хорошо знал, насколько это недопустимо.

Он сжал кулаки и затаил дыхание, сердце заныло от предчувствий, и Барстоу страстно взмолился, желая лишь одного: чтобы торговец и его помощница не обернулись, чтобы они не заметили приближавшуюся парочку.

Когда Ретч и Эрнестин уверенно проследовали от лимузина к крыльцу его дома, не столкнувшись с Фенджи и даже не удостоив их взглядом, Барстоу накрыла волна огромного облегчения.

Раздался дверной звонок. Барстоу бросился к домофону, открыл подъезд и прокричал инструкции для гостей: как отыскать грузовой лифт, которым им нужно воспользоваться, а затем поспешил к двери студии, чтобы распахнуть ее настежь.

На лестничной площадке пятого этажа он сначала стоял, потирая руки и прислушиваясь к завываниям и грохоту поднимающегося лифта, а затем подошел ближе, чтобы успеть открыть скрипучую дверь в момент прибытия кабинки.

Ретч, сопровождаемый Эрнестин, величественно шагнул наружу, глядя на Барстоу большими синими глазами.

— Да, да, — произнес он звучным басом. — Дорогой мой, ты не соврал, когда сказал, что переехал из Манхэттена к черту на кулички!

— Чтобы добраться сюда, мы потратили столько же времени, сколько занимает эта жуткая поездка в Хэмпстонс! — резко заметила Эрнестин из-за его спины.

— Я и сам сначала был не в восторге оттого, что живу так далеко, — извиняющимся тоном признался Барстоу. — Но потом я привык к этому месту, и оно даже стало для меня источником вдохновения!

— Чрезвычайно интересно, — пробормотал Ретч, не сводя с Барстоу любопытного взгляда, затем повернулся к своей помощнице. — Правда же, Эрнестин, мы не можем винить беднягу Барстоу в том, что он живет так далеко. Арендная плана в Манхэттене вынуждает всех художников — кроме невероятно успешных — ютиться в странных уголках вроде этого.

Он приветливо взглянул на художника и по-хозяйски положил огромные ладони в перчатках на узкие плечи Барстоу.

— Но давайте перейдем к делу. Предчувствие говорит мне, что увиденное здесь оправдает неудобства пути.

Он наклонился еще ближе, почти коснувшись Барстоу широким розовым лицом. В глазах дельца застыло выражение лукавой симпатии.

— Я прав, Кевин? — прошептал он. — Я и впрямь чую прорыв? Могу ли я надеяться, что тот потенциал, который я всегда чувствовал в тебе, наконец-то расцвел?

От дыхания Ретча кожа на лице Барстоу покрылась испариной, и Барстоу выдавил улыбку, которой перепуганный ребенок мог бы встретить живого и страшного Санта-Клауса, вдруг выбравшегося из семейного камина.

— Думаю, да! — прошептал он в ответ. — Нет, я уверен!

Ретч несколько минут внимательно всматривался в него, а затем отпустил и театральным жестом указал на открытую дверь студии.

— Так веди же нас!

Не тратя более времени на разговоры, все трое немедленно занялись делом. Барстоу осторожно и ненавязчиво водил Ретча и Эрнестин от картины к картине, стараясь не слишком семенить и при этом держаться чуть впереди, а дородный Ретч вдумчиво и элегантно переходил от одной работы к другой.

Изученные Ретчем картины Барстоу уносил к задней стене, а затем осторожно выдвигал вперед те работы, которые еще хотел показать.

На лице и руках у него выступила незаметная, как он надеялся, но вполне отчетливая испарина. Прислоняя очередную картину к ножке мольберта и поправляя их расположение в серии связанных одной темой работ, он не раз чувствовал, как по рукам пробегает непроизвольная дрожь. Все силы уходили на то, чтобы дышать ровно и бесшумно.

Насколько положительно Ретч воспринял его новые работы, Барстоу так и не понял, но с каждой минутой его уверенность росла. И пусть с начала медленного обхода студии дилер не проронил ни слова, Барстоу почувствовал, как крепнет надежда, заметив явные признаки интереса к своим картинам.

Хорошим знаком было уже то, что время от времени Ретч замирал на несколько минут перед той или иной картиной. А когда дилер снял перчатки и затолкал их в карман своего каракулевого пальто, чтобы осторожно потрогать толстыми, но чувствительными пальцами ямочку под пухлой нижней губой, Барстоу ощутил, как внутри нарастает пульсирующая волна триумфа. Долгие годы опыта говорили ему, что этот жест у Ретча означает признак величайшего одобрения.

Спустя час, который показался Барстоу чуть ли не веком, Ретч остановился перед главной из всех работ. На большой картине гигантская обнаженная женщина смотрела в хорошо узнаваемое окно студии на голубей, облепивших подоконник.

Он очень долго стоял не шевелясь и глядя на картину без всякого выражения, затем его губы изогнулись в довольной усмешке, которая становилась все шире и шире, пока наконец Ретч не повернулся к Барстоу, демонстрируя полный набор устрашающих зубов, и не разразился восторженными аплодисментами.

— Браво, Кевин, браво! — воскликнул он, разводя руки в стороны, словно шпрехшталмейстер крупного цирка, и радостно окидывая взглядом окружающие его картины.

Эрнестин, которая до сих пор тихо следовала за начальником, впервые подала знак того, что проект увенчается успехом, вынув из сумочки записную книжку и приготовившись стенографировать все, что будет сказано с этого момента и может иметь историческую или юридическую ценность.

— Спасибо, Макс, — сказал Барстоу. — Огромное вам спасибо!

— Нет-нет, Кевин, это тебе спасибо! — произнес Ретч, утонченным движением широкой ладони обводя комнату. — Ты не только заработаешь себе и моей галерее огромные деньги, ты обеспечишь себе вечную славу и известность.

Кровь прилила к голове, и Барстоу на миг испугался, что может в буквальном смысле потерять сознание от радости. Ретч всегда поддерживал его, иногда даже поощрял, но такого восхищения и признания он в жизни ни от кого не видел.

Он, словно в тумане, наблюдал, как Ретч чуть ли не танцует от одной картины к другой, нежно похлопывая и поглаживая края натянутых холстов и даже порой останавливаясь, чтобы вдохнуть аромат краски.

— Друг мой, это работа, для которой ты был создан, — произнес он. — Все, что ты делал раньше, было лишь обещанием того, что последует, — всего лишь намеком!

Он остановился у картины, изображающей гротескного горбатого торговца газетами с пустыми глазами. Торговец выглядывал из узкого темного провала дешевого киоска, заставленного газетами, заголовки которых пестрели сообщениями о войне и чуме, скандальными журналами с яркими фотографиями искалеченных уродов и рыдающих знаменитостей. Ретч одобрительно улыбнулся, глядя на узкие щелочки глаз на страшном, изъеденном оспой лице гротескного персонажа, больше всего походившего на крокодила.

— Ты очень убедительно изобразил внутреннее сходство этого мерзкого типа с рептилией. Достоверность ощущения поражает, — тихо шептал он, поглаживая шляпки шпилек, крепящих холст к раме.

Затем Ретч отошел на шаг и продолжил изучать картину.

— Забудь о Бэконе, мой дорогой. Забудь даже о Гойе.

— Даже о Гойе? — У Барстоу перехватило горло, он сглотнул и подошел к забрызганному краской табурету, опасаясь, что не удержится на ногах. — Вы сказали, даже о Гойе?

Ретч улыбнулся, и впервые за все годы долгого знакомства с Барстоу его широкая зубастая улыбка светилась почти материнской нежностью.

— Даже о Гойе, — прошептал Ретч, нежно похлопывая художника по бледному лбу, стирая испарину. — Ах, все эти образы родились в этой маленькой черепушке! О, это таинство таланта созидания!

Он шагнул к очередному зловещему полотну, на котором витрина соседней мясной лавки была до отказа забита влажно блестевшими фрагментами расчлененных животных, художественно разложенных для продажи. Ретч театрально прищурился и ловко скопировал речь музейного гида.

— Здесь вы видите, как художник тактично намекает и при этом ухитряется не показать открыто, что разнообразие мяса на витрине может оказаться намного ужаснее ассортимента обычного магазина. Вот, например, этот круглый стейк с крупной овальной косточкой. От чего от отрезан? От задней ножки ягненка или же от бледного и нежного бедра соседской школьницы? Как вам это? Как?