Один из героев книги, крупнейший военный ученый Романов лежит в больнице в канун Великой Отечественной войны и размышляет таким образом (будучи при этом абсолютно в здравом уме): «Снова четко проступает на потолке, будто на фотографической бумаге в проявителе, карта. Нил Игнатович видит, как оживают на ней синие стрелы с остро отточенными наконечниками; взяв начало в глубинах Англии и Франции, они пересекают Северное море, Норвегию, Швецию и хищно устремляются через Финляндию к советским границам… Именно так планировалось перебросить английские и французские войска для войны с СССР (идет 1941 год, Англия и Франция уже завязли в войне с Германией, им приходится туго. – В. Н. ). Вторжению на территорию Советского Союза должно было сопутствовать нападение с юга – со стороны Балкан и Ближнего Востока…»
Да, да! В этом самом месте романа речь идет о лете 1941 года, завтра Германия нападет на СССР, а великий военный специалист все еще размышляет о нападении на нас со стороны… Англии и Франции, причем через… Скандинавию!!! И этот бред широко издается у нас в 70‑е годы! Понятно, что Молотов только так может оправдать нашу агрессию против Финляндии, но как наши издательства публикуют эту ахинею через тридцать с лишним лет после войны?! Причем лидером среди издательств в этом деле выступает наше Военное издательство.
Как известно, Сталин перед Великой Отечественной войной уничтожил примерно девять десятых высшего командного состава Красной Армии. Молотов и Стаднюк касаются этой трагической темы так: «Очень страшно, особенно в канун неизбежной войны, когда на постах главных военачальников, ну, пусть не на всех, могли оказаться или прямые враги – предатели нашего дела, мнящие о другом лике жизни и прельщаемые надеждами на еще большую власть, или просто люди без достатка ума, без чувства долга, снедаемые гигантским самомнением…»
Сколько же в этом удивительном словоблудии скудоумия и жестокости! И в связи с этой темой надо отметить, что среди исторических лиц в романе нет Берии. Молотов и Стаднюк решили обойтись без него, чтобы выгородить Сталина. Соавторы касаются темы репрессий весьма «глубокомысленно»! «Виноватые ведь тоже были, как было „шахтинское дело“, предательство Троцкого и Бухарина, убийство Кирова… И трагедия безвинных берет начало в виновности виноватых… » Эти выделенные соавторами слова уже едва ли кто сможет превзойти как пример душевной тупости, подлости и лицемерия. Но и этого оказывается мало! Молотов и Стаднюк никак не могут успокоиться в своем стремлении разъяснить причины сталинского террора: «Необоснованный арест, вздорные обвинения в шпионаже на иностранную разведку, состряпанные затаившимися врагами Октябрьской революции, которые мечтали о возвращении старых порядков, обретении утерянных богатств и с этой целью делали все возможное, чтобы ослабить командный состав Красной Армии, внести разлад в ряды партии и ее руководство. Много несчастий принесли они народу… Но Константина Рокоссовского не сломили, не поселили в его сердце злобу и обиду. Он хорошо понимал глубинный смысл происходящего».
Нет, нормальному человеку не понять «глубинного смысла» этих блудливых авторов! Смысл этот весь на поверхности. Чего в нем больше – глупости или цинизма? О моральном облике и политической ориентации вельможного мемуариста и его литературного помощника немало говорит и такая мысль: «Когда на Западе стала громоздиться туча войны и было неизвестно, надвинется ли она и разразится ударами пушечного грома или пока только бросит зловещую тень на советско‑германские отношения…» Как же их обоих беспокоит возможная «зловещая тень» на союз с фашистами!
Но главная цель соавторов, повторяем, снова возвести Сталина в гении. Правда, при отсутствии творческих задатков их сочинение выглядит настолько убого, что они, по‑моему, сами того не ведая, создают достаточно карикатурный образ вождя и полководца. Вот, например, такая сцена заседания политбюро (подобных сцен в романе немало):
«– Да, не хватило времени, просчитались в сроках (это говорит Сталин в начале войны. – В. Н. ) А ведь взвешивали, казалось, буквально все и демонстрировали свою искренность в стремлении к миру. Мы не собирались ни на кого нападать и следовали известному принципу, согласно которому искренность в политике и дипломатии есть матерь правды и вывеска честных людей… Однако на какое‑то время позабыли, что у них и у нас разные меры веса, разная правда и разное понятие о честности. Вот и просчитались…»
Поражает не только лицемерие этой реплики, но и ее стиль, это будто цитата из газеты «Правда» тех времен. Едва ли Сталин именно так говорил со своими подручными, здесь мы, скорее всего, имеем дело с корявым молотовским пересказом, отредактированным к тому же Стаднюком. Таким же стилем отличаются и другие монологи и диалоги книги. Вот еще одна реплика Сталина, якобы обеспокоенного проблемой честности в политике: «… Ведь до сих пор английское правительство держит в строгой тайне, зачем к ним прилетел Гесс и какие они ведут с ним переговоры. А при честной политике об этом уже должен знать весь мир…» (???) Таких благоглупостей в романе хватает.
Подводя итоги своей работы над романом, Стаднюк еще раз подчеркивает: «Иные критики (они есть и среди читателей), не решаясь отрицать права писателя на тенденциозность в своем творчестве, все‑таки корят роман „Война“ за его тенденции, и мне доставляет удовольствие сказать им, что партийная тенденциозность присуща и моему мироощущению». Содержание книги и без такого признания говорит само за себя. Это, повторяем, – плохо замаскированные под военную хронику мемуары Молотова.
А как пришел к своему роману Стаднюк? Его пример – лишнее доказательство, что к реакционному направлению в литературе обычно прибиваются бесталанные писатели. Но в данном случае есть еще дополнительные объяснения. Накануне Великой Отечественной войны Стаднюк был курсантом Смоленского политического училища и, как он сам вспоминает, «писал рассказы о воинских подвигах», «рассказы читал на занятиях, которыми руководил ныне широко известный поэт, публицист и прозаик Николай Грибачев». Далее Стаднюк вспоминает: «После войны я как кадровый военный остался для продолжения службы в армии. Осенью 1945 года был направлен в Симферополь для работы в газете „Боевая слава“ Таврического военного округа. Там при областной газете „Крымская правда“ стал посещать занятия литературного объединения, которым руководил Петр Павленко». И наконец в добавление к сказанному выше цитата из редакционного примечания к роману «Война»: «Первая книга романа „Война“ была закончена автором в начале 1969 года и опубликована в журнале „Октябрь“ (№ 12 за 1970 год). Большую роль в ее публикации сыграл тогдашний редактор журнала Всеволод Кочетов».
Итак, выстраивается определенный и очень характерный ряд: Грибачев, Павленко, Кочетов. Все трое – самые заядлые сталинисты в советской литературе, главные подручные партии в ней. Похоже, они весьма преуспели в роли литературных наставников Стаднюка. Характерна и судьба романа «Война». Начав свой путь с кочетовского «Октября», он по ходу его написания публиковался в просталинском черносотенном журнале «Молодая гвардия» и, разумеется, не раз издавался в Военном издательстве, до нашего многомиллионного читателя книгу Стаднюка донесла «Роман‑газета», ставшая на много лет оплотом литературной реакции…
В застойные брежневские годы роман Стаднюка стал знаменем сталинистов, которые мечтали о реванше за хрущевскую оттепель. У них были на то основания хотя бы уже потому, что власти осыпали Стаднюка своими милостями, а в 1983 году он получил за роман Государственную премию СССР (бывшую сталинскую, награда нашла своего героя!). Примечательно, что власти изменили свое отношение к опальному Молотову, о нем снова благожелательно заговорили на самом верху, начали упоминать в прессе, а в 1984 году он был восстановлен в партии, откуда был исключен при Хрущеве. Остается добавить, что воспоминания Молотова все же были опубликованы в Москве в 1991 году (книга «Сто сорок бесед с Молотовым», записанных Ф. Чуевым, уже упоминавшимся выше). Это большая книга на 600 страниц, в ней Чуев сообщает, что у него имеется пять тысяч страниц таких бесед, то есть примерно в пять раз больше, чем в этом вышедшем издании. Роман «Война» и эти воспоминания по своему духу схожи, как сиамские близнецы. В своем вступлении к молотовским мемуарам Чуев пишет: «В нашей семье Молотов был, пожалуй, наиболее уважаемым из всех тогдашних руководителей. Сталин – само собой. Сталин был богом. Выше его не было никого ни по должности, ни в сердце…»
