На другой день мы оказались на берегу Днепра в Смоленской области. Наконец нам объявили, что мы будем строить оборонительные сооружения. Разместились мы в каких‑то сараях, кормились у походных кухонь. Рыли противотанковый ров. Он тянулся вдоль левого берега Днепра, параллельно ему, где были начало и конец рва, никто не знал, для нас он был бесконечен, как и сама река. Оглядываясь назад, удивляюсь, зачем мы вообще его рыли. Ведь перед ним была такая мощная преграда, как река, а наш ров по сравнению с ней был просто пустяковым – метра четыре шириной и два глубиной. Но мы не рассуждали, а рыли. К непривычному делу приспособились довольно быстро.
Работали у самого моста через Днепр, шоссейная дорога была все время перед глазами. Ни днем, ни ночью движение по ней не прекращалось в обе стороны, на запад и на восток. Мы жадно расспрашивали военных, как там дела на фронте, мы были уверены, что он еще очень далек от нашего рва. Откуда нам было знать, сколь стремительным было наступление немцев?
Доходившие до нас иногда официальные сообщения Совинформбюро не могли вызывать особого беспокойства. Обрушившаяся на страну беда была так страшна, что ее всячески старались утаить. Впрочем, это было в традициях всегда лживой коммунистической пропаганды. Вот первые сводки тех кошмарных дней: «Противник отбит с большими потерями», «Противник успеха не имел», «Противнику при его попытке наступать нанесено значительное поражение…» Более сложный вариант: «Соединения противника на этих направлениях отсечены от его танковых частей». Могли ли мы тогда понять из этого сообщения, что произошло самое страшное – танковый прорыв, как правило, с последующим окружением? И еще в том же духе, о похожей ситуации: «Наши войска вели бои с просочившимися танковыми частями противника…» А мы думали: враг напал внезапно, еще несколько дней, мы развернем свои силы и погоним врага до Берлина…
Если бы мы тогда знали, что белорусская столица Минск, далеко от границы, была занята немцами на исходе первой (!) недели войны! На другой день после ее падения, 29 июня, Совинформбюро сообщало: «Наступление танковых частей противника на Минском и Слуцком направлениях остановлено действиями наших войск. Танковые части противника несут большие потери». Кто мог подумать, что «остановлено» означает падение Минска и что отныне «Минским направлением» в наших сводках еще некоторое время будет называться продвижение врага на восток от Минска! Кто‑то так и додумался называть эти направления именами городов не только тогда, когда враг шел на них с запада, но и тогда, когда, захватив их, шел дальше на восток.
Над нами часто летали вражеские самолеты, но вот что характерно: наш ров не бомбили, наверное, понимали, что мы зря стараемся, зато по ночам бомбили мост, днем боялись наших зениток. Под нами аж земля вздрагивала от разрывов тяжелых бомб. Однажды утром, после такого очередного налета, мы обнаружили, что угол нашего сарая прошит крупнокалиберным пулеметом, но из нас никого не задело… Впервые кое‑что определенное о положении на фронте нам сказали орудийные раскаты с того берега реки. Фронт подошел к нам. А мы продолжали копать ров и жить в сарае. Неожиданно нас собрали, вручили каждому по буханке черного хлеба и куску сыра, показали путь на восток и приказали немедленно уходить.
Отступали мы по шоссе или, когда бомбили, шли в стороне от шоссе, но на восток. Страшно не было по молодости. Уверен, что взрослым было куда хуже. То и дело наталкивались на такие же группки московских школьников. Обменивались, как теперь говорят, информацией. Узнавали о первых жертвах, раненых и убитых ребятах. Оказалось, что многие из других строительных районов не успели выскочить так же благополучно, как мы, и попали в тыл к немцам.
На Смоленской дороге судьба вырвала меня из отрочества и бросила в суровый мир войны и взрослых людей. Насмотрелся я там… И побрел в иную жизнь по самой многострадальной дороге России. Кто только не осквернял ее тяжкой поступью захватчика! Татары, немцы, поляки, французы… Но одно дело читать об этом, другое – самому идти по прибитой кровью пыли, под надсадный хрип отступающих. Идти в шестнадцать лет, не понимая: что же происходит?! После того, как нас несколько лет готовили к победоносной войне на чужой территории!..
Всю эту нашу эпопею я смог описать в журнале «Огонек» только с приходом гласности и после публикации получил много читательских писем. Приведу отрывки из одного такого послания:
«Я родилась в 1926 году, до войны мы жили в городе Солнечногорске Московской области по ул. Рабочей, 12. Училась в 1‑ой городской школе. Когда была объявлена война, был брошен клич: „Все комсомольцы на уборку урожая в Брянскую область!“ Могла ли я от них отстать? Нас выгрузили на ст. Жуковка. Местные жители, увидев нас, почему‑то плакали, оказалось, что их дети были вывезены на уборку в Московскую область… А через несколько дней мы начали рыть противотанковые сооружения. Несколько раз нас бомбили, были жертвы… Потом выучили нас на сандружинниц, и мы погружали раненых в вагоны и сопровождали их до Москвы. Ломали ветки деревьев, устилали ими пол вагонов и на них клали раненых. Бомбили нас сутками и обстреливали. Трупы бойцов выбрасывали из вагона по пути следования. Мы плакали, ведь в армии были наши отцы, братья. Врач объясняла нам безвыходность такого варварства тем, что боялись инфекции, ведь ехали иногда неделями… Разбомбило вагон, где было все командование эшелона… Дочери нашего аптекаря оторвало обе ноги. Уж я не плакала, отупела до последней степени. Ранило меня осколком в бедро. Зашивать некогда было, крепко затянули тряпками от рубашки…
Домой вернулись мы с Лидой Лаврентьевой, тоже из нашей школы. Еще через несколько месяцев вернулись моя сестра и подружка. И это все от 600 комсомольцев. Не вернулись и учителя нашей школы… Кто мы – дети войны? Участники ее? Жертвы? Наверное, и то и другое.
Перечитала, извините за исправления, но переписывать не стала, когда кончила письмо, мне стало худо. Пережить еще раз все? Не могу. Извините».
Итак, осталось в живых четверо из шестисот (может, все же на несколько человек больше, чем четверо?). Числятся эти погибшие в жертвах войны? Конечно, нет! Кто и куда сообщал о них? Это все жертвы как раз из тех многих миллионов, каких вполне могло и не быть, если бы нами руководил не «гениальный товарищ Сталин». Ясно, что в то время он был абсолютно не готов к такому развитию событий, не мог понять, почему мы, во много раз превосходя немцев, бежим от них.
В первые дни войны Сталин так растерялся, что впал в отчаяние и скрылся на даче. Хрущев в своих мемуарах вспоминает о том, как ближайшие сподвижники вождя все же набрались духу приехать к своему грозному хозяину, бросившему их. Когда они вошли к Сталину, тот, как пишет Хрущев, явно испугался, по‑видимому, решив, что его пришли арестовать. Но тут же убедился в своей ошибке и начал приходить в себя. Через несколько дней собрался с силами и третьего июля впервые во время войны выступил по радио, причем остался верен себе и перед лицом наших катастрофических поражений заявил: «Лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты». Тем самым вождь показал, как надо вести пропаганду в ходе войны, а уж Совинформбюро сумело этот его тезис развить как надо. Если сложить все потери немцев, «подсчитанные» в кабинетах Совинформбюро, то, думаю, и населения тогдашней Германии не хватит, чтобы их покрыть. Уже в октябре 1941 года начальник Совинформбюро А. Щербаков писал в своей статье, что немцы потеряли на нашем фронте более трех миллионов убитыми, ранеными и пленными. Сталину и этого показалось мало, и он в своем докладе 6 ноября 1941 года заявил, что немцы потеряли к тому времени более четырех с половиной миллионов человек! Столько их к нам и не вторгалось. Просто «гениальный вождь» мыслил категориями наших собственных потерь, запамятовав при этом, что Германия в несколько раз уступала нам по населению. И он, и Щербаков приписывали немцам примерное количество наших потерь в первые месяцы войны! Достаточно вспомнить, что тогда в немецкой армии насчитывалось всего 3,8 миллиона человек, из них 3,2 миллиона было на нашем фронте. А вот Гитлеру тогда врать было не нужно. Он так подвел итоги начала войны: «Если я хочу обрисовать в общих чертах успех этой войны, то мне достаточно назвать число пленных, которое менее чем за полгода достигло 3,6 миллиона человек». Да, так оно и было. То и дело гитлеровские бронетанковые силы прорезали клиньями линию фронта, потом клинья эти смыкались, образуя гигантские «котлы», в которые попадали сотни тысяч человек зараз.
