Крымский штаб взял в Феодосии тот же курс, что и в Евпатории. Солдатам местного гарнизона было предложено разойтись по домам со сдачей оружия. Против увольнения солдаты не возражали, но только с оружием. 2 января прошел солдатский митинг, после чего были штурмом взяты склады и роздано оружие. Эскадронцы пытались противодействовать. М. А. Волошин в письме к А. М. Пешковскому 12 января: «…Кругом идет война между татарами и русскими»166.
Крымский штаб, однако, послал в Феодосию из Джанкоя новые части эскадронцев. Тогда Феодосийский ревком, созданный 3 января, обратился за помощью в Севастополь. На феодосийский рейд прибыл эсминец «Фидониси». Матросским десантом командовал А. В. Мокроусов. Было расстреляно несколько десятков офицеров (по Н. Кришевскому – 63), и эскадронцы, убоявшись матросов, отступили, не начиная сражения, к Старому Крыму. Отряд моряков и солдат двинулся на север, «освобождать» Джанкой, по пути организуя сельские ревкомы.
В самом городе после одержанной победы происходит понятный сдвиг к радикализму. 26 января в Феодосии отряды Красной гвардии под руководством И. Ф. Федько и др. выступают против ревкома, обвиняя его в поддержке буржуазии и саботаже167. Умеренный большевик врач С. В. Констансов смещен с поста председателя.
Керчь. На фоне свирепства матросов по всему Крыму город казался оазисом спокойствия и благополучия. В начале января большевики заняли крепость и 6-го числа сформировали ревком. Это мало что изменило: керченский большевизм, по словам Н. Кришевского, был «необычайным». Весь 1917 год город не ведал продовольственных затруднений, и только в январе керчанам пришлось перейти на черный хлеб и узнать, что такое очереди. Арестовали богатого помещика Глазунова, но, продержав пять дней в тюрьме, выпустили, оставив даже дорогое бриллиантовое кольцо. В городе спокойно проживал бывший министр финансов царского правительства П. Л. Барк – его никто не трогал. Пограничный отряд, в котором служил Н. Кришевский, не признал новую власть и, тем не менее, исправно получал деньги сначала от городской управы, затем – от совета: «на содержание части, не признающей большевиков и не входящей в Красную армию»168. Изъятие у буржуазии «излишков» не получилось. Уже при Республике Тавриды объявили предприятия собственностью рабочих и приказчиков, но фабрика Месаксуди выбрала владельца своим комиссаром, а фамилии приказчиков на вывесках заведений ровным счетом ничего не значили. Так что местные обыватели воистину жили «под счастливой звездой». Это являлось заслугой известного в Керчи большевика М. П. Кристи, впоследствии руководившим Третьяковской галереей и Московским товариществом художников и сумевшим уцелеть в сталинских мясорубках.
Так что Керчь оказалась единственным крупным крымским городом, избежавшим в 1918 году кошмаров террора.
Самосудов, благодаря четкой позиции и настойчивости местных большевиков Тененбойма (Тоненбаума) и Футермана, удалось не допустить и в Алупке. Правда, на этой почве возник конфликт алупкинцев и воинственно настроенной Ялтинской коммуны, по поводу чего «Таврическая Правда» заметила: не «“копанием могилы” надо углублять русскую революцию, а «идейной борьбой», каковой вывод должны сделать для себя «товарищи, стоящие у власти… и допустившие в своих районах самосуды и Варфоломеевские ночи, а потом реагировавшие на это заявлением, что они бессильны и не могут справиться со стихией разбушевавшихся масс»169.
После падения Республики Тавриды пришедшее на время правительство М. А. Сулькевича предприняло расследование происходившего в Крыму в первые месяцы 1918 года. Параллельно работала следственная комиссия Курултая. События изучала также «Особая следственная комиссия по расследованию злодеяний большевиков» при Главнокомандующем вооруженными силами на Юге России (1919), вскрытыми фактами и заключениями которой широко пользовался при написании мемуаров А. И. Деникин.
Источники представляют нам следующую картину южнобережных коллизий и трагедий.
Листовки и воззвания, издающиеся в Севастополе, подогревают страсти. Вот одна из них (Севастопольский ВРК, 9 января): «Товарищи матросы, солдаты и рабочие, организуйтесь и вооружайтесь все до одного! В опасности Севастополь, весь Крым. Нам грозит военная диктатура татар! Татарский народ, как и всякий народ, нам не враг. Но враги народа рисуют события в Севастополе в таком виде, чтобы натравить на нас татарский народ. Они изображают севастопольских матросов разбойниками, угрожающими жизни и спокойствию всего Крыма (что вполне соответствовало, как мы видели, истине. – Авт.). Наэлектризованные злостной агитацией темные татары-эскадронцы ведут себя в Симферополе, в Ялте и в других городах как завоеватели. На улицах там нередко происходят избиения нагайками, как при царском режиме. Эскадронцы в Симферополе проезжают по тротуарам, тесня толпу лошадьми, как царские жандармы, подслушивают, оглядывают каждого прохожего (и это соответствовало истине. – Авт.). Худшими временами самодержавия грозит нам военная диктатура татар, вводимая с согласия Центральной Рады»170.
Вот что происходило в Ялте на переломе 1917–1918 годов словами пристрастного очевидца. Не признаются ни центральная, ни краевая, ни местная власти. Подобие порядка пытается поддерживать Крымский эскадрон. «Темные массы начали “леветь”» (любопытно: эскадронцы – «темные», массы – «темные». – Авт.). Растет большевистско-левоэсеровская опухоль. Многие из этих эсэров хорошо знакомы всей Ялте, как былые черносотенцы и члены «союза русского народа» и палаты архангела Михаила, которые готовы в любой момент поживиться чужим добром. Вся социология этих масс – очень простая: вырезать буржуев и поделить их имущество. Но сама по себе эта черносотенно-большевистская масса труслива. Все их надежды на севастопольских матросов, перед которыми, действительно, дрожат все мирные жители Ялты. В последнее время создался новый элемент недовольных: в Ялте появляются первые признаки безработицы». (…)
И вот на Рождество в Ялту прибыли матросы и просто желающие развлечься в матросской форме (гарантирующей безнаказанность. – Авт.). Пошли обыски, из тюрьмы выпустили уголовных. «…Началась опасная агитация: “татары бьют русских”». В эскадронцев стреляли. (…)
«Пусть большевики, – заключает автор, – остаются тем, что они есть: зачинщиками братоубийства и гражданской войны. Но они не смеют углублять национальную рознь. Мусульманский эскадрон не против русских вообще, а лишь против захватчиков и сеятелей анархии, к какой бы национальности они не принадлежали.
Необходимо, чтобы все честные и сознательные граждане боролись всеми силами против злостной агитации, стремящейся к созданию национальной розни, которой не было в Крыму и быть не должно»171.
9—15 января курортная и лечебная Ялта становится ареной ожесточенных боев. «…Здесь, в мирной, спокойной Ялте, где преобладают приезжие, ищущие отдыха от всех мирских сует, – какой смысл имел «большевистский переворот»? (…) Это было просто ночное нападение вооруженной банды разбойников на мирно спавший город с целью грабежа (под громким именем «социализации»), продолжавшегося три месяца»172, – пишет, как он сам себя именовал – «литератор вне политики», подвергавшийся некогда репрессиям за участие в революции 1905 года.
В ночь на 9 января матросы прибывшего из Севастополя миноносца «Гаджибей» вступают в бой с эскадронцами. Корреспондент столичной газеты свидетельствует: 11 (на помощь «Гаджибею» подошли «Керчь» и «Дионисий». – Авт.) – 17 января город беспрерывно обстреливался с моря. Было выпущено до 700 снарядов. «Пострадали лучшие гостиницы… много частных домов и магазинов. (…) Паника создалась невообразимая: застигнутые врасплох жители бежали в одном белье, спасаясь в подвалах, где происходили душераздирающие сцены…
На улицах форменная война: дерутся на штыках, валяются трупы, течет кровь. Начался разгром города». Ни большевики, ни эскадронцы не шли на перемирие. Ялта в конце концов была взята матросами. Оставшиеся в живых татары бежали в горы. «Начались аресты и расстрелы. Расстреляно множество офицеров. (…) Расстреляны также 2 сестры милосердия, перевязывавшие татар. Жертв насчитано около 200. (…)
