– Я, хозяин.
– Кто меня обмывал?
– Я, хозяин.
– Кто меня кормил?
– Я, хозяин.
– И ухаживал за мной днем и ночью. Сколько суток?
– Больше семи, хозяин.
Киракос поднял руку и внимательно ее осмотрел. Кожа не почернела, а просто облезла большими лоскутами. Кишки не вылезли из его чрева через задний проход. Кровь не вытекла у него из ушей. Он мог говорить. На коже больше не было бесчисленных розовых лепешек, которые он наблюдал, когда еще был способен открыть глаза. А теперь он мог не только открыть глаза. Киракосу казалось, что у него никогда не было такого ясного зрения.
– Сергей, ты смотрел за мной в течение всей оспы.
Сергей так повесил голову, словно совершил что‑то постыдное.
– Почему ты сделал это для человека столь грубого и злонравного? Я, сам раб, держал тебя рабом. Почему ты меня спас?
Русский пожал плечами.
– Ты мог заразиться оспой, ты это знаешь? Ты так мало ценишь свою жизнь?
– Я очень ценю жизнь.
– Послушай, Сергей… – Киракос вздохнул. – Друг мой, я плохо к тебе относился. И к другим тоже.
– Вы спасли мальчика, и он теперь живет, – Сергей слегка улыбнулся.
По‑прежнему чувствуя слабость, армянский врач вынужден был осторожно опуститься назад на подушку. Однако, надо признаться, он еще никогда не чувствовал себя… таким живым. Вся комната была как фреска, которую заново расписали мягкими красками, а осознание происходящего стало исключительно ясным. Переполненный радостью, Киракос слушал кончики своих пальцев. Его руки и ноги, все его тело словно светилось изнутри.
– Человек – удивительное создание. Мне кажется, чем больше я узнаю, тем меньше способен постичь. Послушай, Сергей. Прежде чем я помолюсь, скажи мне: как дела в замке?
Сергей глубоко вздохнул:
– Они попытались убить императора, а потом передумали.
– Кто? – Киракос опять сел прямо.
– Келли и Ди.
– О чем ты говоришь? Что случилось? Как бабочки?
– Сдохли. Все сдохли. А перед тем как они сдохли, Келли и Ди подложили яд в императорский кубок с вином – большую дозу опиума. Но когда император на своем дне рождения уже собрался его выпить, они вдруг закричали: «Не надо, не пейте».
– Келли и Ди попытались отравить императора?!
– Ну да.
– Понятно. Значит, они все‑таки не смогли его убить. Интересно.
– Император не слишком им благодарен.
– Значит, чтобы его спасти, они раскрыли себя как убийц и были арестованы?
– Келли арестовали. А Ди сбежал. Стража ищет его.
– Неглупо. Опиум в вине вызывает сонливость, но все зависит от дозы. На дегустатора он не подействует. Нужно выпить весь кубок, чтобы погрузиться в глубокий сон. Очень глубокий сон. Никто не решится будить императора после великого пиршества. Весьма оригинальная мысль. Однако им не хватило терпения и отваги…
Киракос посмотрел на балки потолка. Минуту назад мир казался ему таким прекрасным… И вновь это мерцающее чистое озеро предстало ему замутненным и загаженным его собственными злодеяниями.
– Но погоди. Я смутно припоминаю, что сюда заходил Йепп. Зачем?
– Браге умер.
– Умер? Отчего? Как он мог умереть? Мы играем с ним в шахматы…
– На празднике он никак не мог помочиться. Говорят, у него мочевой пузырь лопнул.
– Мочевой пузырь не может лопнуть. – Киракос попытался спрыгнуть с кровати, но обнаружил, что его ноги еще слишком слабы. – Сергей, помоги мне подойди к окну.
Сергей обнял лекаря и осторожно помог ему доковылять до окна. Купаясь в теплых солнечных лучах, Киракос ясно понимал, что может позволить себе лишь эту краткую передышку. Он видел всю Пражскую долину, змеистую ленту Влтавы, верхушки деревьев, шпили костела Девы Марии перед Тыном, попадающиеся тут и там красные черепичные крыши. Да, он должен набраться сил, встать прямо, решить задачи, которые еще не решил. Браге умер? Киракос представил, как пересекаются их пути: Браге на пути к смерти, а он назад к жизни. Если на то пошло, умереть должен был именно он, Киракос.
– Значит, ему положили теплые компрессы на пах и живот, дали валерианы и опиума от боли, а также заставляли пить много мятной воды с несколькими каплями меда. Еще был постоянный массаж живота, ванны, мягкое очищение кишечника…
– Не знаю. Туда пошел Кратон.
Киракос горестно покачал головой и повернулся, чтобы снова смотреть из окна. Один глаз чесался, и лекарь потер его рукавом. Внизу, в каком‑то смутном пятне, он увидел, как меняется караул. Во внутреннем дворе слуги выметали прочь остатки праздничного дебоширства – битое стекло и фарфор, объедки, обломки мебели.
– Последние его слова были к Кеплеру. «Пожалуйста, не думай, будто я зря прожил жизнь».
Киракос закрыл глаза. Ему пришлось прислонить голову к плечу своего русского слуги.
– Пусть не покажется, будто я зря прожил жизнь, – повторил врач.
– Вам опять плохо? – спросил Сергей.
– Глаза. Глаза что‑то болят. Пожалуйста, помоги мне, Сергей.
Они медленно прошли обратно к кровати, и Сергей помог Киракосу лечь.
– Кеплер теперь придворный математик.
– Славная честь. Надеюсь, он поможет бедняге получать хоть немного жалованья. Браге умирает, а я живу. Мальчик живет, но… Стража не нашла Ди?
– Не нашла, хозяин.
– Не хозяин. Киракос. Как думаешь, возможно, теперь, когда мне полегчало, мы сможем выпить немного вина?
– Возможно, через день… Киракос. Возможно, через день‑другой.
– Да. Ты совершенно прав. Мягкий хлеб, инжир, чашка миндальных орехов. И еще одно. Ты сам знаешь, Сергей, что мне действительно по вкусу, хотя никогда этого не пробовал. Но этот напиток способен разбудить мертвеца и сделать жизнь достойной того, чтобы ее прожить. Кофе. Кофе. В моей стране мы ежедневно его пьем, даже чаще, большими чашками. А еще можно зайти в кофейню вроде местных трактиров, сесть на низкий табурет и откинуться на подушки. Можно вести беседы, играть в шахматы, пить кофе с разными сластями. Может ли быть что‑то приятнее? Воистину это почти рай на земле.
Киракос потянул за шнурок колокольчика у своей постели, вызывая слуг.
– И мы, конечно, должны туда отправиться. В Стамбул.
– А это далеко?
– Если место благотворно и безопасно, Сергей, оно не бывает слишком далеко. Если оно благотворно и безопасно, нет ничего невозможного. Но ты должен еще кое‑что мне рассказать. Итак, все они сидят за обеденными столами на праздновании дня рождения. Могу представить себе этого венценосного глупца императора. Как он одной рукой обнимает тарелку, словно у тарелки есть ноги и она от него убежит, если он только ее не очистит в ближайший миг.
Тут в комнату вошел слуга:
– Вы звали, господин?
– Да. Две больших чашки кофе, блюдо винограда, хлеб с маслом, инжир и финики, миндаль.
Едва дверь за слугой закрылась, Сергей подхватил нить рассказа.
– Там, на пиру, актеры играют представление, а музыканты – мелодии, тра‑ля‑ля. Все время подносят вино и еду с кухни и из погребов: вверх‑вниз, вниз‑вверх, туда‑сюда, туда‑сюда. На столе у императора золотая посуда, всем остальным подают на серебряной.
– Да‑да. Самоцветы на каждом пальце, дорогой мех на каждом плаще… дамы в своих широченных юбках подобны лилиям. Меня от одного их вида тошнит.
– И туда приносят такую большую птицу, на которой по‑прежнему есть все перья, роскошные.
– Несчастный павлин. А ты, Сергей, где все это время находишься?
– Сперва я на кухне – поглядеть, нет ли там какой‑то еды, которая бы вам пригодилась. Какой‑нибудь каши, скажем, овсяной, сваренной на молоке. Чего‑нибудь такого, что проскочит вам в горло, что не придется жевать, – и тут я вдруг слышу над головой звуки, как будто дикие кони несутся по степи. Татары. Казаки. Вся земля дрожит от топота копыт. Я скачу вверх по лестнице, перепрыгиваю через ступеньки и что вижу? Женщины визжат. Мужчины выхватывают мечи.
– Хорошо, хорошо, мне это нравится. Итак, Ди и Келли не смогли убить императора даже ради спасения собственных шкур.
