Литмир - Электронная Библиотека

Виктор Кочетков

 Красная грива 

… и придя, обрящет ли

 Сын Божий, веру на земле?..

  (св. Игн. Брянчанинов)

Село «Красная Грива» стояло на крутом берегу небольшой, но полноводной речки, весной выходящей из своего неглубокого русла, и мутными водами обнимающей близкие заливные луга. После половодья возникало такое обилие высоких, густых, сводящих с ума ароматами трав, что пройдя ранним росным утром босиком, омыв по колена гудящие ноги, явственно ощущался освежающий прилив жизненных сил. Невыразимая гамма расцветающей флоры накрывала целиком, пробираясь в глубины существа, и двигаясь вперед, явно осязалась заметная разница живых запахов. Они висели над полем как бы слоями, и если пригнуться ближе к земле, свежесть была иной, более насыщенной, терпкой, приторно-пряной. Выпрямившись же во весь рост, остро чувствовалась вся тонкая благоухающая палитра распустившегося изобилия.

Летом речка мелела, обозначались бродные места. На живописные пойменные луга гнали пастись скотину. Деревенское стадо было небольшое, но коровы давали самый лучший надой в районе. Сельский пастух Ивашка на рассвете, начиная с края деревни, бойко погонял домашнюю скотину. Подходил к каждому двору, весело гудел в сопелку, висящую на груди, звонко щелкал бичом, и коровы, вливаясь в общее стадо, важно и неторопливо шествовали, размеренно перебирая копытами и гордо неся свои крупные рогатые головы.

Никто не знал, откуда появился Ивашка. Поговаривали, будто бежал он вместе со всеми из недалекой Чернобыльской зоны. Со дня катастрофы прошло чуть больше года и много еще людей мыкалось по стране в надежде обрести где-либо кров.

На вид было ему лет тридцать. Невысокий, тщедушный, он походил больше на не выросшего подростка. Фамилии не помнил, был совсем неразговорчивым, больше погруженным в свои какие-то, думы.

  Длинные свалявшиеся волосы, тонкие черты лица. Все это увенчивалось негустой кучерявой бородкой неопределенного цвета. Внешний вид был бы совсем уж захолустным, если бы не поражали светлые глаза. Какая-то детская чистота, открытость, наивность, читались в них, настолько они были ясными, что сразу становилось понятно – этот юродивый явно не от мира сего… Впрочем выражался он вполне трезво, не пил, не курил, не ругался, был добр и неприхотлив. Как-то очень быстро сельчане привыкли к нему.

Темным поздним вечером стукнул в ставень стоящей на отшибе избы, где жила старая одинокая бабка Агафья, попросился переночевать, да и остался.

Старики рассказывали, что в молодости была она девой невообразимой красоты. Даже оккупанты не смели приблизиться к ней, любовались издали. Она отдала свое сердце молодому красавцу Яшке, командиру бандеровского отряда повстанцев. Любовь была страстной, долгой, горячей, пока не поймали Яшку, не распяли меж двух плакучих берез, и не всадили в него весь автоматный рожок, все тридцать три пули.

Агафью за связь с врагом народа сослали на двадцать лет в сталинские лагеря. Вернулась она, отмотав десятку, реабилитированная, но скрюченная, сгорбленная какой-то тяжелой неведомой болезнью.

Поселилась в старом родительском доме и каждый вечер ходила в лес, к месту гибели возлюбленного. Сидела, долго бурча что-то себе под нос, и с заходом солнца возвращалась домой, собирая по дороге лечебные цветы и травы. Все считали ее ведьмой, но охотно лечились, рассчитываясь, кто деньгами, кто провизией. Был у нее небольшой огород, несколько поросят, птица. Жила потихоньку, много ли бабке надо?

Во дворе гремел цепью страшный, огромный черный кобель. В глазах было столько животной ярости, что путник, проходивший мимо и неосторожно заглянувший в них, застывал на месте, превращаясь в соляной столб. Ни одна собака в деревне не могла приблизиться к нему, настолько сильны были флюиды этого зверюги. Предполагали, что бабка посадила на цепь самого черта. Звала его – Патрик.

Ивашка задержался, помогал по хозяйству, латал прогнившую крышу, копал огород. Он невероятным образом подружился с Патриком, тот ходил за ним везде. Может, следил…

Бабка, однако, постояльцем была довольна, темными вечерами они жгли лучину и о чем-то тихо беседовали.

                                * * * * *

У соседки Ильиничны заболела корова. Три дня ревела, на четвертый пала наземь и только жалобно стонала. Народ собрался, советовали пристрелить. Послали за Агафьей, что скажет? Может можно все-таки спасти, больно уж телушка хорошая, да и на сносях еще…

Бабка пришла с Ванькой (она так его стала называть), долго гладила корову, качала головой, сутулила плечи. Вздыхала. Подошел Ивашка, нагнулся, начал что-то шептать, разговаривать с животным, трогать раздувшиеся бока. И вдруг, сунул руку куда-то под основание хвоста, потянул, и вытащил огромную зазубренную ржавую иглу. Народ охнул. Корова, издав долгий протяжный стон, забила, засучила ногами, затихла.

 – Будет жить, - сказал, показывая всем иглу, и долго глядя в глаза Фаддея Фаддеевича, церковного старосты, пожилого мужика с недобрым тяжелым лицом. Тот стушевался, спрятал за спину морщинистые руки, отвел взгляд…

Вечером к бабуле заглянул председатель. Дальше ограды Патрик его не пустил, и он вызвал Ваньку за забор. Долго о чем-то говорили, впрочем, говорил в основном председатель. Интересовался прошлым, сказал, что старый пастух недавно сгорел от самогона, пасти некому, пасут по очереди, а люди на пересчет. Пацанам стадо не доверишь, а вот он, Ивашка, мог бы и согласиться, хотя бы до уборочной…

 Ваня согласился и на следующее утро, прихватив с собой пса, вышел на работу. Платили, кто продуктами, кто деньгами. Относили все Агафье. Та убирала провизию в погреб, а деньги складывала в шкатулку и прятала за иконку с горящей перед ней лампадой. Она никогда не была такой богатой как сейчас, и души не чаяла в своем постояльце.

А тот целыми днями пас стадо в густых лугах, ему хорошо было в одиночестве. Животные его слушались, да и Патрик здорово помогал, вмиг осаживал зарвавшегося быка-производителя, не пускал разбредающихся молодых телок, пытающихся незаметно ускакать в близкий лесок. Охранял.

                                * * * * *

Вскоре случилось событие. В сельской церквушке, стоящей на пригорке и чудом уцелевшей в лихие годы, несколько скособоченной, но опрятной, с покосившимся деревянным крестом, вдруг замироточили иконы.

Сказочное благоухание заполнило все вокруг. Лики помолодели, налились яркостью красок, а драгоценное миро все стекало и стекало, появляясь из ниоткуда.

Отец Герасим - приходской настоятель, чуть с ума не сошел от радости.  Бегал в исступлении, подставлял сосуды, чтобы ни одна капля волшебного нектара не коснулась земли, собирал жидкость в бутылки. Староста Фаддей Фаддеевич приспособил корытце, и прихожане со священным трепетом макали туда заскорузлыми пальцами, крестились, омывали лицо, лоб. Радовались…

Через девять дней произошло и вовсе уж удивительное. Ранним чистым утром восходящее солнце озарило церковный крест. Он засиял, засверкал, заблистал белизной, загорелся огненным вихрем, и вдруг, на кресте появилась Она. Богородица…

Стояла спокойно, мирно, одной рукой прижимая младенца, а другой будто указывая куда-то вдаль. Вся была в серебристом искрящемся облаке из ослепительного огня, ярчайшее свечение исходило во всем великолепии, умаляя солнечный свет. Многие видели это, но многие ничего не замечали, как, ни старались вглядываться.

Люди заволновались, поражаясь случившемуся. Из района приехало начальство, журналисты. Снимали, фотографировали. Вызвали вертолет, он много раз облетал купол, вел съемку.

Началось паломничество. Тысячами люди приезжали смотреть, спали на земле в палатках. Одни видели, другие нет. Те, кто видел, считали себя отмеченными особой благодатью. Остальные терялись, в величайшем смятении падали ниц, молились долго, истово…

1
{"b":"217494","o":1}