В упомянутом письме от 27 октября 1889 г. Чертков писал Толстому: «Следовало бы в заключение прибавить в какой-нибудь форме, например, от лица какой-нибудь новой личности, или от автора, или в виде письма от убийцы более всестороннее освещение вопроса, а именно сказать, что полное воздержание лучше всего, но только для тех, кто могут вместить. Посылаю выписки из разных писем. Слишком безусловное требование полного воздержания может оттолкнуть, вместо того чтобы привлечь. Если же полное воздержание показать как венец духовной жизни, то оно даже заманчиво, и вместе с тем становится очевидно обязательство з аконногосупружеского сожития для тех, кто еще не может вместить полного воздержания» (АТ).
В первой же редакции «Послесловия» совет, данный Чертковым, принят Толстым во внимание, и об абсолютном целомудрии здесь Толстой говорит лишь как об идеале, к которому должен стремиться человек. Содержа в себе мысли, вошедшие в окончательную редакцию «Послесловия», «Послесловие» в этой самой ранней редакции, будучи значительно кратче по объему сравнительно со своей завершенной редакцией, не содержит в себе еще ряда конкретных положений, выводов и рассуждений, позднее вошедших в него.
В период работы над первой редакцией «Послесловия» в дневнике под 9 ноября 1889 г. в связи с этой работой сделана следующая запись, лишь частично затем использованная: «Думал, между прочим, для послесловия. Брак был прежде приобретение жены для обладания ею. Опять отношение к женщине установилось войною, пленом. Мужчина себе устроил возможность удовлетворять своей похоти, не думая о женщине: гарем. Единобрачие изменило количество жен, но не отношение к ней. Отношение же истинное — совсем обратное. Мужчина может всегда иметь женщину и всегда может воздерживаться; женщина же (особенно познавшая мужа) с гораздо большим трудом может воздерживаться тогда, когда может иметь общение, что с ней бывает в 2 года раз. И потому если уж кто может требовать удовлетворения, то никак не мужчина, а женщина. Женщина может требовать этого потому, что для нее это не pflichtloser Genuss, [365]как для мужчины, а, напротив, она с болью отдается, не бояся, ожидает и боль, и страдание, и заботы. Кажется, что так формулировать надо брак: сходятся, любя духовно друг друга, мужчина и женщина, и оба обещают друг другу, что если они будут иметь детей, то только друг с другом. Требование же плотского общения должно итти от нее, а не от него».
Набросав начерно «Послесловие», Толстой около двух месяцев не возвращался к этой работе. В письме к нему от 25 декабря Чертков вновь рекомендует написать к повести послесловие: «Очень важно, чтобы вы написали хотя бы коротенькое, но ясное послесловие, примиряющее и сводящее к единству все выраженные в разных местах отрывочные ваши мысли о брачной жизни» (АТ). В ответ на это 15 января 1890 г. Толстой писал Черткову: «Послесловие, хотя и начал писать, едва ли напишу... Мне тяжело теперь заниматься этим, да и просто не могу, a misunderstanding’oв [366]не минуешь» (AЧ).
Но, приехав в конце января в Ясную поляну, Чертков, видимо, вновь стал убеждать Толстого написать послесловие и для того, видимо, чтобы побудить его к дальнейшей работе, собственноручно переписал его черновой автограф. (См. описание рукописей № 2.) Он был исправлен Толстым, вероятно, после отъезда Черткова, должно быть, не ранее 14 января, судя по тому, что в цитированном выше письме к Черткову от 15 января Толстой так говорит о впечатлении Н. И. Стороженко от «Крейцеровой сонаты»: «Вчера только был Стороженко, издатель Юрьевского сборника, и читал и ничего не понял. Он видит пессимизм, и я не могу растолковатъ ему. С этим надо помириться». В исправленной же копии Черткова на 1-м листе рукой Толстого приписано: «говорится о цинизме, неприличии, о пессимизме, [367]мрачности этого рассказа».
Сделав в копии Черткова исправления, Толстой однако не удовлетворился написанным и почти целиком стал писать «Послесловие» заново, использовав из прежде написанного лишь исправленное начало. Работа эта закреплена в автографе, описанном под № 3. Однако эта вторая редакция «Послесловия» (см. стр. 419—424), видимо, не была доведена до конца и в части, написанной Толстым заново, в дальнейшем никак не использована. Существенная ее особенность в том, что она написана в более энергичном и приподнятом тоне, чем редакции предыдущая и последующие. В нее введено было обличение наших социальных порядков, затем зачеркнутое. В изложении отсутствуют следующие друг за другом положения и выводы из них, как это имеет место в последующих редакциях.
Видимо, писание второй редакции было начато вскоре же после того, как была исправлена копия первого чернового наброска, но не ранее 17 января 1890 г. В этот день Толстой записал в записную книжку: «К послесловию к «Крейцеровой сонате». Не от того, что я сошел с ума и не оттого, что не понимаю, а оттого, что это обличает. Мы живем в разладе мысли и слова и дела и ни в чем больше, как в половых сношениях. Во всем остальном можно, потому что виноваты не мы, поправить не можем мы, а тут только мы». Эта запись развита в рукописи, описанной под № 3. [368]
Но работа над второй редакцией «Послесловия» протекала у Толстого с большим трудом. В дневнике под 29 и 30 января он записывает: ,,Все эти дни тщетно пытался писать послесловие к «Крейцеровой сонате»“. На следующий день он пишет Черткову: «Не знаю, напишу ли послесловие. Хочу, но не знаю» (AЧ). 3 февраля в дневнике записано: «Встал рано, пришла ясная мысль о послесловии, но не писалось». В тот же день там же отмечено: «Писал послесловие. Мысли верные, но нет энергии писать». На следующий день, 4 февраля, Толстой уехал на несколько дней в Пирогово к брату и там продолжал работу над «Послесловием». В дневнике в этот день записано: «Много хорошего думалось к послесловию. Записал в книжечке». [369]5 февраля там же следующая запись: «Всё утро бился с «Послесловием». Да, в евангелии нет указания на брак, есть отрицание его, есть противодействие разврату вожделения и развода для тех, которые уже находятся в браке, но учреждения брака, как говорит это церковь, нет и помина. Ничего, кроме нелепого чуда Каны, которое утверждает брак столько же, сколько посещение Закхея утверждает собирание податей». [370]
Большую часть февраля Толстой проболел, и зa это время в его дневнике — неоднократные жалобы на свое бездействие и на то, что писание у него не идет. 24 февраля, наконец, он записывает в дневник: «Пробовал писать послесловие». Вероятно, тут идет речь об отделке и дополнении ранее написанного. Между тем Чертков в письме от 4 марта вновь настойчиво просил Толстого окончить набросанное ранее «Послесловие». Вскоре после этого Толстой получил от некоего В. П. Прохорова письмо, датированное 6 марта и посланное в двух экземплярах — один в Ясную поляну, другой в Москву (корреспондент не знал точно тогдашнего местопребывания Толстого). В этом письме Прохоров писал следующее:
«Прочитав «Крейцерову сонату», автор которой, как мне сказали, вы, я не мог хорошенько уяснить себе тех соображений, которые там высказываются относительно брака. Между тем этот вопрос в настоящую минуту для меня весьма интересен и даже важен. Поэтому я хотел бы вас просить, не будете ли вы так любезны письменно сообщить мне основную мысль этой повести с краткими пояснениями или же поручить сделать это кому-нибудь из своих близких. Этим вы окажете мне громаднейшую услугу, которая, быть может, существенным образом отразится на всей последующей моей жизни. Хотя свободного времени у вас, вероятно, очень мало, я всё-таки решаюсь беспокоить вас своей просьбой, в надежде, что вы не откажетесь исполнить ее именно в виду той пользы, которую окажете мне своим ответом. Если вы сочтете почему-либо бесполезным отвечать мне, то, во всяком случае, усердно прошу вас — напишите мне про это, чтобы я знал, почему не получаю ответа. Я сознаю, что не имею решительно никакого права даже и просить у вас ответа, но надежда на то, что этот ответ даст, быть может, совершенно другое направление моей жизни, заставляет меня делать это» (АТ).
