Очень понятно, что французскій ученый, педантъ и вмѣстѣ съ тѣмъ высоко нравственный человѣкъ, въ минуту поэтическаго вдохновенія могъ придумать прекрасное сравненіе — написать какъ бы притчу о томъ, что желательно бы было, чтобы отдѣльные люди смотрѣли на человѣчество какъ на огромное живое прелестное существо, имѣющее душу, и потому, какъ частицы огромнаго тѣла, живя только потому, что онѣ части тѣла, жили бы только для всего тѣла и для каждой отдѣльной части его. Если бы Контъ написалъ бы это сравненіе въ альбомъ какой-нибудь дамѣ, еще лучше въ стихахъ, то всякій, прочтя это, призналъ бы, что сравненіе очень хорошее и вытекшее изъ самыхъ хорошихъ побужденій и не возражалъ бы на него, но, удивительное дѣло, Контъ выставилъ это положеніе не какъ сравненіе, а какъ дѣйствительный фактъ, и ученые, столь гордящіеся своей точности критическимъ анализомъ ²³⁴ и не допусканіемъ ничего на вѣру, приняли эту шутку, какъ самый реальный фактъ и на немъ построили и теперь строятъ всю свою позитивную науку, отъ которой, очевидно, ничего не останется, какъ только они догадаются о томъ, что тотъ фактъ, на которомъ они все строятъ, никогда не существовалъ и не можетъ быть утверждаемъ.

Человѣчество по Конту есть живой организмъ. Что мы понимаемъ подъ словомъ организмъ? Прежде всего мы понимаемъ себя какъ существо отдѣленное отъ другихъ существъ. Я вижу другаго человѣка, узнаю, что онъ отдѣленъ отъ другихъ существъ сознаніемъ и ощущеніемъ своей жизни, и признаю его организмомъ. Я вижу лошадь, собаку, муху, козявку и по нѣкоторымъ признакамъ заключаю, что въ нихъ есть то же ощущеніе отдѣльности жизни, и потому называю ихъ организмами. Все, что я называю организмомъ, я называю таковымъ только потому, что, отвлекая частные признаки отъ различныхъ существъ, я нахожу въ нихъ общіе и мнѣ признаки сознанія или ощущенія отдѣльности жизни. Основное понятіе организма вытекаетъ не изъ тѣхъ опредѣленій словесныхъ, которыя я буду прилагать къ организмамъ (тѣмъ болѣе что и въ опредѣленіяхъ этихъ наука не сговорилась), а изъ моего сознанія и ощущенія моей отдѣльной отъ другихъ жизни; и потому, какъ бы хорошо ни было придумано словесное опредѣленіе организма и какъ бы ни подходили подъ него какія бы то ни было существа, никто не можетъ признать организмомъ того, что не представляетъ для человѣка того ощущенія отдѣльности жизни, которое сознаетъ человѣкъ. Я могу признать организмами даже тѣ простыя микроскопическія существа, которыми такъ заняты теперь люди науки, потому что и въ нихъ я нахожу признаки ощущенія отдѣльности жизни, но какъ бы точно ни подходило подъ придуманное опредѣленіе человѣчество или общество человѣческое, я не могу его признать организмомъ, потому что въ нихъ отсутствуетъ для меня существенный признакъ ощущенія отдѣльности жизни. Не могу назвать въ особенности потому, что, допустивъ такое произвольное соединеніе въ организмъ многихъ и всѣхъ особей извѣстнаго рода, мнѣ нѣтъ никакой причины не называть организмами лошадинство или отдѣльные табуны, коровство, баранство или отдѣльныя стада.

И вотъ на такомъ то произвольномъ утвержденіи строится цѣлая наука, называемая соціологіей. Берутся нѣкоторые признаки организма и подъ эти признаки подводятся общества.

Всему дѣлу голова теперь научная наука. Только тотъ изъ праздныхъ людей стоитъ твердо въ обществѣ, на чьей сторонѣ она — эта наука. <Что же такое эта научная наука? Она одно изъ тѣхъ нелѣпыхъ суевѣрій, которыя кажутся чѣмъ то величественнымъ и несомнѣннымъ до тѣхъ поръ, пока мы вѣримъ въ нихъ, и которыя разсыпаются прахомъ, какъ только люди, свободные отъ этаго суевѣрія, прикинутъ его на мѣрку самаго простаго и недалекаго, только не предубѣжденнаго разсудка.> Она нелѣпое суевѣріе, отвѣчаю я, и берусь доказать, что для каждаго непредубѣжденнаго человѣка такъ же ясно, какъ то, что вѣра въ домовыхъ и лѣшихъ есть нелѣпое суевѣріе. И говоря это, я не испытываю ни малѣйшей ни застѣнчивости въ томъ, что позволяю себѣ такую смѣлость, ни малѣйшей гордости въ томъ, что я сдѣлаю такую важную вещь. Доказать нелѣпость всякаго суевѣрія очень легко: стоитъ только не вѣрить на слово, что все такъ, какъ это говорятъ какіе-то люди, а разобрать, что именно говорятъ эти люди. <Суевѣрія держатся потому только, что любятъ вѣрить тому, что есть гдѣ-то тамъ, на недосягаемыхъ намъ высотахъ, божественные и мудрѣйшіе люди, которые все узнали, изслѣдовали и рѣшили, и намъ остается только вѣрить тому, что говорятъ эти люди. Вѣка проходятъ и поколѣнія за поколѣніями живутъ и умираютъ въ противорѣчіи своего разума съ тѣмъ, что имъ передаютъ ихъ мудрецы, и имъ въ голову не приходитъ вопросъ: да правда ли то, что намъ говорятъ? Вопросъ же этотъ не приходитъ въ голову потому, что имъ кажется, что тамъ, на этихъ недосягаемыхъ высотахъ, все ясно и несомнѣнно и что противорѣчія происходятъ отъ ихъ слабости. Такъ это было съ богословскимъ суевѣріемъ, такъ это было и есть съ философскимъ, государственнымъ суевѣріемъ, такъ это происходитъ теперь съ научнымъ суевѣріемъ. Богъ одинъ и вмѣстѣ съ тѣмъ Онъ одинъ — три. Одинъ родился безъ нарушенія дѣвства, былъ человѣкомъ, воскресъ и сидитъ одесную отца. Его надо ѣсть въ видѣ хлѣба и вина. Онъ велѣлъ, чтобы мазали масломъ всѣхъ людей и особенно нѣкоторыхъ людей. Отъ этаго помазанія эти люди дѣлаются священны, a другіе должны исполнять всю ихъ волю. Вѣками жили и умирали люди, сознавая въ душѣ, что все это ужасающая безсмыслица, и вмѣстѣ съ тѣмъ продолжали вѣрить, что это такъ, потому что имъ казалось, что не могли же люди, выработавшіе эти положенія и такъ торжественно ихъ заявляющіе, не могли же эти люди ошибаться или обманывать. Люди всѣ должны быть несвободны, а покоряться другимъ людямъ и воевать другъ съ другомъ, и разорять другъ друга, и учиться и исповѣдовать вѣру по волѣ этихъ нѣкоторыхъ людей. Все это опредѣляетъ философія права и разныя права: государственное, полицейское, международное. И опять вѣка поколѣніе за поколѣніями умирали люди, сознавая нелѣпость этаго, и всетаки вѣрили тому, что это такъ, потому что это говорили имъ философы, ученые. Имъ казалось, что не могли же люди, такъ торжественно и убѣдительно говорившіе это, ошибаться или обманывать ихъ.>

Такъ что же дѣлать? Дѣлать? Прежде всего — не лгать, потомъ смириться, покаяться и третье — понять, что трудъ не для себя, но для другаго, для людей, есть не проклятіе, а единственное благо человѣка.

Не лгать — значить то, чтобы не придумывать изворотовъ, по которымъ можно бы было не видать дѣйствительности, не закрывать глаза, не говорить: если такъ, то моя жизнь несчастная, a вѣрить, что несчастна можетъ быть только неразумная жизнь, что какъ бы ни ново и странно казалось то положеніе, къ которому ведетъ разумъ, это положеніе будетъ лучше прежняго, потому что разумъ на то и данъ, чтобы показывать намъ благо, и безъ разума не можетъ быть счастія. Не лгать — значить не бояться счастья. Можетъ быть, уже много долженъ и не расплатишься, но какъ бы ни много было, все лучше, чѣмъ не считаться. Какъ бы ни далеко зашелъ по ложной дорогѣ, все лучше, чѣмъ продолжать идти по ней. Лгать невыгодно еще и потому, что ложь одна ведетъ за собой другую. Стоитъ разъ ввести ошибку въ вычисленіе, и ошибка эта будетъ вездѣ требовать поправки. Стоитъ разъ оробѣть передъ истиной и, увидавъ ее, не ввести ее себѣ въ душу, и это отступленіе отъ истины будетъ на каждомъ шагу въ самыхъ разнообразныхъ видахъ мучать тебя. Попробуй не лгать передъ собой — принять истину себѣ въ душу, какъ она представляется тебѣ, и ты узнаешь силу ее, ты увидишь, какъ, какъ электрической искрой, вдругъ соединятся правильно всѣ разрозненныя прежде явленія; все, что было запутано и тайно, станетъ ясно; тамъ, гдѣ были лѣнь и апатія, явится сила и энергія, тамъ, гдѣ были злоба, презрѣніе, вражда, — явятся любовь и возможность проявленія ея. Гдѣ былъ хаосъ и страхъ передъ нимъ, явятся стройность и стремленіе къ ней. Тотъ, кто искренній человѣкъ, ищущій истины, задавъ себѣ вопросъ — что дѣлать? отвѣтитъ себѣ на него: не лгать передъ собой, а идти туда, куда ведетъ разумъ, тотъ уже рѣшилъ вопросъ. Онъ найдетъ, что, гдѣ и какъ дѣлать, онъ не будетъ лгать передъ собой.