«Иногда боги бывают ленивы, иногда жестоки, иногда глупы. Они как люди. Вот и все, чего я не вижу. Если Творец не властен над всеми нами, то боги - это просто очень много силы», - так размышлял Халаш. Лицо его... Да что его лицо: дед Халаша, великий торговец, выделывал с лицом еще не такие штуки! Даже очень мудрые люди купят у тебя старого коня или больную овцу, когда у тебя умелое лицо.
- Ты слепец. На земле и в земле, на воде и в пламени костра, в кронах деревьев и в дуновении ветра иногда можно увидеть, услышать, почуять шаги судьбы. И отойти с ее дороги. Мы можем кое-что делать за вас по вашей же просьбе. Иногда. Но вступи мы в открытый бой с царевой ратью, на ее стороне сейчас же встанут существа посильнее нас. Тогда вся благословенная земля Царства вывернется наизнанку... И ваш буйный Полдень - в том числе. А теперь скажи, милейший, ведь ты хотел бы знать мое истинное имя?
Лугаль молчал, пораженный. Не сам ли Энлиль повторял ему не раз: правильно назвать суть предмета или человека - значит наполовину завладеть им... Зачем отдает он истинное имя свое? Желает убедиться в покорности лугаля? Что не дерзнет он даже шагу сделать в направлении, откуда может грозить ануннаку опасность? Но ответь ему «нет» - все равно не поверит. Лугаль молчал, мудро молчал, даруя ниппурскому богу выражение лица, поворот головы и застывшие на подлокотниках пальцы - совсем как у потрясенного человека. Лугаль молчал, будто бы пораженный.
- Действительно, не поверю, - молвил Энлиль, - но не столь уж это и важно. Имя мое таково, что использовать его мне во вред невозможно. Мое имя - цифра. Шесть раз по тридцать шесть и четыре. А имя стража матери богов - просто два. И мощь его во столько же раз, чтобы тебе было понятно, превосходит мою, во сколько шесть раз по тридцать шесть воинов и еще четыре сильнее всего двух. В наших краях так: чем меньше цифра, тем больше силы. А если ты не цифра, ты прах. Понял ли ты, благородный лугаль из погонщиков скота родом? Извини, запамятовал. Из скототорговцев.
- Господь, я внимательно слушал тебя. Уста твои...
- Уста мои, как у коровы. И рога преогромные. Так вот, лугаль, представь себе того, кто встанет против него, против стража...
Халаш молчит. Кто встанет, тот и встанет. Не стоит бояться хорошей драки.
-...И что останется от земель и городов, которые станут знаками на таблице великой битвы... Со священным городом Ниппур, например.
- Кто мы для вас, господь? Для тебя, для Инанны из Урука и для Энки из Эреду? Кто мы для вас? Зачем вы подняли нас в поход, если не верите в нашу победу?
- Кто вы?.. Вы - мертвые герои. Для Инанны и Энки лучше всего, если вы останетесь лежать здесь, на поле, недалеко от славного города Киша как настоящие мертвые герои. Вам оставалось так немного до высоких стен Баб-Алло-на... Ваши дети и ваша родня, я надеюсь, придут, чтобы отомстить за вас. Впрочем, по мне, так и трусы сгодятся. Если эти трусы достаточно ловки и сообразительны, чтобы заключить мир, когда им приносят его в дар. Пожалуй, этим трусам будет с чего начать потом, лет через пять... или десять... Но, возможно, могучий лугаль, ты предпочтешь остаться героем в памяти потомков? Как нерасчетливо!
Халаш утвердился в своем решении. О Энмешарра...
- Господь, я слушал тебя и слышал тебя. Если не хочешь помочь нам победить, отойди и не мешай. Мы победим сами.
Коровья морда усмехнулась совершенно по-человечески...
Когда царские послы, ничего не добившись, отправились восвояси, опустел и шатер командующего. Лугаль Урука Энкиду и лугаль Эреду Нарам ушли к своим воинам. Ануннаки, забыв о божественном величии, устроились на высоких пальмах - с комфортом наблюдать за ходом боя, ибо зрелище великого человекоубийства приятно для них. Халаш велел вынести черное кресло на возвышение перед шатром. Вокруг него собрались бегуны - разносить приказы войскам. Поодаль встали крепкие ниппурские воины в доспехах с медными пластинами и лучники народа суммэрк - защищать жизнь лугаля, писцы с красками, кисточками и кусками пергамента - записывать деяния храбрых борцов Баб-Ану, обнаженные по пояс барабанщики - подавать войскам сигналы. Степенно переговаривались командиры резервных отрядов в сияющих шлемах и дорогих одеждах - им предстояло в нужный момент по мановению руки Халаша устремиться в гущу сражения и добыть победу.
Между тремя лугалями было заключено соглашение: только один из них, а именно тот, кому подошла очередь, командует войском и принимает все решения на протяжении доли. Другие два знают обо всем важном, что происходит в эту долю, подают ему советы, спорят с ним, однако всегда подчиняются его приказам. Но лишь красавица Син стыдливо закроет свой лик, лугаль прежней доли склонит голову перед лугалем новой доли.
Так вот, исход сегодняшнего дела и всего предприятия мятежных городов полностью зависел от решительности и искусства Халаша ниппурского...
Лугаль обозрел равнину, черную от людей и приправленную искрами от оружия, блистающего на солнце, - как густая темная похлебка бывает приправлена маленькими ломтиками чеснока. Плохая, неплодородная земля. Торговец Халаш оценил бы ее очень низко: соляные проплешины тут и там, глина... Чтобы поднять ее, потребовались бы усилия сотен крестьян и множество лет. Слева - канал, древнее которого нет на земле Царства. Столь широкий и столь глубокий, что кажется, будто прорыли его не люди, а гораздо более могущественные существа. Начавшись в Баб-Аллоне, тянется он от полноводного Еввав-Рата к славному городу Кишу, а оттуда еще дальше - к великой реке Тиххутри. Весной Еввав-Рат бесится, заливая все вокруг. Тогда Тиххутри и жадные до воды песчаные пустыни спасают жителей этой земли, принимая в себя губительную силу паводка. Даже цари бабаллонские не в силах чистить канал чаще, чем раз в сорок восемь и два года - так он велик. Берег его зарос высоким тростником, превратился в болото и приютил во множестве речных змей, чей яд убивает долго, но наверняка. Справа - другой канал, гораздо моложе, уже и мельче, но зато облицованный кирпичом, чистый. Строить царские мастера умеют, тут ничего не скажешь...
Ан, к тебе обращаюсь, нас ты научишь так строить?
...На том берегу, за молодым каналом, во множестве росли финиковые пальмы. В поле колосился добрый ячмень... Месяц аярт, отметил про себя лугаль, самое время собирать урожай, жалко, осыплется, пропадет... да что же тут такого - пропадет? Это ведь не наше, это царское добро, пусть столица скрипит зубами от голода, пусть встанет на колени, попросит лепешку с отрубями, с травой пополам! Может, дадим. Не все же им из нас тянуть! А все-таки жалко, очень жалко, хороший ячмень... Белые поля хлебной рати перечеркнуты были черными клинками пожарищ. В прошлую долю конники жгли тамошние поля. Выгорело, однако, немного. Погода стояла безветренная, а все приканалье с той стороны разделено на небольшие участки маленькими канальцами, отходившими от главного, и, дальше, просто канавами. Огонь никак не желал перескакивать с участка на участок... Горелые и уцелевшие шесты водочерпалок-даллим укоризненными перстами торчали на канальцах тут и там.
Как раз посередине между двумя великими каналами, старшим и младшим, белела пыльными колеями дорога из Баб-Аллона в Киш. Вдалеке, за вражескими отрядами, над нею высился безлесный холм. Там, наверное, тучи царских лучников, камнеметы, словом, вся радость... Даже несведущему в военных делах человеку ясно: кто владеет холмом, тот владеет сражением.
Тысячи пеших бойцов царя Доната III закрывали своими телами дорогу на столицу. С флангов поставлены были конные отряды.
Таблица этого сражения проявится гораздо позднее, когда поле между двумя каналами укроется одеялом из неуемных человеческих тел. Тогда каждый увидит, что было на ней начертано и кому назначена была победа. Но как тут не увидеть, как не понять с самого начала: роли борющихся сторон ясны. Войско мятежных городов - таранит, ибо обойти невозможно. Силы Царства встречают удар тарана и стоят До последней крайности, поскольку отступить для них - гибельно...
