Через два дня после нашего разговора Кэтлин Хансен позвонила снова.

— Я переговорила с администрацией, сказала им, что вы хотите брать с собой на занятия лечебную собаку, и они согласились, — сообщила она.

И я снова понял: эта женщина способна добиться всего, чего захочет!

Поначалу я рассчитывал, что Джулиус и Стенли останутся дома, с Полой. Им вполне хватает общества друг друга, так что Поле они докучать не будут. А потом, вскоре после того, как я дал согласие в октябре отправиться в Миннесоту, остался один Джулиус.

Он был полной противоположностью Девону — флегматичный, терпеливый, очень привязанный к Поле, вполне довольный своим местом в жизни. Мне очень не хотелось его покидать (ему уже случалось оставаться без меня, но в первый раз он остался еще и без Стенли), но в конце концов мы решили, что это лучший выход. Мы с Девоном отправимся на поиски приключений, а Джулиус пусть остается там, где ему удобно и комфортно.

Однако, как я сказал Кэтлин, была еще одна проблема: я не хотел запихивать Девона в переноску и везти на самолете. Нетрудно было представить, как он это воспримет. Не беда, ответила она, университет арендует для вас машину.

Осталось разрешить лишь квартирный вопрос. Как выяснилось, ни в Миннеаполисе, ни в Сент-Поле почти не было предложений краткосрочной аренды жилья для людей с домашними животными. После долгих поисков университет нашел для нас лишь один вариант — огромный многоквартирный комплекс в северо-западном пригороде под названием Плимут, где квартиры сдавались корпоративным служащим, приезжающим в город в командировки, военным и другим временным жильцам. Квартира была далека от идеала, но ничего, решил я, как-нибудь выживем.

В конце сентября мы с Девоном погрузились в маленький арендованный «олдсмобил» и двинулись по шоссе 1–80 на запад, в Миннесоту.

Путешествие, как ни странно, прошло очень приятно. Я положил на заднее сиденье лежанку Девона; там он и провел большую часть пути. Порой он клал голову мне на плечо и смотрел, как несется нам навстречу шоссе, или коротко гавкал вслед проносившимся мимо грузовикам. А на остановках мы не только подкреплялись и заправляли машину, но и гуляли — я помнил, что Девону необходимо движение.

К этому времени он уже никогда и ни за чем не бегал, если не получал от меня специального сигнала — взмаха рукой и слов: «Взять, мальчик!» Тогда он срывался с места, с лаем отбегал от меня примерно на сотню метров — или до конца лужайки, — а затем еще быстрее, совсем как Старина Хемп, мчался обратно.

На остановках он выпрыгивал из машины, пробегал несколько шагов, затем останавливался и оборачивался ко мне. Если я говорил «нет», мы просто смотрели на проезжающие мимо автомобили. Если же я весело отвечал «да», он немедленно припадал к земле в классической пастушьей позе: голова и хвост опущены, глаза устремлены к горизонту, все тело напряжено, в любой момент готовый прыгнуть и устремиться в погоню.

Любимой его добычей оставались большие, оглушительно рычащие грузовики. Я держал руку в позиции «сидеть», а он не сводил с меня глаз, пока грузовик не подъезжал совсем близко. Тогда я взмахивал рукой и говорил: «Давай!» или «Взять!». Вмиг Девон снарядом срывался с места, мчался так, что под ним не видно было ног, затем разворачивался и, сияя от счастья, бежал обратно.

Думаю, так он не веселился бы даже где-нибудь в северном Уэльсе, присматривая за стадом.

В первую ночь мы остановились на ночлег в мотеле Ховарда Джонсона в Коламбусе, штат Огайо. И здесь Девон обрел свой рай.

Мотель располагался прямо на шоссе, узкая лужайка перед ним была отгорожена от дороги огромным забором. И вдоль этого забора один за другим проносились мимо нас, кажется, самые большие и громкие грузовики на свете!

Не меньше часа мы с Девоном просидели на лужайке: я выслеживал гигантскую рычащую добычу, а Девон по моему сигналу бросался в погоню — и возвращался хоть и ни с чем, но неизменно довольный.

Когда стемнело, мы неохотно вернулись в мотель, и я позвонил Поле.

— Чудесно провели вечер, — сообщил я. — Охотились за трейлерами на 1–80. Довольны, но страшно устали и отправляемся спать.

Наступило долгое молчание.

— Рада за вас обоих, — сказала наконец моя жена. — Похоже, путешествия в самом деле расширяют кругозор.

После этого мы выбирали мотели тщательно, обращая особое внимание на такое удобство, как забор вдоль дороги и лужайка за ним. Девон очень быстро привык к жизни в мотелях. Он ждал, пока я засну, а затем забирался ко мне в постель. Проснувшись, я всякий раз обнаруживал его у себя под боком. Он был спокоен и счастлив — а я всякий раз, взглянув на него, благодарил судьбу за то, что в мою жизнь вошел этот пес.

Жилищный комплекс, где нас поселили, я немедленно прозвал «собачьей гостиницей». Располагался он в сорока километрах от Миннеаполиса — расстояние немалое, и немалая жертва, принесенная мною ради пса, даже такого, как Девон. Комплекс многоквартирных домов представлял собой нечто вроде гостиницы для временно проживающих: командированных, военных, которых перебрасывали с одного места на другое, и тому подобное. Никто не собирался оставаться здесь надолго. Единственное, что связывало нас всех, — собаки.

Комплекс простирался на несколько километров, и собаки были здесь повсюду: дремали на балконах, лаяли из-за дверей, гуляли по лужайкам и берегам близлежащего озера, бегали по островкам пожелтелой травы. Собаки встречались здесь буквально на каждом шагу: одни — с поводками, другие — нет. Немало было среди них крупных рабочих псов, явно непривычных к жизни в квартире. Большую часть времени они лаяли на других собак.

Самым радостным сюрпризом для нас стало озеро, по берегам которого Девон бегал без поводка. Более того, в соседнем парке обнаружился длинный забор, идущий вдоль шоссе, по которому в любое время суток с грохотом проносились грузовики. Девон гонялся за ними до изнеможения.

Меня поражала его способность адаптироваться к совершенно новым условиям. Утром, после прогулки, мы отправлялись в Миннеаполис и ставили машину в университетский гараж. На другой стороне улицы, в трех кварталах от здания, где я читал свой курс, имелось кафе, где подавали кофе, пирожные и сандвичи. Я привязывал Дева к столбу, заходил внутрь и заказывал завтрак навынос; тем временем вокруг Девона собиралась восторженная толпа почитателей — каждому хотелось его погладить, потрепать и приласкать. Девон обожал внимание. Не раз я замечал, как он смотрит через окно на меня, ловит мой взгляд, словно спрашивает: «Все нормально? Мне можно повеселиться?»

Однажды в дождливый день, заметив, что Девон снаружи мокнет под дождем, хозяин кафе упрекнул меня за то, что я не беру его с собой внутрь. Так Девон стал чем-то вроде талисмана этого места: он переходил от столика к столику и здоровался с посетителями. Я не уставал поражаться его уму и такту. Никогда Девон никому не навязывался: он подходил к столику, садился и ждал и, если его не подзывали, просто шел дальше.

Мы с Девоном многим обязаны Миннесотскому университету. И от студентов, и от профессоров мы видели только самое теплое и дружеское отношение. Дев обзавелся в университете множеством поклонников.

С полдюжины людей предлагали погулять с ним, когда я занят или читаю лекции. И этот удивительный пес, всего каких-нибудь два месяца назад готовый выпрыгивать вслед за мной в окно, теперь спокойно уходил гулять с незнакомцами. Кажется, особенно ему нравились женщины. А потом мои добровольные помощники с восторгом рассказывали о его дружелюбии, добродушии и о том, как занимают его ленивые, откормленные кампусные белки.

В аудитории, едва я начинал говорить, он растягивался на полу и засыпал. В обед мы отправлялись на прогулку по парку, расположенному на берегах Миссисипи: здесь Девон мог вволю побегать и размяться. Затем мы возвращались ко мне в кабинет: я работал, а Девон сворачивался в уголке на собачьей лежанке, которую я ему здесь поставил.