– Он этого не говорил, – покачал головой Филипп.

– Говорил, но ты не слышал, – ответил Толмид. – Потому что первое из восьми правил, которые Он нам предписал, гласит: «Царство Небесное тому принадлежит, у кого дух нищий…» В твоем же духе, сильном и умном, столько разных теорий толпится и так они у тебя спорят и кричат, что сам ты себя, Филипп, боюсь, часто не слышишь… Правило второе: «Лишь чистые сердцем Бога увидят…» Прекрасное у тебя сердце – светлое, любящее. Но если оно такое, как может быть оно чистым? Можно ли в эти драгоценные мехи, пропитанные греческой мудростью, вливать новое вино? Забродит и разорвет. И вижу, давно уже бродит и разрывает тебя…

Филипп не сразу нашелся с ответом. А Толмид сразу же продолжил:

– Пойми ты, Совершенный Учитель – не такой человек, как мы с тобой. И слова Его – совершенно особые. Нам кажется, Он об одном говорит, а Он говорит о другом и совсем не о том, что мы слышим. Потому что нет у нас ушей, чтобы слышать молчание; чистого сердца нет, чтобы понять и увидеть; духа нищего нет, чтобы впитать и запомнить… У Него совершенное сознание. Мы молчим – Он нас слышит. Мы думаем – он читает наши мысли. Мы себя еще не успели спросить, а Он на вопрос уже отвечает. Потому что нет в Нем страстей и томления духа.

– Ну, если эдак утверждать, – рассердился Филипп, – что Он говорит одно, а надо понимать другое, если приписывать Ему то, что ты сам хочешь услышать, так можно черт знает до чего договориться!

– Не надо договариваться. Надо молчать и наблюдать за Ним издали. Смотреть, как Он молится, как уходит в Покой, а Покой вступает в Него… Тут главное – ничего не желать, всё выкинуть из себя и обо всем забыть. Чтобы только Он был перед твоими глазами, Он и Его встреча с Покоем… Нет, описать это невозможно, потому что наши слова самые жалкие и подлые лжесвидетели… Однажды, когда Он был на горе, а я созерцал Его издали, я вдруг увидел, что у Него ото лба, из центра между бровями, идет как бы луч, который освещает и наш мир, и все другие миры, прошлое, настоящее и будущее всех людей и существ.

– Ну, вот договорился! Люцифером каким-то изобразил! – воскликнул Филипп, вроде бы в ужасе, но со слишком заметной радостью.

– Почему Люцифером? – невозмутимо спросил Толмид. – У меня тоже, когда удается предельно сосредоточиться и приблизиться к Покою, у меня тоже возникает ощущение, что откуда-то отсюда, между бровей, возникает таинственный луч, похожий на сгусток мрака, и луч этот освещает всю мою жизнь, в которой нет разделений на радость и боль, ненависть и любовь… Помнишь, как во время посольства у меня исцелился первый больной?.. Он, кажется, не мог ходить…

– Ходить не мог?! – взревел Филипп еще радостнее. – Он бегал и прыгал. И три человека держали его, чтобы он не набросился на нас и не покусал, как бешеная собака. Он был бесноватым. А ты прочел над ним молитву. И бес тут же из него выскочил.

– Я не читал молитвы. Когда я читал молитвы, у меня ничего не получалось. И в первое время, когда к нам приводили больных, ты их лечил, Филипп. Твои молитвы действовали. Но с этим, как ты говоришь, бесноватым ты не мог справиться.

– Не мог, совершенно верно! А ты пришел мне на помощь и сразу выгнал беса!

– Никого я не выгонял. И помогать тебе не собирался. Я вдруг представил себе Учителя. Я очень живо увидел, как Он в молчании сидит на горе и вокруг Него Покой.

– Не знаю, что он там себе представлял! – Филипп схватил Иуду за руку и жарко шептал ему на ухо. – Но как только он подошел к больному, тот сразу перестал бесноваться, упал на землю и встать уже не мог! И мне пришлось несколько раз прочесть над ним молитву, которую дал нам Учитель, после чего он встал и спокойно ушел. А люди окружили нас! Глаза их сияли! Особенно радовались и благодарили нас женщины…

– Он скоро уйдет, – вдруг сказал Толмид. – Он не от мира сего. И Истина Его не от мира. Царство Его – Царство Покоя. И, может быть, оно похоже на ту Плерому, о которой так красиво рассуждает Филипп… Но боюсь, оно совсем на нее не похоже.

– Они устроили для нас пир! – продолжал восклицать Филипп. – А этот герой дня, этот отшельник, который своим Покоем победил мою Красоту, представляешь, вдруг убежал в горы! А они приготовили горницу, накрыли столы…

Иуда вдруг выдернул свою руку из рук Филиппа. На какое-то мгновение прекрасное лицо его вдруг исказилось, причем все черты разом словно треснули пополам, расползлись, друг на друга наскочили и обезобразились.

– Ты можешь хоть немного помолчать, Филипп! – прошипел Иуда.

Но в следующее мгновение искаженное и почти уродливое лицо вернуло свое прежнее благообразие. И с ласковым участием, с трепетной нежностью, с чуткой надеждой Иуда спросил у Толмида:

– Кто уйдет? Иисус? Как это – уйдет?

– Он давно об этом говорит. В Его глазах уже появилось то, что люди называют одиночеством. Но это – не одиночество. Это то выражение, которое всегда появляется у Него перед встречей с Покоем. С этим выражением он вышел из Ефраима. И позавчера, в Вифании, Мария услышала, поняла и помазала Его к Покою, а мы не услышали и стали упрекать.

– И когда Он уйдет, ты знаешь? – спросил Иуда.

– Думаю, очень скоро. Вчера в Храме он сказал, что уже пришло время Ему прославиться. А потом заговорил о зерне, которое бросают в землю, и оно умирает.

– Он умрет?

– Он не может умереть, потому что смерти для Него нет. Он уйдет в Покой. И нас заберет с собой. Тех, кто слышит Его и видит.

– И как это произойдет, ты догадываешься?

– Он устроит последний пир. И на этом пире очистит, рассадит, причастит хлебом и чашей.

– Как это?.. Что значит «рассадит», «причастит»?

– Сначала очистит – то есть в последний раз призовет нас избавиться от страстей и желаний. Филиппу, может быть, поможет освободиться от его привязанности к Красоте.

Затем рассадит, – монотонно и устало продолжал Толмид. – Я так понимаю: мы жили еще до того, как родились, и, может быть, много раз жили. И в прежних жизнях тоже были желания, тоже были грехи, которые накопились, наполнили нас и перетекли в ту жизнь, которой мы теперь живем и мучаемся. Человек страдает за все свои прежние грехи и привязанности, а не только за те, которые он накопил, родившись в последний раз… Так вот, очистив нас настолько, насколько мы позволим Ему себя очистить, Учитель рассадит нас за столом и разделит на тех, кто уже сейчас сможет пойти за Ним, и на тех, кто пока еще не может. И ближе к себе посадит тех, кто очистился и готов. А может быть, наоборот – дальше от себя посадит, потому что они меньше других нуждаются в Его помощи, потому как уже оставили жизнь, познали Истину и собрались в путь.

И всех нас соединит хлебом – то есть покажет, что всё едино и нет никаких разделений. Нет красоты и уродства. Нет мудрости и глупости. Нет старого и нового. Нет болезни и нет здоровья. Нет любви и нет ненависти. Нет смерти, потому что нет жизни.

Наконец, всех причастит чашей. То есть все мы умрем. Но некоторые уйдут в Покой или в то, что Он иногда называет Жизнью Вечной, в которой уже нет ни жизни, ни смерти. А другие умрут, чтобы вновь родиться и мучиться в колесе страданий, на котором они распяты от самого начала мира.

Толмид замолчал. А Иуда сперва бережно и виновато покосился на Филиппа, а затем спросил у Толмида:

– Откуда тебе это известно?

– Я просто научился сосредоточиваться и заглядывать в прежние свои жизни, – отвечал Толмид. – И Совершенный об этом говорил, когда беседовал с Никодимом о рождении свыше. Тот, кто родится свыше, никогда уже не умрет, потому что он уже никогда не родится. Он уйдет в Покой и сам станет совершенным.

– Таким же совершенным, как Иисус?

– Подобным Ему. И может быть, да, таким же.

– А ты разве слышал, как Иисус беседовал с Никодимом? – спросил Иуда.

– Не слышал.

– Откуда же знаешь?

– Мне Иоанн рассказывал, сын Зеведея.

– Но Иоанна там тоже не было, – уверенно сказал Иуда.