Ветер кинул в открытое окно прядь дождя. Алексей поплотнее застегнул куртку, для Наташи достал из рюкзака прозрачную плащ-накидку, развернул два последних бутерброда, а бумажки бросил на пол.
— Зачем ты мусоришь в нашем лесу?! — упрекнула его Наташа.
— Не бойся, я на костре сожгу, — засмеялся Алексей. Он принёс из крохотной ванной комнаты тазик, собрал туда бумажки и зажёг импровизированный костёр. Наташа пришла в восторг.
— Ты — молоток! — сказала она. — Приамурье тебя не забудет. И вообще: нам в Анучино такие люди нужны.
— Ловлю на слове, — кивнул Алексей и пошёл отпирать дверь — кто-то позвонил к ним.
В коридоре стояла худая и длинная Елизавета Максимовна, комендант общежития.
— У вас ничего не горит, Алексей Николаевич? — спросила она. Комендант последовательно высказывала ему своё уважение. Неясно, правда, было, кому оно предназначалось: лично Алексею или той серьёзной организации, в которой он работал и которая занимала здесь несколько комнат, чтобы новый человек мог перебиться пару месяцев, пока получит квартиру.
— Горит, — согласился Алексей, — однако горит по всем противопожарным нормам и инструкциям, Елизавета Максимовна.
— Комендант попыталась заглянуть в комнату. Алексей решительно преградил ей путь.
— Извините, Елизавета Максимовна, — сказал он. — Я сжигаю секретные документы.
— В комнате? — пролепетала обескураженная и напуганная словом «секретные» комендант.
— А где же ещё? — Алексей, стараясь оставаться серьёзным, изобразил на лице удивление. — На улице никак нельзя. Посторонние лица, ветер… Документы могут разлететься…
Елизавета Максимовна поспешила отступить от двери.
— Я всё понимаю, Алексей Николаевич! — она перешла на трагический форсированный шёпот. — Единственное прошу — будьте аккуратней. На мне ответственность за помещение… Я вас умоляю…
— Елизавета Максимовна! — строго и укоризненно сказал Алексей. — Что за страхи? Я несу полную ответственность.
Он запер дверь и вернулся в комнату. Наташа, прикрыв рот полой куртки, давилась смехом. На глазах её блестели слёзы.
— Лесник завернул на огонёк, — серьёзно пояснил Алексей, протягивая руки к костру. — Просил потом залить угли…
Он вспомнил другой костёр — у реки, когда они, разбив палатку, уже впотьмах начали ужинать. Подступал туман. Прибрежные кусты превратились в сгустки мрака, пропали голоса птиц и реки. Небольшой костёр горел плохо, колол глаза нелепым в этот час всеобщего успокоения светом. Алексей тогда сорвал несколько пучков мокрой от росы травы, бросил в костёр. Хилые язычки пламени тотчас спрятались, повалил белый дым, смешался с туманом. Ещё во тьме белели их лица и руки, которые тянулись то за куском хлеба, то за огурцом, помогали одна другой, обменивались как бы случайными прикосновениями. После каждого глотка коньяку, как после вспышки света, становилось ещё темней. Они невольно приглушили голоса, завернули и спрятали еду. Было странно и даже кощунственно жевать во мраке, будить тишину, которая собралась на дне августовской ночи, шуршанием бумаги или лишним движением. Зато руки их смелели с каждой минутой. Им было удивительно хорошо, потому что ночью, под открытым небом ласки естественны, как сама ночь…
Позже объявились звёзды. Они с Наташей побежали к реке — раздетые, невесомо скользя в тумане, который бродил по берегу. Вода оказалась парной и чистой. Чуть плеснёт случайно рука, забелеет рядом любимое лицо — и дальше, дальше, в полёт без берегов и ощущения пространства, в безмолвное парение среди вод и тумана, ещё более пьянящее, чем бег в ночи.
Он помнил всё.
Как не отпускала их река, как он дурачился и ловил в тёмной воде губами серебристые льдинки звёзд, как слепым котёнком тыкалась ему в лицо прохладная после ночного купания маленькая грудь…
Алексей заглянул в глаза гостьи, молча нашёл и поцеловал руку Наташки — с маленькими пальцами, которые она по детской привычке складывала лодочкой. Завтра работа. И послезавтра. И ещё два дня. А в пятницу они отнесут в загс заявление, и не надо будет больше ездить «сдавать нормы ГТО», хотя кто знает: будут ли они ещё когда летать в прибрежном тумане, незаметно переходящем в парную, почти неосязаемую воду. И зори, и вечера в их большом городе так похожи.
— Я обожгла ногу! — вдруг заявила Наташа, которая, не снимая туфель, «грела» ноги возле импровизированного костра.
Она показала на чёрную, уже прогоревшую бумагу в тазике, и они, не сговариваясь, рассмеялись.
Утром на работе Алексей подписал семь или восемь бумаг — особо не вникая, чтобы не исчезло, не растворилось ощущение праздника, с которым они вчера «вернулись» из сверхдалёкого Анучино. Затем запер кабинет и разобрал телефонный аппарат — вот уже несколько месяцев в нём барахлил звонок. Алексей отрегулировал зазор молоточка, проверил контакты и, пожалев, что такое тихое и бездумное занятие кончилось, подключил аппарат к розетке. Телефон тут же зазвонил,
— Послушай, торо, — сказала Наташка. — Что происходит? Я звоню тебе битый час, а у тебя всё время занято… Так мы идём в пятницу?
— Спецсвязь, — засмеялся Алексей. — Звонили друзья из Анучино. Просили поддержать… А пятница само собой. Святой день.
— Король Филиппинских островов тоже звонил? — вздохнула Наташка.
— Там президент, — поправил её Алексей и горестно сказал: — Двадцать семь лет поиска!.. Колоссальный выбор, неограниченные возможности, а в результате я женюсь на малограмотном человеке…
— Ты знаешь, что у меня травма? — перебила его Наташка.
— Что случилось? — Алексей тотчас стал серьёзным, даже дыхание затаил.
— Я вчера таки обожглась. На ноге, возле большого пальца, волдырь.
— Брось заливать, — засмеялся облегчённо Алексей. — Далось тебе это Анучино. Ты же в туфлях была.
— Я не шучу! — сказала Наташка, и он понял — не шутит.
— Это внушение, — предположил Алексей, подумав. — Точнее — самовнушение. У тебя богатое воображение. Мировая медицина знает аналогичные случаи.
— Плевала я на мировую медицину, — заявила Наташка. — У меня волдырь! И он болит! А ты рассказываешь мне про случаи…
Наташка положила трубку. Он тут же набрал её номер.
— Я не про случаи, — сказал Алексей и опять засмеялся. — Я теоретическую базу подвожу. Но всё-таки? Ты мне только о волдыре хотела сказать?
— Нет, конечно! — Наташка на другом конце провода всхлипнула. — Я люблю тебя, торо!
— Я знаю, — согласился Алексей. — Торо, как правило, чувствительны. Но любовь матадора дорого им обходится.
— Я не могу ждать до пятницы, — сказала Наташка. — Придумай что-нибудь. Ты ведь изобретатель… И быстренько. А то меня уже выгоняют из телефонной будки.
— Ты опять фантазируешь, — Алексей покачал головой, будто Наташка могла его увидеть. — Это я к тебе звоню. И не в будку, а домой. Если ты подождёшь до пяти…
— Это невозможно! — Наташка часто задышала в трубку, собираясь, видимо, снова заплакать. — Неужели ты не понимаешь?!
— Ладно, — вздохнул Алексей. — Я попробую что-нибудь предпринять. Проще всего — ускорить бег времени.
Он глянул на часы, сосредоточился.
…Минутная стрелка бешено вращалась, а часовая уже подбиралась к пяти.
