Мы поехали вдоль набережной. Когда мы удалились от моста метров на пятьсот, я вдруг увидела, что Кованьков падает на пол машины. Тотчас незнакомый мужчина накрыл его попоной и приказал шоферу остановиться. «Вылезайте!» – крикнул он мне и Арнольду. Мы вылезли из машины. Незнакомец тоже вылез, отвел нас в сторонку и, обращаясь ко мне, сказал: «Русский офицер готовил арест твоего отца. Мы вовремя это разнюхали. Мы – и твой отец в особенности – рекомендуем тебе молчать. У нас достаточно твоих писем с благодарностями за деньги, которые ты получала. Лучше всего сегодня же уезжай во Франкфурт к сестре. Она, кстати, очень тяжело больна». Потом он сказал Арнольду несколько слов, которых я не расслышала, вернулся в машину, которая помчалась обратно к Варшавскому мосту. Вот и все, что я знаю…

Да, конечно, я с Арнольдом говорила – вернее, он говорил со мной. Я вообще была так потрясена, что слова произнести не могла. Арнольд остановил такси и отвез меня домой. Пока мы ехали, он без конца твердил мне на ухо, что наше спасение только в одном: молчать, что бы ни случилось. Мы, мол, ничего не знаем, и все. Я должна сказать, что Арнольд тоже был испуган и очень взволнован…

Да, я уехала во Франкфурт в ту же ночь на первом попавшемся поезде…

Сестра лежит в больнице, и главный врач говорит, что ее дела очень плохи… Нет, кроме главного врача, я ни с кем не говорила. Он всегда бывает, когда я прихожу в больницу, сам проводит меня к сестре и потом провожает до ворот… Нет, сестра выглядит вполне прилично.

Зигмунд Лисовский назначил Посельской свидание в букинистической лавчонке, разместившейся в подъезде разбитого во время войны дома. Посельская даже не сразу нашла ее. Вывеска на узенькой двери была размером в тетрадочный лист.

В лавке пахло мышами и столярным клеем. Всю ее левую, скошенную лестничным пролетом стену занимали стеллажи с книгами. В задней стене находилась низенькая дверь, завешенная суконной гардиной. Оттуда вынырнул, точно специально подобранный по размеру двери, кругленький коротышка в грязном синем комбинезоне.

– Что вам угодно, мадам? – Коротышка выпуклыми, слезящимися глазами с раболепным выражением уставился на девушку.

– Покажите мне какие-нибудь французские романы.

– Сию минуточку! – Коротышка вспрыгнул на стремянку, выхватил с полки несколько потрепанных книг и рассыпал их на прилавке.

– Французов, извините, у нас маловато. Последствия чисто исторического порядка. – Склонив шарообразную голову, букинист смотрел, как Посельская перелистывала книги.

Наташа недоумевала. Она пришла сюда с десятиминутным опозданием, а Зигмунда Лисовского нет.

– Пожалуй, возьму вот эту… – нерешительно сказала Посельская. – Сколько стоит?

– Мадам, а может, не стоит зря тратить деньги?

Встретив удивленный взгляд Наташи, букинист тихо произнес:

– Господин Лисовский ждет вас там, – и показал на заднюю дверь.

За дверью была маленькая комнатушка, в которой стояли кровать, стол и один стул. На кровати сидел Зигмунд Лисовский. Когда Наташа входила в комнату, он посмотрел на часы.

– Любишь опаздывать? – спросил он без тени улыбки.

– Пришлось пропустить два поезда метро – люди едут с работы.

– Садись. – Лисовский кивнул на стул. – Свидание у нас не любовное, не будем тратить время. Я хочу поговорить о твоем отце.

– Это еще зачем? – спросила Посельская, думая в это время, как вести себя в связи с таким неожиданным желанием Лисовского.

– Видишь ли…

Наташа заметила, что король тренеров немного смутился и не знает сам, как начать разговор. Он тряхнул головой и точно сбросил смущение.

– Я не умею финтить, будем говорить прямо. Я из тех, кому не нравится, что Германия разодрана на куски, и которые не собираются с этим мириться. Германии не нужны ни русские, ни англичане, ни тем более французы. А русских мне просто трудно видеть на улицах Берлина!

Наташа заметила, что американцев он не назвал.

– Мы те, кто не капитулировал вместе с Кейтелем и готов пойти на все ради Германии. Твой отец офицер морских сил рейха? Так?

– Был, – уточнила Наташа.

– Что значит «был»? Немецкий офицер всегда офицер, пока он жив, – быстро произнес Лисовский. В глазах у него вспыхнул и тотчас погас злобный огонь.

– Мой отец увлечен своей гражданской профессией.

– Ерунда! Откуда ты знаешь, что у него на душе?

Некоторое время они оба молчали.

– Ну и что же вы от меня хотите? – спросила Наташа.

Лисовский посмотрел на Посельскую раздраженно и вместе с тем настороженно.

– Прежде всего не забывай, что ты немка, – усмехнулся он.

– Я это всегда помню.

– Тогда отец твой помнит это вдвойне. Он кровь проливал за Германию. Наверное, с ним мне говорить было бы легче.

– Смотря о чем! – Посельская с вызовом смотрела на Лисовского.

– Все о том же – о Германии. Он же ведь не стал красным?

– Он был и остался немцем…

– Красные тоже кричат, что они немцы.

– Знаете, что я вам скажу… – Посельская смело смотрела в холодные глаза Лисовского. – Я категорически не желаю заниматься политикой. Это все знают в моем институте, это знает мой отец, мои друзья и должны знать вы. Я делаю то, что мне нравится. Учусь. Мне нравится спорт – я занимаюсь спортом. Мне нравится парень – я провожу с ним время.

– Русский? – усмехнулся Лисовский.

– Сегодня – русский, завтра – египтянин. Важно, чтобы нравился. И больше я ничего не хочу знать. Грош цена вам, занимающимся политикой, если вы не можете обойтись без того, чтобы не тянуть в политику таких, как я!

– Но твой-то отец мужчина? – после долгой паузы устало произнес Лисовский.

В его глазах Наташа прочла разочарование. Возможно, что он уже злился на себя, что организовал это бесполезное свидание. И тогда Посельская решила подбодрить его немного.

– Я поговорю с отцом, – сказала она.

– О чем? – насторожился Лисовский.

– Вообще. Я с ним как-то ни разу не говорила о политике. Мне даже самой вдруг стало интересно, что он думает обо всех этих вещах.

– О каких?

– Ну, Германия, Германия и еще раз Германия.

– А кто, между прочим, тот русский, который сегодня тебе нравится? – вдруг спросил Лисовский.

– Мужчина. Молодой, интересный, острый.

– Чем занимается?

Наташа засмеялась:

– Мне не приходило в голову задать ему этот вопрос и заодно уже поинтересоваться и его зарплатой. До замужества еще не дошло. Сам он говорил, что он военный инженер, что-то тут у нас консультирует…

– Что именно?

– Да не знаю я! – искренне возмутилась Посельская. Помолчала и робко спросила: – Наверное, вы больше уже не будете заниматься со мной баттерфляем? Мне очень жаль.

– Да? – Лисовский почти улыбнулся. – Нет, почему же, позанимаемся. Ведь ты обещала поговорить с отцом… – Он тяжело поднялся с постели. – Ты уйдешь отсюда одна. Извини, что не провожаю.

– Этим занимается мой русский, – засмеялась Наташа.

– Он что, опять ждет тебя? – не сумев скрыть испуг, спросил Лисовский.

– О нет! Не хватало, чтобы он провожал меня на свидание с другим мужчиной!

Наташа вышла на улицу, довольная собой. Кажется, она не сделала ничего такого, за что полковник Семин пробирал бы ее на очередном совещании.

Рычагов установил, что Хауссон каждое утро ездил на улицу Хенель. Оставив машину на площади Майбах, он пересекал бульвар, по улице Хенель доходил до пятиэтажного дома очень старой постройки и скрывался за обшарпанной массивной дверью.

На улице, по обеим сторонам двери, висело множество табличек, по которым можно было узнать, кто живет в этом доме. Зубной врач, протезист, адвокат, учитель музыки и много еще всяких других полезных людей. Не было только таблички, пояснявшей, что в этом доме на втором этаже находится один из филиалов ведомства майора Хауссона.

«Он человек скромный – не хочет афишировать свою фирму», – угрюмо усмехнулся полковник Семин, когда Рычагов показал ему фотографию подъезда дома на улице Хенель.