— А Тони закончила французскую гимназию, потом отделение французской филологии Софийского университета. Понимаете, у нас уже не было средств на то, чтобы послать ее изучать язык за границу. В нашей семье никогда не было измен, господин следователь.

— Да, конечно, — согласился Димов. — Но откуда вы знаете все это? Вы часто ходили в сестре в гости?

— К ним… в гости? Ни за что!

— Извините, но у него тоже высшее образование…

— Чего оно стоит, господин следователь, болгарское высшее образование? Палкой кинешь — попадешь в такого ученого. Гораздо важнее воспитание, полученное в семье, в нем — все!.. В нашей семье ни у кого не было тайн друг от друга. Никогда.

— Ну, хорошо, достаточно, — спокойно сказал Димов. — Спасибо, что с готовностью отозвались на наше приглашение.

Ралчев сейчас же понял, что никакого желания уходить у сестер нет. После стольких лет бесцветной жизни они вдруг стали центром события, и теперь им совершенно не хотелось вновь окунаться в унылые будни. Они молчали и не вставали. Потом старшая выдавила из себя:

— Господин следователь, вас интересует…

— Что? — поинтересовался Димов.

Но сестры беспомощно замолчали: они не знали, что предложить.

— Может быть, вас интересуют старые семейные фотографии… Чтобы составить впечатление…

— Спасибо. Я сообщу вам, если понадобится, — ответил Димов. — Еще раз благодарю вас за отзывчивость.

Женщины нехотя встали. Вдруг старшая спросила!

— А он не в коридоре?

— Кто?

— Муж Тони.

— Нет, нет, будьте спокойны.

— Будь он там, мы бы предпочли выпрыгнуть из окна! — мрачно изрекла старшая.

Наконец они вышли. Ралчев озадаченно почесал затылок.

— Они невероятно манерны, — заметил он. — Им рискованно верить.

— Им не нужно верить. Важнее — выслушать.

— И все же этот Генов, похоже, и в самом деле существует.

— Я в этом не сомневаюсь. Вполне возможно, что он действительно был любовником покойной. А, может, просто приятелем. Но истории этой они не выдумали. Не могли выдумать. Скорее всего, Антония Радева нередко откровенничала с ними.

— Это несколько странно, — буркнул Ралчев, — поскольку…

— Поскольку они впрямь из крепкой старой семьи. А для таких семей традиции — это нечто священное.

Роза, дочь Радевых, пришла через четверть часа, точно в указанное время. Ралчев залюбовался девушкой. От всего ее облика веяло нежностью и очарованием, но особенно трогательны были слегка выступающие скулы и едва заметные веснушки на маленьком носике. Разговаривать с ней оказалось трудно. Сначала она вообще не могла говорить: голос дрожал, и казалось, что вот-вот он прервется, как паутинка. Более того, при одном упоминании о матери у нее на глазах сразу же выступали слезы, и она начинала машинально вытирать их.

— Извините, что расспрашиваю вас в таком состоянии, — мягко начал Димов. — Мы понимаем ваше pope… И все же, нет ли у вас каких-либо предположений о том, кто мог убить вашу маму?

Роза покачала отрицательно головой.

— Но, может быть, вы догадываетесь, почему ее убили?

— Представления не имею! — ответила девушка. — Все случившееся кажется мне невероятным и чудовищным. Она была таким замечательным человеком. Такая благородная и терпеливая…

Ралчев почувствовал, как следующий вопрос буквально застыл на губах его начальника. И после секундного колебания тот все же спросил:

— Вы сказали — терпеливая. Почему терпеливая? Что означает для вас это слово?

— Просто терпеливая, — тихо ответила Роза. — Терпеливая и невзыскательная. Она могла бы вынести все…

— А что ей нужно было выносить? И терпеть?

Девушка несколько озадаченно посмотрела на Димова:

— Не понимаю, что вы хотите сказать…

— Извините, я говорю о вашем отце… Вы ведь о нем думали? Его ей приходилось терпеть?

На какое-то мгновение в глазах Розы вспыхнуло негодование.

— Мой отец — исключительно порядочный человек! — сдержанно ответила она.

— Понимаю вас, но это порой не мешает супругам постоянно ссориться. Не досаждал ли он в последнее время чем-нибудь вашей матери?

— Отец? — Роза широко раскрыла глаза. — Нет, никогда!

— Даже не повышал голоса?

— Да что вы! — искренне удивилась Роза. — Я вообще не помню случая, чтобы отец когда-нибудь ругался. Он ни разу не накричал ни на маму, ни на меня. Он очень тихий и кроткий человек.

— Вы уверены в том, что говорите?

— Как я могу быть не уверенной в этом? Ведь еще год назад я жила дома…

— Может быть, за этот последний год…

— Нет, ничего такого не было! — решительно сказала девушка. — И вообще, почему вы задаете мне такие вопросы?

— Буду с вами откровенен. Вот показания ваших теток.

— Глупости! — нервно произнесла Роза. — Они просто выжили из ума… И чем же, по их мнению, отец мог быть недоволен?

— Он подозревал, что жена изменяла ему.

Из широко раскрытых глаз молодой женщины вдруг потоком полились слезы. Димов подождал, пока она успокоится. Выражение его лица свидетельствовало о том, что он уже сожалеет о сказанном.

— Прошу вас, товарищ инспектор, — произнесла наконец Роза, — не оскорбляйте память моей матери. Она была безукоризненной женщиной… Во всех отношениях.

В ее словах звучала категоричность. Димов на мгновение задумался, потом неохотно сказал:

— В таком случае — все. У меня нет больше вопросов. И прошу вас простить меня за беспокойство…

Роза сейчас же встала. Ее плечи, когда она направилась к двери, слегка дрожали. Ралчев чувствовал, что она едва себя сдерживает, чтобы не разрыдаться. Димов заметил расстроенное лицо своего помощника и виновато проговорил:

— Наверное, не стоило ее допрашивать сегодня.

— И я так думаю. Лучше бы после похорон…

— В том-то и дело, что после похорон люди быстро успокаиваются. И становятся осторожными и расчетливыми.

Ралчев молчал.

— Поверь, что это так, — вздохнул Димов. — Когда умер мой отец, мать находилась в эвакуации, в деревне. Бомбардировки, разбитые дороги — отца похоронили без нее. Так она до сих пор не может себе этого простить. И все еще плачет… Только на самих похоронах можно выплакать все сразу.

— Эго правда, — грустно согласился Ралчев.

— Могила — это как бы ворота, через которые человек уходит в некий иной мир. И ты видишь это своими глазами. А иначе тебя не оставляет чувство, что человек просто исчез… И это невыносимо.

Пока они ждали Радева, принесли заключение доктора Давидова. Ничего интересного в нем не оказалось. Судя по тому, что нашли в желудке, убитая, вероятно, обедала в ресторане. И выпила пару рюмок вина.

— В ресторан не ходят в одиночку, особенно женщины, — заметил Димов.

— К тому же женщины не пьют вина в обед, — добавил Ралчев.

— Может быть, появился господин Генов? — Димов едва заметно улыбнулся.

— Ничего удивительного, — сейчас же согласился Ралчев. — Утром она пошла на работу в новом костюме. Если она вообще ходила на работу.

— Это обязательно нужно проверить, — кивнул Димов. — Так или иначе, но этот «некто» был, вероятно, последним, кто видел ее в живых.

Стефан Радев тоже пришел вовремя. Ралчеву показалось, что он еще больше измучен горем, чем в первый день. За одну ночь он словно высох, лицо почернело, взгляд остекленел. Он вошел мягкой и бесшумной походкой, беспомощно огляделся, словно не понимая, где находится и чего от него хотят.

— Садитесь, — сказал Димов. — Куда вам будет удобнее…

Радев тяжело опустился в одно из кресел. Его руки едва заметно вздрагивали, лоб покрылся капельками пота.

— Если вы не в состоянии разговаривать, — предложил Димов, — мы можем перенести встречу на завтра.

Радев помолчал, потом чуть слышно попросил:

— Бы не могли бы дать мне стакан воды?

Когда Ралчев вернулся с водой, Радев, оцепенев, сидел в кресле. Он с жадностью выпил воду и немного пришел в себя. И только поставив стакан, внимательно взглянул на инспектора.