– Отключили на сегодня и двух охранников оставили.

– Все равно давай по‑тихому.

Надрезав по карандашному следу, он сорвал обои. Клеили их не один раз, слой на слой, но отошли от стены они сравнительно легко.

Открылась серая, в разводах клея, штукатурка. Игорь покопался в сумке и достал монтировку. Приставив плоский конец ломика к стене, он принялся молотком сбивать штукатурку, не обращая внимания на приплясывающего от нетерпения Трофимыча. После нескольких ударов обнажился красный кирпич.

– Черт, нежели ошибка вышла? – пробормотал Трофимыч.

– Не спеши. Видишь, кирпич отличается, – Корсаков показал разницу между цветом кирпича в стене и на освобожденном участке.

Он сбил штукатурку по всему периметру, Трофимыч отгребал ее в сторону. Руки с непривычки дрожали, по лицу бежал пот – проспиртованный организм протестовал против нагрузок.

– Дверь там, – бормотал Трофимыч, – точно говорю – дверь.

– Очень даже возможно – согласился Корсаков. Его тоже стал захватывать азарт кладоискательства. Он отступил от стены, – ну‑ка, давай кувалдой. Да не со всей дури – потихоньку, полегоньку.

Трофимыч бухнул в стену, обернулся, радостно улыбаясь – звук был гулкий, как если бы за кирпичами была пустота. Ударил еще несколько раз и внезапно несколько кирпичей сдвинулись. Ободренный удачей, Трофимыч набросился на старую кладку, как засыпанный в забое шахтер.

По особняку разносились гулкие удары, Корсаков морщился – охрана антикварного магазина могла поднять тревогу, несмотря на предупреждение о проводимых работах.

Кирпичи подались и рухнули в образовавшееся отверстие. Трофимыч уронил кувалду себе на ногу, выругался и припал к пролому.

– Темно, как у негра в желудке и воздух какой‑то пыльный.

– Если эту дверь заложили хотя бы в семнадцатом году – это неудивительно, – сказал Корсаков.

Они быстро разобрали остатки стены, за которой оказалась полураскрытая дверь.

– Ишь, даже не заперли, – проворчал Трофимыч, распахивая дверь настежь, – Игорек, тащи‑ка переноску.

Корсаков отцепил переноску от крюка в потолке, подтянул провод к пролому. Стоваттная лампа осветила небольшую комнату, бюро возле противоположной стены, полированный стол на гнутых ножках. На столе лежали стопка книг, разбросанные карты, стоял подсвечник с наполовину прогоревшими свечами. Все было покрыто толстым слоем слежавшейся, похожей на войлок, пыли.

Трофимыч ринулся к бюро. Корсаков повесил переноску на дверь и прошел в комнату.

– Пусто, – разочарованно сказал Трофимыч, – пусто, мать его так!

– Ты погоди, не мельтеши. Оглядись повнимательней, – сказал Корсаков.

– А чего тут глядеть, – Трофимыч повел рукой.

Комната и вправду была пуста. Игорь подошел к столу, заглянул за него.

– Ты рассказывал, как мужики вино нашли, – напомнил он, – вот, полюбуйся.

За столом стоял полупустой ящик, наполненный какой‑то трухой, из которой торчали горлышки запечатанных сургучом бутылок. Трофимыч метнулся к столу, выхватил бутылку, протер ее ладонью.

– Хе… а, черт, не по‑нашему написано

– Дай‑ка, – Корсаков взял у него бутылку, повернулся к свету, – «Henessey», тысяча… – он почувствовал, как у него перехватило дыхание.

– Чего? – насторожился Трофимыч, – барахло?

Корсаков откашлялся.

– Трофимыч, ты хочешь купить этот особняк?

– А на хрена он мне? – озадаченно спросил напарник.

– Пивную устроишь, – ответил Игорь, чувствуя, что сердце забухало так, что вот‑вот могло проломить ребра.

– Не люблю я пива, – сказал Трофимыч, – что с вином‑то?

– Это не вино, родной ты мой, это коньяк!

– Хрен редьки не слаще. Продать можно будет?

– Можно, еще как можно. Только с умом надо, понял?

Игорь присел на край стола, лихорадочно соображая.

– Так, Трофимыч. Ты сидишь здесь, стережешь коньяк и все остальное, – Игорь поставил бутылку на стол, взял в руки книгу, смахнул ладонью пыль и полистал ее.

Трофимыч заглянул через плечо.

– Тоже не по‑русски.

– Эта – на французском, – Корсаков отложил книгу и взял другую, – а эта на латыни. Эта… я даже не знаю на каком языке, но… – сказал он и замолчал.

На открытой странице он увидел удивительно знакомые символы. Именно такие он перенес на свою картину «Знамение», заставив человеческие фигуры тянуться к ним сквозь багровый туман.

– Что там?

– Не знаю, – задумчиво сказал Корсаков, – но книги тоже, мне кажется, немалых денег стоят.

– Вот свезло, так свезло, – выдохнул Трофимыч, – я одного барыгу знаю – книги можно разом ему сдать, и винцо тоже.

– Ты не спеши. Если я правильно понимаю, то у твоего барыги денег не хватит все это купить, – пробормотал Игорь.

– А картишки? Смотри ты, пакость какая, – Трофимыч скривился, рассматривая карты, размером с почтовую открытку, – прям порнуха, прости Господи.

– Это карты Таро, – пояснил Корсаков, – специальные карты для гадания. Играть в них нельзя, – он собрал карты и сложил в плоский футляр. – Трофимыч, слушай команду: сидишь здесь, стережешь это добро. Ни ногой отсюда!

– Может, мужиков позвать?

– Я тебе позову! Сначала надо знающего человека найти, оценить товар, продать и при этом не продешевить. А мужиков угостишь с выручки, понял?

– Понял.

– Ну, то‑то, – Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери. – Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.

– А почему послезавтра?

– Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, – пояснил Корсаков. – Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.

– Понял, – радостно закивал Трофимыч, – давай, Игорек, не мешкай. А где это – Канары?

– Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, – не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.

Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.

Корсаков почти бегом добежал до метро «Арбатская» и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо «алле», или «слушаю вас», Леня вопрошал «чего надо?».

– Чего надо? – раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.

– Леня?

– Я за него, – пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.

– Как здоровье драгоценное?

– Ты что, смеешься? Только из‑под капельницы.

– Что‑о? – испугался Корсаков.

– Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны…

– Герман, что ли? – уточнил Корсаков.

– Ну да. Просто бездонная бочка какая‑то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался – мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.

– Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, – похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит. – Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.

– Слушай, Игорек, давай завтра, а?

– Никак нельзя завтра – опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?

– Михаил Максимович? – помолчав, вспомнил Леня, – Пока да. У него то ли Зюйд‑банк, то ли Зип‑банк, а что?

– А старье он до сих пор коллекционирует?

– Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал – он на аукцион приезжал.

– У меня есть кое‑что для него, – сказал Корсаков.

Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что‑нибудь ценное.

– Ты уверен, что он заинтересуется? – наконец спросил Леонид.

– Думаю, что заинтересуется.