Внезапно потемнело. Клубящиеся облака затягивали единственный чистый клочок неба. Луна глядела вниз, как упавший в болото путник в последний раз смотрит из трясины на голубое небо. Болотной ряской сомкнулись тучи, ударил гром.

Последний из четверых противников пошел на Рогозина, крутя топором мельницу, жонглируя, словно цирковой силач грифом от штанги. Заметив, что от полукруга бойцов отделились еще несколько фигур, Рогозин дождался, пока топор ушел за спину врага и прыгнул вперед.

* * *

Глаза женщины ощупывали ее, как барышник ощупывает лошадь на ярмарке. Анюта сжалась под оценивающим взглядом, но внезапно почувствовала поднимающуюся из груди волну гнева. Она выпрямилась и гордо откинула голову:

– Чем я лучше тебя? Я не понимаю о чем ты?

– Не понимаешь? – глаза женщины в зеркале сузились. – Ты – обычная самка, смертная, хоть и несешь в себе знание поколений. Что он нашел в тебе, чем ты его приворожила? В каждом столетии вы встречаетесь, несмотря на все преграды, не пора ли прервать цепь ваших затянувшихся отношений?

– Тебе не удастся, – Анюта тряхнула головой, рассыпав по лицу волосы.

– Ты полагаешь? – женщина отстегнула застежки легкой кирасы на плечах, сняла и уронила ее на землю. Металл глухо звякнул. Потом распустила шнурок, стягивающий кожаную юбку, и юбка скользнула по ногам, сложилась у щиколоток. – Проверим?

Анюта почувствовала мгновенное головокружение. Комната, казалось, сместилась, зеркало стремительно наплыло на нее, будто поглощая. Она провела рукой по глазам, словно смахивая паутину, и замерла.

В зеркале отражались две обнаженные фигуры: ее и черноволосой женщины. Они стояли рядом, почти касаясь друг друга плечами, обе высокие, стройные, с длинными ногами и точеными коленями. Но если у Анюты тело еще не налилось женской спелостью, то ее соперница предстала во всем блеске зрелой красоты. Она была настолько безупречна, что это даже отталкивало. Может, чуть‑чуть тяжела была высокая полная грудь, подрагивавшая от дыхания, или чрезмерно тонка талия, переходящая в широкие бедра, но это неуловимое впечатление гротеска ускользало, как скрадываются незначительные детали, поглощенные целостностью облика. Женщина стояла спокойно, высоко держа голову, полная осознанием собственного совершенства.

Анюта по сравнению с нею была похожа на угловатого подростка: прямые плечи, небольшая крепкая грудь с вызывающе глядящими вверх сосками, худенькие бедра, плоский живот. Однако впереди у нее было созревание, превращение в цветок, тогда как у соперницы – увядание, осень, а дальше – тлен и прах. И даже если осень, золотая, пышная и обильная, продлится, неизбежно следом придет зима…

Осознание этого, скрытое чувство превосходства и некоторая жалость к сопернице слишком ясно проступили на лице девушки, заносчиво смотрящей на соперницу. И та это поняла.

– Что ты можешь дать ему, кроме своих неумелых ласк, своего жалкого тела? Кратковременное забытье? Оно длится не дольше, чем он восстановит дыхание после оргазма, – прошипела женщина.

– Ты можешь предложить больше?

– Любовь с тобой это стакан воды – утоляет жажду и забывается, а моя любовь – будто вино, дарующее забвение, которое длится дни, месяцы, годы. Это – растянувшийся во времени восторг слияния, упоение обладанием. Экстаз, в котором живешь и без которого день покажется ночью, а жизнь смертью.

– Экстаз длиною в жизнь? – насмешливо спросила Анюта. – Вино, опьянение которым длится годы? Представляю, каким будет похмелье.

– Любви тоже надо учиться, моя дорогая. Ты слишком молода, чтобы это понять.

– Мы учимся вместе, мы открываем друг другу новые миры. Наши судьбы пересекаются много веков…

– И каждый раз вы начинаете заново. Вы познаете друг друга, а в сердце каждого кроется сомнение: что, если это не он, не она. Вы скрываете страхи и лихорадочно совокупляетесь, вы мотыльки‑однодневки, на мгновение встретившиеся возле пламени, чтобы сгореть вместе. Я предложу ему вечность…

– Вечная любовь так же тосклива, как и вечное одиночество. Оставь нас, Повелительница мертвых. Ты забыла свое земное имя…

– Я отказалась от него, но даже хорошо, что ты знаешь, кто я, – нехорошо улыбнулась женщина. – Так гораздо лучше. Стало быть ты знаешь, что вам предстоит. Я буду ждать вас, и тогда мы продолжим наш спор. А судьей будет Бальгард. Я не прощаюсь, наследница Праматери, – образ женщины стал тускнеть, исчезая в дымке. Ее изображение тонуло в зеркале, словно в омуте. – Я буду ждать встречи с вами, – донеслось до Анюты издалека, будто из‑под земли…

Она пришла в себя. Лежать было жестко и неудобно. Она открыла глаза. Над головой крылом бабочки билась занавеска, в окно светила луна, окруженная желтым ореолом. Анюта увидела, как тучи надвинулись с двух сторон, поглощая свет, и тотчас воздух стал холодным и влажным. Анюта приподнялась, оглядываясь. Она лежала на полу напротив зеркала. Было темно, лишь одна свеча возле кровати освещала комнату.

Чувствуя слабость, как после приснившегося кошмара, Анюта поднялась на ноги, кое‑как добралась до кровати и упала на нее ничком.

Далекий раскат грома прозвучал, как набатный колокол. «Я буду ждать вас», – вспомнила Анюта слова Хельгры, и впервые неуверенность закралась в ее душу.

* * *

Первые крупные капли упали на лобовое стекло одновременно с раскатом грома. Корсаков включил дворники. Слева промелькнул стадион Юных Пионеров, перестраиваемый то ли в элитный дом, то ли в увеселительный комплекс. «Все правильно: пионеров больше нет, стало быть, и стадион не нужен», – подумал Корсаков. Вдоль трассы замелькали палатки: «Игрушки», «Салон‑Интим», видео‑аудио. Метро «Динамо», а за ним одноименный стадион… или стадион «Динамо» и одноименное метро? Что построили раньше? А‑а‑а, какая разница! Важно, что стадион еще не собираются сносить. А дальше пойдут улицы с примечательными названиями: улица пилота Нестерова, Степана Супруна, Авиационная. А как же им называться, если напротив старейший московский аэродром – Ходынское поле? На улице Супруна, помнится, Корсаков как‑то был в гостях у одного писателя‑фантаста. На Арбате познакомились. Эх, и погуляли… Корсаков еле до дома добрался. И почему эти писатели все, как один, запойные? Ну, может, и не все, но большинство. Так и растерялись они с новым знакомым: обещал писатель позвонить на следующий день, книжки подарить, да так и пропал…

Ага, вот и бывшая академия имени Жуковского. Ковала кадры советской авиации и космонавтики, пока кто‑то не решил, что много чести летчикам – обитать во дворце, построенном аж при Екатерине Великой. Знаменитый дворец, Петровский путевой. А сделаем‑ка мы там гостиницу элитную с рестораном. Так сказать, научно реставрируем, и будет пример «удачного совмещения современного использования и исторической функции, при соблюдении внешней публичной доступности». Во как отмазались…

Корсаков опустил стекло и сплюнул в начинающийся дождь. Черт с вами, делайте, что хотите, если деньги решают все. Пока решают… Он вывернул руль, поворачивая к Аэровокзалу, утопил педаль газа. «Daewoo» подпрыгнула на трамвайных рельсах, проскочила мимо гостиницы «Аэрофлот». Так, налево, а теперь направо. Впереди, между хоккейным дворцом и рынком, темнело бывшее летное поле, за ним мерцали далекие огни в районе Хорошевки.

Дождь сыпанул полосой, будто пробуя силу, и обрушился тропическим ливнем. В последний момент свет фар выхватил из пелены дождя ворота, сваренные из толстых металлических перекладин. Корсаков ударил по тормозам, машина пошла юзом, ткнулась правой дверцей в ворота и замерла. Корсаков выскочил под дождь. Одежда мгновенно намокла. Черт, не догадался прихватить что‑нибудь тяжелое… Он открыл багажник, порылся в бардаке, который там царил. Под запасным колесом обнаружился баллонный ключ. Корсаков схватил его, вспрыгнул на капот и, ухватившись за верхнюю перекладину, перемахнул через ворота.