Корсаков поперхнулся чаем и закашлялся.
– Сегодня проблем быть не могло, потому что я не ночевала дома, – гордо сообщила Анюта.
– Вы бы не могли снять шейный платок? – попросила Белозерская, не обращая на внучку внимания.
– Отчего же не снять? – Корсаков почувствовал, что у него забегали глаза, а пальцы, держащие чашку, стали подрагивать. – Конечно, сниму.
Он поставил блюдце с позванивавшей на нем чашкой на стол и непослушными пальцами стал развязывать платок.
– Ну‑ка, посмотрим… – Лада Алексеевна чуть повернула ему голову, рассматривая синяк на шее.
Корсаков почувствовал себя на врачебном обследовании. Пальцы у нее были сухие и холодные. Анюта отставила свою чашку и присоединилась к осмотру.
– Значит, ночью у вас были проблемы, Игорь Алексеевич? – ядовито спросила она. – И как же звали вашу проблему, позвольте узнать?
– Анечка, радость моя, ты не поверишь…
– Конечно, не поверю! Стоит мне только за порог…
– Анна, держи себя в руках.
– А ты помолчи, бабуля. Это наши дела. Значит, трах со мной вас уже не устраивает? Значит…
– Все меня устраивает, – попытался объясниться Корсаков. – Ты можешь спокойно меня выслушать?
– Представляю, какую ты нашел себе шалашовку среди своих друзей. Она что, натурщица?
– Какая натурщица, ты можешь меня выслушать?
– …и дает всем направо и налево? А как насчет минета?
– Дура ты, Анька…
– Замолчите немедленно! – воскликнула Лада Алексеевна и пристукнула ладонью по столу. – Сейчас же замолчите!
Корсаков сделался красным, как рак. Анюта плюхнулась на стул и отвернулась к окну. В глазах у нее стояли слезы, она моргала часто‑часто, как ребенок, из последних сил сдерживающийся, чтобы не заплакать.
– Я знаю эту женщину, – сказала Белозерская. – Вернее, знала шестьдесят лет назад. Тогда ее звали Мария Санджиева…
– Чурка, да еще и старуха! У нее все мхом заросло…
– Радость моя, что ты плетешь?
– Молчать!!! – Лада Алексеевна стукнула ладонью по столу. Видно было, что она рассердилась всерьез. Глаза ее сузились, ноздри тонкого носа трепетали.
Корсакову показалось, что полумрак в комнате сгустился. Тлеющая в курительнице трава пыхнула клубом дыма, затрепетали цветы в хрустальной вазе.
– Хочешь, чтобы я лишила тебя голоса, как ту девчонку из сказки? – спросила Лада Алексеевна. Голос ее стал резким и скрипучим.
– Нет, – сквозь сдерживаемые слезы сказала Анюта и шмыгнула носом.
– Тогда сиди и слушай, – успокаиваясь, Лада Алексеевна помешала в курительнице стеклянной палочкой, вздохнула: – Что за морока с детьми?… Игорь, принесите, пожалуйста, картину.
Корсаков принес из коридора картину, поставил на стул и развернул к свету. Лада Алексеевна отставила чашку, откинулась на спинку стула и задумчиво стала ее разглядывать.
– Вы, наверное подумали, что старушка лишилась последних остатков ума, когда Анна привезла ее. Так?
– Ну… – Корсаков помялся, – как вам сказать…
– Понятно. Я предполагала, что вы как художник поймете, что под акварелью спрятано другое полотно. Эту картину, как я вам уже говорила, привез из Германии мой дед Николай Петрович Белозерский в одна тысяча восемьсот девяностом году. Он погиб в русско‑японскую войну во время прорыва отряда крейсеров Порт‑артурской эскадры во Владивосток. Ребенком я частенько разглядывала эту картину, представляла себя то черноглазой воительницей, то послом мира, который остановит войну. После революции отец попросил знакомого художника закрыть картину так, чтобы впоследствии можно было ее восстановить.
– Художник был неважный, прямо скажем, – уточнил Корсаков, поморщившись при воспоминании о резвящихся в пруду павлинах.
– Он был вполне профессиональным художником и изобразил на полотне эту чушь, чтобы большевики не польстились на картину. Я частенько потом старалась разглядеть под утками горы, воинов, женщину на камне. Иной раз мне это удавалось. Чем страшнее становилось жить в России, тем сильнее мне хотелось оказаться по ту сторону холста. Я не знала, что мое желание исполнится. Только не совсем так, как я это представляла. В конце концов я понемногу забыла, что именно изображено на картнине и дставляла себе все по‑другому. Синее ласковое море, красивые люди…
Лада Алексеевна замолчала, подлила травяного настоя в чашки. Корсакову казалось, что от запаха тлеющей травы, а может, от необычного вкуса чая у него кружится голова. Он украдкой скосил глаза на Анюту. Девушка сидела, подавшись вперед, и, обхватив ладонями чашку, прихлебывала из нее настой мелкими глотками. Глаза у нее покраснели, но слез в них уже не было.
– Имя художника вам известно? – спросил Корсаков, прерывая затянувшееся молчание.
– К сожалению, нет, – Лада Алексеевна покачала головой. – Отец называл его имя, но я была слишком мала, чтобы интересоваться такими подробностями.
– А что послужило основой сюжета?
– Как бы вам объяснить… – Лада Алексеевна сложила пальцы домиком и поднесла их к губам. – Немецкий художник писал то, что ему было заказано. Сюжет основан на легенде, бытовавшей среди народа Атлантиды. Впрочем, я не уверена, что цивилизацию, исчезнувшую несколько тысячелетий назад, следует так именовать. Не делайте большие глаза, Игорь, мифическая Атлантида – реальность. И легенда ожила не без моей помощи. И битва, изображенная здесь, – кульминация лишь одной из войн, прокатившихся по потерянной стране.
– А какое отношение это имеет к Марии… как ее там? И к засосу на его…
Белозерская сделала знак рукой, словно задергивала занавеску, и Анюта умолкла на полуслове. Она вытаращила глаза, торопливо отставила чашку и схватилась за горло.
– Вот так будет лучше. О чем это я? А‑а‑а, ну да: я была в этой стране, я открыла Золотые Врата, которые закрывают наш мир от жителей подземного мира. Он даже не столько подземный, сколько лежит в другом… м‑м‑м… в другой плоскости, что ли? Ну, я не сильна в физике, но, полагаю, вы меня поняли, Игорь.
– Да, – поспешил подтвердить свою понятливость Корсаков. – Лада Алексеевна, а нельзя ли, – он показал глазами на Анюту, умоляюще сложившую ладони и глядящую на бабку, как приблудная дворняжка на кусок колбасы, – э‑э‑э… вернуть ей голос?
– Ты будешь еще меня перебивать? – Лада Алексеевна повернулась к Анюте.
Анюта энергично помотала головой.
– Ладно.
Последовал неуловимый жест, и Анюта, пискнув, схватила чашку и припала к ней.
– Как вы это сделали? – спросил Корсаков.
– Ерунда, ярмарочный фокус, – отмахнулась Белозерская. – Или вы хотите освоить его для бытового применения?
– Игорек, я тебя прошу… – пробормотала Анюта.
– Возможно, потом я пожалею, что отказался, – усмехнулся Корсаков, – но, спасибо, Лада Алексеевна, не надо.
– Иногда Анна бывает удивительно невыдержанна, – Белозерская свысока посмотрела на внучку. – Я знаю, зачем Мария Санджиева приходила к вам, и, полагаю, она не получила то, что хотела.
– Скажите… – Корсаков откашлялся, – вот в конце, когда… м‑м‑м… ну, в общем, у меня возникло ощущение, что она превратилась в труп…
– Она хотела показать вам, насколько призрачна и эфемерна любовь женщины. Что она преходяща, как и все в этом мире. И тело любимой станет тленом и прахом. В ближайшее время беспокоиться вам не о чем. Ладно, продолжим. Картина находилась у меня дома, здесь, когда за мной пришли. Случилось это весной тысяча девятьсот сорок первого года. Следователь на Лубянке нес какую‑то околесицу и вообще вел себя совершенно по‑хамски. В последствии он погиб, и, полагаю, я была к тому причастна. Это был мерзавец, поэтому не будем о нем. Я так и не поняла, в чем меня обвиняют, впрочем, суда не было. Меня просто отправили в лагерь на Новой Земле. Начальник лагеря, лейтенант госбезопасности, приехал встречать меня в Молотовск, ныне Северодвинск. Кошмарное название, но Молотовск не лучше. Звали лейтенанта Александр Назаров. Я полюбила его с первого взгляда, и он ответил мне взаимностью. Впрочем, может быть, было и наоборот, важно, что чувства наши были взаимны. Мы плыли на архипелаг на маленьком сейнере, и путешествие, надо признаться, оказалось приятным несмотря на то, что в Баренцевом море нас застал ужасный шторм. Александр рассказал мне о лагере. На Лубянке ходило неофициальное название этого поселения – «Бестиарий». Дело в том, что там собрали людей, обладающих паранормальными способностями. Это была своего рода экспериментальная лаборатория. По прибытии на архипелаг нас встретил Александр Васильевич Барченко, научный руководитель всех работ, осуществлявшихся в лагере. Там я и познакомилась с Марией Санджиевой, бурятской шаманкой с большой примесью славянской крови. Я была совершенно не приспособлена к суровой жизни в лагере, и она взяла меня под свою опеку. В эксперименте мне была отведена ключевая роль: я должна была открыть так называемые Золотые Врата – нечто вроде перехода из нашего мира в потерянную страну Атлантиду… Дорогая, налей мне чаю, будь любезна!
