– Ну, как тебе город? – торжествующе спросил Моше, глядя на меня из-под сверкающих стёкол своих очков, закончив экскурсию и свой панегирик. Наверное, он думал, что я разделю его восторги.

– Помпеи, – не удержался я и произнёс вслух то, что думал.

– Помпеи? – удивился Моше. – Какие Помпеи? Почему Помпеи?

– Да так, – ответил я. – Вот только что вернулся из Италии, всё под впечатлением…

Мой ответ явно ему не понравился. Он недоверчиво посмотрел на меня, но ничего не сказал. Расстались мы довольно холодно. В мои функции входила охрана граничащего с арабской частью города еврейского квартала. И тут я с удивлением для себя обнаружил настоящий оазис среди ненависти, окружавшей меня со всех сторон. Это был огромный, величественный дом, больше похожий на дворец. Крышу дома солдаты использовали как наблюдательный пункт, с которого близлежащие еврейские и арабские кварталы были видны как на ладони. Дом находился прямо на границе между еврейской и арабской частью города. Благодаря наблюдательному посту, расположенному на крыше дома, его хозяева чувствовали себя в относительной безопасности, поскольку поселенцы не решались трогать живущую здесь семью. Принадлежал дом пожилому арабу с благообразной внешностью по имени Халиль. Дом был не просто старый. Это был настоящий исторический памятник. Сколько лет было дому – я не знаю. Одни утверждали, что пятьсот лет, другие, что восемьсот. Огромный, просторный, построен он был из особого камня, очень дорогого, который добывался в каменоломнях возле Иерусалима. Прочный, как скала, он сверкал на солнце, как драгоценный камень. Работа с таким камнем требовала особого искусства. Архитектура дома не поражала роскошью. При всех своих огромных размерах дом идеально вписывался в окружающий ландшафт. От него веяло скромным величием, благородством форм в сочетании с неброскостью. Внутри этот дом поражал воображение любого, кто сюда заходил, ещё больше.

А сам Халиль оказался удивительным человеком. Его страстью были книги и стекло. У этого человека было удивительное чувство прекрасного, которое он умел не только видеть, но и создавать. В нём была искра Божья, и проявлялась она прежде всего в том, что он умел создавать удивительные орнаменты из цветного стекла. Творениями его рук было украшено в доме всё – окна, двери комнат и даже потолок. В этих орнаментах Халиль выражал свой удивительный мир и, путешествуя по его дому, я чувствовал себя как в волшебном калейдоскопе.

Другой страстью Халиля были книги. Он собирал их повсюду, где только мог. Его библиотека изобиловала как относительно новыми изданиями, так и очень дорогими древними книгами, печатными и рукописными, причём не только на арабском. Здесь можно было встретить книги на всех языках, которыми он владел, в том числе и на иврите. Особенно он гордился очень старыми священными для евреев книгами – изданной во Флоренции триста лет назад книгой Торы и очень редким изданием Егуды Халеви. Свои сокровища Халиль хранил в особых, очень дорогих шкафах из красного дерева, обработанного специальным материалом и закрытого цветным стеклом с узорами. И шкаф, и стекло – всё было сделано руками Халиля.

Значительную часть его дома занимала огромная мастерская, в которой Халиль, несмотря на годы, продолжал работать. Я был поражён. Ведь это было настоящим чудом: прямо на линии фронта вдруг наткнуться на удивительный музей – настоящую сокровищницу культуры. Поначалу я не мог вымолвить ни слова от восхищения. Глаза хозяина дома потеплели, когда он увидел мой искренний восторг.

– Не верится, что такое возможно здесь! – воскликнул я.

Хозяин дома улыбнулся и пригласил меня во внутренние покои – святая святых, где располагалась его мастерская и то, чем он дорожил больше всего. Он был гостеприимен, но немногословен. И всё же я узнал историю его семьи и созданного им музея.

Халиль происходил из очень знатного и влиятельного в местных краях рода. Его предки жили здесь сотни, а возможно, и тысячи лет. Войны разбросали его большую семью по всему миру. Многочисленные братья жили в Иордании, Египте, Америке, Европе. Членов его семьи можно было найти повсюду. Двое старших сыновей тоже жили за границей. Самый старший, Самир, окончил университет в Сорбонне, и внуки Халиля родились уже во Франции. Другой сын жил в Лондоне и был врачом. Вместе с Халилем в доме жили его жена и три их младшие дочери-школьницы. В молодости Халиль успешно занимался торговлей вместе со своими братьями и неплохо на этом зарабатывал. На протяжении всей его молодости книги и творчество занимали очень почетное, но не главное место. И лишь отойдя от дел в силу возраста, он всецело предался любимому занятию. Но он предпочёл остаться здесь, прямо на линии фронта, и именно здесь, несмотря на все угрозы, создал эту сокровищницу.

Халиль был человеком отнюдь не бедным и мог бы, наверное, хорошо развернуться да и жить гораздо комфортнее. Но все свои деньги он тратил на созданный им музей, не забывая, конечно, и о семье. Это была его страсть, его жизнь, его миссия в этой непростой жизни. Я наслаждался общением с этим удивительным человеком и с тех пор был частым гостем в его доме.

Дабы быть уверенным в безопасности Халиля, я перенёс свою резиденцию прямо сюда, в пустующую пристройку рядом с домом, и большую часть времени проводил либо на наблюдательном пункте, либо в доме самого Халиля. В отсутствие командира гарнизона вся полнота власти принадлежала здесь мне. Да и решение обосноваться во дворце было совершенно оправданно со стратегической точки зрения – именно здесь тревожный пульс города чувствовался как нигде в другом месте. Дом Халиля стал для меня оазисом мира и процветания среди царившей повсюду ненависти. Но вскоре произошло то, чего я больше всего боялся.

Однажды, среди бела дня, был убит молодой поселенец, племянник Моше. Нападавший метнулся к нему, как пантера, как раз на стыке арабского и еврейского районов и нанёс удар ножом в сердце, после чего скрылся прямо из-под носа солдат. Убийство произошло недалеко от дома Халиля, и разъярённые поселенцы двинулись к его дому, ища выход своему гневу. Солдатам еле удалось сдержать разъярённую толпу. Поселенцы плевали в нас и швыряли камни. Несколько камней угодили в окна Халиля. Когда я пришёл к нему, лицо его будто потемнело, он собирал осколки стекла – всё, что осталось от одного из узорчатых окон его дома. Мне было жаль старика, и я испытывал отвращение при одном воспоминании о шипящих, изрыгающих слюну женщинах поселенцев.

– Не волнуйся. Пока мы здесь, они тебя не тронут, – сказал я Халилю.

– Шукран, – поблагодарил он меня, но я видел, как тяжело на сердце у старика.

Уже под вечер нас подняли по тревоге и перебросили в район деревни, примыкающей к Кирьят Арба. Там, по сведениям спецслужб, намечались крупные беспорядки. По приказу военного коменданта города, для проведения намеченной операции были сняты все солдаты с блокпостов и даже с наблюдательного пункта в доме Халиля. Солдат сменили полицейские, которые должны были теперь охранять его дом. Я покидал дом Халиля с тяжёлым сердцем, но всё-таки надеялся, что полицейские не позволят поселенцам тронуть дом Халиля.

«Почему именно сейчас, когда поселенцы хоронят своего убитого и готовятся мстить, командование сняло охрану со всех блокпостов?» – кипя от негодования, думал я. Но обсуждать или оспаривать приказ у меня не было времени, и я лишь надеялся, что полиция удержит поселенцев от расправы. Мои надежды не оправдались. Утром мы вернулись, и когда я увидел дом Халиля, у меня потемнело в глазах и подкосились ноги. Резные двери дома были выломаны и изуродованы, а дом полностью выгорел. Я смотрел и не верил своим глазам. Весь пол внутри был усыпан осколками разбитого стекла и обгоревшими останками книг на разных языках. Среди обгоревших книг я нашёл и драгоценные фолианты еврейских священных писаний. Они не избежали судьбы остальных книг. Их точно так же топтали и жгли. Вся мебель была разбита и сожжена. Мастерская Халиля также была уничтожена. Самого Халиля и его семьи здесь не было.