В литературе бытует легенда, что в 1770 году Христо Димитров учился в Вене; документально не подтвержденная, эта легенда так и остается более или менее достоверной гипотезой. В ее пользу говорят некоторые особенности и детали икон Христо Димитрова, предполагающие знакомство художника с искусством европейского, а точнее, итальянского барокко. Другой довод — довольно большая по тем временам коллекция эстампов западноевропейских мастеров XVI–XVIII веков, собранная Христо Димитровым и унаследованная его сыном Захарием. Однако веяния европейской барочной живописи различными путями, через тот же Афон или Дубровник, проникали в болгарскую икону второй половины XVIII века, и чтобы ознакомиться с ними, не обязательно было ехать в Вену; гравюры могли привезти чужеземные или болгарские купцы — некоторые самоковские негоцианты, например, имели свои конторы в Вене. Впрочем, вполне возможно, что Христо Димитров и побывал в Вене, но вряд ли он прошел там курс систематического обучения: европейская живопись должна была если не разрушить, то по меньшей мере поколебать сложившуюся издавна художественную систему болгарского иконописания, а Христо Димитров оставался ей неукоснительно верным.
Как бы то ни было, но в 1793 году мы застаем доспейского зографа в Самокове. В церковных книгах сохранилась запись об уплате Христо Димитрову денег за иконы, написанные им для Митрополичьей церкви Успения Богородицы.
Сейчас Самоков — небольшой провинциальный городок в шестидесяти километрах от болгарской столицы, привлекающий к себе тишиной, живописной природой да несколькими памятниками старины. Знавал он, однако, и иные времена. Историк XIX века К. Иречек писал, что Самоков — первый по величине и значению город в Западной Болгарии, больше и богаче Софии и Кюстендила.
Основанный в XIII столетии, Самоков вписал свою строку в летопись борьбы болгарского народа с османским игом. Здесь, у стен города, воины последнего болгарского царя Ивана Шишмана оказали героическое сопротивление громадному османскому войску; Самоков был взят, разрушен, церкви превращены в мечети и бани… Подчинив болгарские земли, султан Баязид I Молниеносный подарил всю Рильскую планину вместе с Самоковом великому везиру Кара Мустафе-паше.
Восставший из руин город становится центром епархии, которая входила в состав охридской автокефальной архиепископии, вплоть до 1762 года сохранявшей независимость от Константинополя. В XVIII–XIX веках Самоков был центром санджака — крупной административной единицы, включавшей Дупницу, Разлог, Горна-Джумаю, Банско и другие города. Времена были трудные, тревожные; у всех четырех городских ворот неусыпно стояла стража. В 1793 году Самоков пережил опустошительный набег разбойников-кирджалиев; в окрестных горах и лесах болгарские повстанцы-гайдуки водили четы — создавали отряды обездоленных и непокоренных.
Страшное было время, и даже стамбульские власти не в силах были справиться с шайками кирджалиев. «Села, города и целые населенные районы в моей империи опустошены, — свидетельствует султан Селим III в своем рескрипте 1795 года, — обезлюдели вследствие разбоя… Все проселочные дороги, идущие по высотам горного кряжа, по степям, по ущельям, по долинам, и все дороги, ведущие в города и села, заняты разбойниками… Повсюду, где они проходили, они превращали огнем и мечом все в прах и пепел, сжигали, убивали и грабили… Несчастных христиан этих областей они мучили, тиранили, истязали всевозможными способами. Они захватывали их имущество, бесчестили девушек и женщин, убивали, предавали огню села, города и жилища со всей утварью и прочим имуществом. Каких еще неслыханных и невиданных преступлений и насилий они не совершали! Число их неописуемо — один бог знает!» [80, с. 32].
И все же, выдержав все эти испытания, город выжил. Имя и жизнь ему дали искусные ремесленники, прежде всего железных дел мастера.
Название Самоков произошло от «само-кова», кузнечного молота, приводимого в действие силой воды. Издавна денно и нощно горели вокруг города огни железоплавильных печей, нескончаемой вереницей тянулись буйволы, впряженные в наполненные рудой телеги. «Чиста работа — самоковское железо», — гласила старинная поговорка. «Манчестер Балкан» давал ежегодно султанскому арсеналу до тысячи пудов железа; расходилось оно и по всей Болгарии, а особенно высоко ценились выделываемые здесь мощные капканы на медведей, кабанов, лис и другого зверя.
На берегу Искыра в непрерывный стук самоковов, превращавших железо в бруски и прутья, вплетался ритмичный гул чарков — крутящихся от речного потока станков для плетения гайтанов — шнуров, широко применявшихся в одежде тех лет. Цех самоковских портных одевал два корпуса войска. Не было недостатка и в энергичных, предприимчивых людях. До Вены и Лейпцига, Смирны и Каира разнесли самоковские торговцы добрую славу земляков — ткачей, кожевенников, ковроделов, гончаров, стеклодувов, ювелиров, резчиков, зографов…
Самоковские иконописцы радушно приняли в свою среду Христо Димитрова из Доспея, а мастерство «афонца» скоро отвело ему первенствующую роль в сформировавшейся во второй половине XVIII века самоковской школе болгарской иконописи. Заказчикам нравились тщательность и добросовестность его работы, приверженность к испытанным веками византийским традициям, торжественная величавость фигур, благородная гармония колорита. Их новым вкусам, складывавшимся не без влияния западноевропейских образцов, импонировали осязаемость пластической моделировки, живость и выразительность миловидных ликов, барочная усложненность богато орнаментированных тронов и одеяний.
Произведений Христо Димитрова осталось немало, однако во многих случаях его авторство весьма гипотетично; суждения болгарских исследователей на этот счет разноречивы. Есть, однако, среди работ и подписанные, и датированные, позволяющие с большей или меньшей долей вероятности определить как произведения Христо Димитрова ряд других икон в музеях и церквах Софии, Самокова, Пловдива, Пазарджика, Русе. В числе лучших — «Богородица с младенцем на троне» (1787, Художественная галерея в Пловдиве), «Христос — Великий Архиерей» (1797, Митрополичья церковь в Самокове), «Омовение ног» (Национальная художественная галерея в Софии), «Св. Екатерина» (частное собрание в Пловдиве) и некоторые другие. В этих произведениях он предстает хранителем старых традиций, мастеровитым, можно сказать виртуозным иконописцем. На столь же высоком профессиональном уровне исполнены «Христос-пантократор» в самоковской Митрополичьей церкви и «Успение Богородицы» в церкви Нового Села. Обе эти иконы Христо Димитрова датированы 1810 годом — годом рождения младшего сына.
Захарий рос как все дети его возраста, и вряд ли что-нибудь предвещало его необычную судьбу. Едва ребенок встал на ноги, по старинному обычаю — проштыпалнии — погадали о его будущем: к чему сделает первый шаг, с тем и быть всю жизнь. И если мальчик потянулся к кистям или мольберту — по-болгарски стативу, то в этом не было ничего удивительного: в доме Христо Димитрова краски и кисти были повсюду. Стать художником Захарию было, что называется, на роду написано.
А пока что вместе с такими же, как и он сам, ребятами затевал шумные игры, бегал по Самокову или на Искыр поплескаться в реке, подивиться на раскаленное добела железо в горновых печах; когда немного подрос — ходили ватагой в горы и сосновые леса, подступавшие к самому городу.
Впоследствии Захарию суждено было подолгу жить и работать вдали от Самокова, и лучшие его произведения созданы в иных местах. С Самоковом и самоковчанами он был связан, быть может, теснее, чем ощущал. Это не просто родной город, но и среда, в которой он вырос, возмужал, сформировался как личность и как художник, в которой сложились его понятия об отчизне и ее благе, представления о правде, добре, красоте. Наверное, Захарий по-своему любил город своего детства, отрочества и юности, когда мир поначалу ограничивался двором, затем расширялся улицей, наконец, городом, одновременно маленьким, знакомым до последнего заулка, и громадным, необъятным, — мир, бывший своего рода моделью страны.
