Столик украшала хрустальная ладья, помещенная в металлическую корзину тончайшей работы. Я уже понял, что в этом доме она не серебряной быть не может. И если даже на ней нет клейма поставщика двора его императорского величества, какого-нибудь Хлебникова или Фаберже, корзинка стоит столько, сколько я не зарабатываю за целый год. Кругом висели на стенах картины в массивных лепных рамах, стояли на полках статуэтки и вазы, а за фигурными створками шкафов тускло отсвечивал фарфор.

- Да, - сказал я, - совершенно верно. Насчет Саши.

- Ох, - вздохнула Елена Сергеевна, - он очень трудный мальчик. Отец так с ним мучается. А уж меня он просто ни во что не ставит! А что, собственно, случилось? - вдруг испугалась она.

- Как что, Елена Сергеевна? Разве Саша не пропал? Он уже два дня не ходит в школу!

Она посмотрела на меня удивленно:

- Вот вы о чем. А что, теперь, если ребенок два дня пропускает школу, сразу присылают корреспондента?

Не так уж она простодушна, эта медуза.

- Нет, - сказал я сухо, - не сразу. У меня есть еще основания интересоваться Сашей.

Она возвела очи горе:

- Я, конечно, всего лишь мачеха... Но раз уж вы пришли, расскажите, пожалуйста, в чем дело. Я хоть буду иметь возможность подготовить Виктора Васильевича. Он такой нервный...

Я рассказал ей о письме Кригера. Она всплеснула руками:

- Ах, ну конечно, я знаю его! Его убили вчера, кажется, или позавчера. Это ужасная история, весь дом у нас только об этом и говорит! Да, он бывший Сашин учитель, Саша иногда бегал к нему наверх. Но почему он не обратился сначала к нам, а сразу в газету?

Понемногу мне становилось понятно почему.

- Не знаю, - сказал я. - Может быть, потому, что у вас ребенок, как вы его называете, вторые сутки пропадает неизвестно где, а вы...

- Но ведь он нашелся! - перебила она меня.

- Когда?! - Я так подался вперед, что чуть не опрокинул столик вместе с вазой.

- Сегодня, - сказала она с испугом. - Я час назад пришла с работы и сразу увидела, что все в его комнате перевернуто, исчезла спортивная сумка, кое-что из одежды, его магнитофон.

- И это вы называете "нашелся"? - спросил я.

- А вы это называете "пропал"? - парировала она. - Он, между прочим, взрослый человек, ему семнадцать лет. К тому же у него постоянно какие-то бзики: то грозится пойти ночами вагоны разгружать, то перестает брать у нас деньги даже на завтраки. А теперь вот это. Правильно Виктор Васильевич говорит: он ему сроду ни в чем не отказывал, а надо было... Что вы хотите переходный возраст... Но вообще-то вам надо с мужем поговорить, он занимается его воспитанием.

Из ее слов скорее можно было понять, что Сашиным воспитанием не занимается никто.

- Последний вопрос, Елена Сергеевна. А не мог Саша поехать к Жильцовым?

- К Жильцовым? - Она высоко подняла брови. - Ах, Витя Жильцов! Мы как-то об этом не думали.

- Но может быть, имеет смысл им позвонить?

- Жильцовы - это знакомые Сашиной матери. Она... умерла. Виктор Васильевич уже много лет не поддерживает с ними отношений. Но от Саши я слышала, что они сейчас живут где-то в новом районе, кажется, без телефона.

Она встала. Я понял, что меня выставляют.

- Вы не позволите мне взглянуть на его комнату? Елена Сергеевна пожала плечами:

- Пожалуйста.

В комнате Латынина-младшего никакого антиквариата не было. Обои изрисованы разноцветными фломастерами, надписями на английском. Над столом - большой портрет Джона Леннона, вырезанный из журнала. Единственная картина висела над кроватью дешевая репродукция Шишкина "Утро в сосновом лесу". Пол был усеян разбросанными вещами, шкаф распахнут настежь.

- А больше ничего не пропало? - спросил я. - Из ценностей, например?

В глазах у нее мелькнуло сначала сомнение, потом нечто большее. Она быстро прошла в гостиную, потом в другую комнату, вероятно спальню или кабинет, и вернулась обратно:

- Нет, как вы могли такое подумать!..

Сама небось подумала, злорадно отметил я про себя. Ишь как кинулась!

В прихожей тоже висели по стенам старые картины и стояли две роскошные парные бронзовые лампы на резных деревянных тумбах. Когда я уже надевал ботинки, Елена Сергеевна сказала:

- Расстроили вы меня с этим письмом. А он не писал поконкретней, что за компания такая?

- Нет, он должен был рассказать мне это при встрече.

- Жаль, очень жаль. Виктор Васильевич сегодня утром уехал с концертами в Вологду дня на три. Я думаю, вам обязательно надо с ним встретиться.

Я тоже так думал.

Открыть латынинскую дверь самостоятельно я даже не стал пытаться: она была обита железом, вся в каких-то горизонтальных и вертикальных запорах, со множеством замков. Ступив за порог, я услышал, как они один за другим щелкают и поворачиваются.

Моя версия заключалась в том, что в течение последних двух месяцев кто-то исподволь и очень тщательно, не жалея сил и средств, подбирает ключик к этим замкам. И этот ключик - Саша Латынин.

14

Похоже, Горелов начал понимать. В лице у него появилось что-то жалкое.

- Ребята, давайте скорей рассчитаемся, мне надо со стола убирать, вон клиенты ждут...

Но я рассчитываться не торопился.

- В общей сложности - шесть восемьдесят, - сказал я в раздумье. - А ведь небось хотел еще на чай получить. Не слишком жирно?

- Давайте пересчитаю, - сделал он последнюю попытку. - Я вас с другим столом перепутал.

- Ясное дело, - сказал я. - Значит, ты и другой стол хотел обжулить.

Он сел напротив меня. Я аккуратно сложил счет и спрятал во внутренний карман куртки.

- Значит, так. У меня есть несколько вопросов, на которые я очень хочу получить правдивые ответы. Правдивые! - подчеркнул я. - Иначе, милейший, вам меньше чем увольнением по статье не отделаться.

- Вы обэхаэс, что ли? - спросил он обмирая.

Я с сожалением посмотрел на него. Разве стал бы инспектор ОБХСС в такой ситуации задавать еще какие-то вопросы?

- Нет, - сказал я. - Итак, вопрос первый: почем ты покупал джинсы, которые продавал Латынину по сто рублей? Вот тут я увидел в глазах у него настоящий страх.

- Из утро?

- Нет, - ответил я, начиная терять терпение. - Из другой организации.

Я достал удостоверение и показал его, повернув к нему той сторонок, на которой большими буквами написано слово "ПРЕССА".

Несколько секунд он усваивал информацию, а потом глаза у него злобно сузились.

- Щелкоперы, - проговорил он с какой-то неожиданной яростью. - А знаете вы, щелкоперы, что у нас приносить и распивать запрещается? Нажрались тут водки с пивом, а теперь вопросики задают! Вот я сейчас сам милицию вызову, посмотрим, как ты запоешь!..

Он сидел напротив меня, сжав зубы, но не делал при этом ни малейшей попытки действительно кого-то звать. Нет, эта дубина явно не могла быть главной фигурой во всей истории.

- Зови, - сказал я решительно. - Сейчас составим актик, снимем кассу, заодно другие счета проверим. И кстати, - наклонившись, я дыхнул Горелову прямо в лицо, - проведем экспертизу, кто тут у пас пьяный. Я, понимаешь ли, совсем не пью, печень у меня нездоровая.

Вся его ярость мигом куда-то делась. Теперь он смотрел на меня, как глухонемой на радиоприемник. У него даже нижняя губа отвалилась. Происходящее было явно выше уровня его понимания.

- Так почем были джинсы? И уж заодно, кто давал на них деньги? Да, забыл предупредить: все останется между нами. Ну? Он молчал. Я встал, застегнул куртку.

- Стой! - сказал он. - Я скажу, но только если дальше - без трепа.

Я снова сел. Он протянул руку:

- Сначала отдайте счет.

Я рассмеялся ему в глаза. Он заканючил:

- Ну хоть потом-то отдадите?

- Нет, - сказал я твердо, - счет не отдам до тех пор, пока не проверю, соврал ты мне или нет. И если соврал...

Он сцепил перед собой большие, как лопаты, руки и взглянул исподлобья. Я порадовался тому, что сейчас день и вокруг нас люди.