При таком раскладе было мудрено наладить сколько-нибудь серьезное сотрудничество внутри ближайшего окружения принцессы. На какое-то время всех объединила оппозиция Бирону, но затем интересы придворных группировок неизбежно разошлись.
Конечно, чиновники высшей администрации империи не могли пожаловаться на пренебрежение их заслугами. Президент Юстиц-коллегии И. Трубецкой, вице-президент Вотчинной коллегии А. Комынин, генерал-рекетмейстер Ф. Щербатов, руководители Сыскного приказа (Я. Кропоткин), Ямской канцелярии (Ф. Сухово-Кобылин), Канцелярии от строений (И. Микулин), новгородский вице-губернатор А. Бредихин при Анне стали действительными статскими советниками. Следующие военные или статские чины получили и другие губернаторы и вице-губернаторы — А. Оболенский, Д. Друцкий, Л. Соймонов, С. Гагарин, П. Аксаков.
Но получившие от правительницы повышение в чине или должности не всегда становились для нее надежной опорой. Майоры Семеновского полка В. Чичерин, Н. Соковнин, пострадавшие при Бироне и обласканные Анной, а также действительный статский советник А. Яковлев, генерал-лейтенант М. Хрущов служили ей верно. Но командиры гвардейских полков (Измайловского — И. Гампф, Конногвардейского — Ю. Ливен и П. Черкасский, Преображенского — П. Воейков) в ноябре 1741 года не только не выступили в защиту правительницы, но ревностно выполняли все приказы Елизаветы, как и некоторые другие «назначенцы» Анны — ее камер-юнкер Иван Брылкин, ставший обер-прокурором Сената, или Ф. Наумов, сменивший Я. Шаховского на посту главы полиции.
Состоявшиеся назначения были, по-видимому, не всегда продуманными. Так, в сентябре 1741 года состав Сената был существенно пополнен: «Понеже в нашем Сенате для исправления врученных оному многих государственных дел сенаторов обретается недовольно, а которые и есть, но и те обязаны другими положенными на них комиссиями и следовательно в Сенате так часто, как того нужное исправление дел требует, присутствовать не могут, от чего в сенатских делах остановка происходит, и дабы оные без остановки и с лучшим успехом исправляемы были, того ради в прибавление к обретающимся ныне сенаторам всемилостивейше определили, присутствовать в нашем Сенате: астраханскому губернатору кн. Михаиле Михайловичу Голицыну, воронежскому губернатору князю Григорию Урусову, генерал-адъютанту графу Петру Салтыкову, камергеру Алексею Пушкину и действительному статскому советнику князю Якову Шаховскому».
Однако введенные в Сенат Пушкин, Шаховской, Салтыков, Голицын выражали недовольство и новыми обязанностями и тем, что перед назначением с ними не посоветовались364. Сама Анна, в отличие от Бирона, ни разу не удосужилась посетить Сенат. Да и работал он не лучше прежнего. Рапорты секретарей показывают, что, например, в октябре 1741 года на сенатских заседаниях ни разу не присутствовали А. И. Ушаков, сказавшийся больным, и Г. П. Чернышев без всякого объяснения. Из четырнадцати присутственных дней камергер В. И. Стрешнев пропустил десять, другой камергер А. М. Пушкин — шесть (находились во дворце); тайный советник В. Ф. Наумов (по болезни или по причине присутствия «в полиции») — семь; находившийся на дежурстве во дворце генерал-адъютант П. С. Салтыков — шесть. Таким образом, из отмеченных секретарем десяти действительных сенаторов половина исполняла служебные обязанности весьма неаккуратно365.
Общего количества повышений по службе за год правления Анны нам установить не удалось, но ясно, что оно измерялось сотнями. Только по спискам новопожалованных в чины статского советника и выше, подготовленным к подписанию Герольдмейстерской конторой 17 и 22 сентября 1741 года, их оказалось 127366. Но всегда ли щедро даримые милости были уместны? Правительница пожаловала в генерал-майоры бригадира С. Ю. Караулова, участника всех войн и походов 1710— 1730-х годов, вопреки мнению Военной коллегии. Вышедший после сибирской ссылки в отставку «арап Петра Великого» Абрам Ганнибал в 1741 году вернулся на службу подполковником артиллерии в ревельский гарнизон и получил от правительницы в аренду мызу «Ругола»367.
Анна не ленилась лично отпускать со службы: «По сему доношению оного полковника Скрыпицына отставить вовсе с награждением ранга. По указу именем его императорского величества Анна»368, — и ветеран Азовских походов по указу от 6 апреля 1741 года ушел на покой бригадиром. В этот день правительница вообще потрудилась на совесть — сочинила целых 12 резолюций на поданные ей бумаги.
Как тут не вспомнить «учебник» придворной мудрости Бальтазара Грациана! Не зря его автор подчеркивал, что не стоит «всякому всё давать» и «сей пункт владеющим зело надобен, понеже приятной и учтивой их отказ лутче грубого обещания». Анна, конечно, не грубила, но и едва ли осознавала, как могли восприниматься ее пожалования. Наряду с заслуженными военными и безвинно пострадавшими награды получали любимая фрейлина Юлиана Менгден и ее родственники: им были дарованы доходные посты и «мызы» в Прибалтике369. Статс-дама, жена камергера Степана Лопухина и любовница обер-гофмаршала Левенвольде Наталья Лопухина попросила полторы тысячи душ по причине «крайнего разорения» и стала обладательницей целой волости в Суздальском уезде — принцесса не могла обидеть фрейлину своей матери. Любопытно, что свое прошение первая красавица двора подписала «по-иностранному»: Nataliya Lapuhin; такая, видно, была при регентше придворная мода. Безвестному подпоручику Алексею Еропкину на оплату долгов брата правительница презентовала 556 душ, а проворовавшийся при Анне Иоанновне придворный камер-цалмейстер Александр Кайсаров был не только возвращен из ссылки, но и получил назад все свои конфискованные деревни с 1198 душами370.
Другим же не доставалось ничего. Поданная в августе 1741 года челобитная не пользовавшегося доверием правительницы генерал-прокурора Никиты Юрьевича Трубецкого (вельможа жаловался на бедность, поскольку имел большую семью — семерых детей и троих «пасынков» — и всего две тысячи душ, и просил наградить его «деревнями») осталась без ответа371. Вместе с боевыми офицерами чины и награды давались придворным кофишенкам, лакеям, кухеншрейберам да и просто по знакомству; так получил звание лейтенанта знаменитый впоследствии барон Мюнхгаузен372.
Всегда ли милости правительницы были уместны? В одних случаях они спасали людям жизнь — к примеру, раскаявшемуся «коррупционеру», бывшему прапорщику ведавшей строительством в Петербурге Канцелярии от строений Прокофию Карлинцову. Выслужившийся офицер (состоял на службе аж с 1704 года!) постоянно имел дело с подрядчиками казны и однажды не удержался — взял с купца 100 рублей и «платье», закрыв глаза на недопоставку гвоздей. А дальше Карлинцов вошел во вкус — и понеслось: он пьянствовал и за вино, оловянную посуду, сахар, сукно и прочие подношения «не замечал» грехи поставщиков камня, щебня, леса и прочих стройматериалов. Но, видно, совесть Прокофия заела — 1 мая 1735 года он добровольно явился в Сенат и «вину свою объявил», за что после пяти лет следствия получил в августе 1740 года смертный приговор, который так и не был приведен в исполнение373.
В то же время наказаний избежали вдова Екатерина Кожина, обвиненная в умышленном убийстве незаконнорожденного ребенка, скупщики краденого, бывший лейтенант флота растратчик Иван Чириков и взяточник-асессор Алексей Владыкин. Пойманных на подлогах чиновников петербургской воеводской канцелярии (комиссаров Михаилу Рукина, Михаилу Воинова, Антона Лихачева, Николая Пырского и их подчиненных-канцеляристов) не только освободили от кнута и сибирской ссылки, но и отпустили «на свое пропитание… куда похотят» и даже разрешили вновь поступить на службу374. На енисейского воеводу-взяточника Михаила Полуэктова подавали десятки челобитных, обвиняя «в бою и в обидах», во взяточничестве и продаже пороха «в чужое государство», но лихой администратор «к суду не шел» девять лет и угодил под следствие только по линии Тайной канцелярии; Анна же в последний день 1740 года повелела «вину ему упустить»375.
