Годимир отошел на десяток шагов и присел на травку. Меч пана Езислава он умостил на коленях. Что ни говори, отличное оружие. Его-то он, пожалуй, и заберет, а Иржи пускай со своим клинком остается.
— Хороши ж у вас обычаи, паны рыцари, — ухмыльнулся Ярош, располагаясь рядом. — Завалил ближнего и добром разжился… А еще нас, разбойничков, презираете.
Рыцарь вздрогнул. Повернулся к Бирюку:
— Ты-то в чем меня обвиняешь? Небось сам губу раскатал побитых панов обобрать? Так ты это брось. И думать не смей. Я — не грабитель какой-то там! Коня возьму со сбруей. И меч. И больше ничего. Понял?
— Вот так, значит? — Ярош посуровел, сжал зубы. — Ладно, пан рыцарь… Коли я, елкина моталка, по твоему мнению такой кровосос, как Сыдор, извиняй, что на одной поляне уселся. Покорнейше прошу прощения. Уйду и осквернять своей компанией твою душу благородную не стану.
Он вскочил, поправил котомку и тул со стрелами. Вскинул на плечо лук.
И тут Годимир понял, что сморозил чушь. Уж кого-кого, а Яроша обвинить в мародерстве трудно. Сколько вместе путешествовали, а заречанин ничем не оправдывал свою принадлежность к разбойничьему сословию. Даже странно как-то… За что его в колодки заковали?
— Ты извини… — попытался исправить положение рыцарь. — Я сгоряча…
— Нет уж, это ты извини. Не буду больше навязываться, елкина ковырялка. Можешь шагать дракона искать, а можешь королевну Аделию… Глядишь, раньше прочих и успеешь. — Лесной молодец повернулся, намереваясь уйти.
— Да погоди же ты! — Годимир вскочил, попытался схватить его за рукав, но Ярош отдернул руку.
— Нечего годить. Прощай, — через плечо бросил разбойник. — Да, вот еще что напоследок! Чуть не забыл. Глядишь, поможет тебе дракона искать. У трупов паленых, что в телеге, пальцев недостает, а у одной бабы уши срезаны. Ничего не напоминает?
— Так ведь… — задохнулся от нахлынувшей догадки словинец.
— Вот-вот. Бывай, пан рыцарь. Извини за знакомство…
Бирюк широко зашагал к лесу, оставляя рыцаря стоять с раскрытым ртом.
Отрезанные пальцы и уши!
В избушке старичков-отравителей, Якима с Якуней, они нашли сундук, наполненный кусками человеческих тел. Правильнее всего предположить, что некие изуверы, грабящие и убивающие на дорогах Заречья, попросту ленятся снимать кольца и серьги. А может, это знак такой? Ну, как герб для рыцаря, а разбойники показывают — это, мол, мы, кто же еще? Зачем это им? А для дурной славы, которая купцов да поселян в страхе держит, а то и просто для куража.
И кто бы это мог быть? Сыдор из Гражды, однажды представившийся Годимиру с Олешеком, как Пархим, горшечник из Колбчи? Если так, то он, Годимир из Чечевичей, клянется найти и примерно наказать негодяя! Клянется перед Господом и честью рыцарской. Кстати, Ярош тоже зуб на него имеет… Вот тут и надо вместе взяться. Скопом, как говорят в Хоробровском королевстве, и шавки волка загрызут.
А где же Ярош? Догнать, извиниться еще раз, поговорить по душам…
Годимир поднял голову, но лесного молодца уже не увидел. Сгинул, скрылся в лесу, и веточки не шелохнулись. Теперь попробуй догони…
— Пан рыцарь Годимир! — Приблизившийся Вышата почтительно поклонился. — Его высочество, пан Иржи, поговорить с тобой хочет. Просит подойти. Уж не откажи…
— Просит? — нахмурился словинец.
— Прости, просит… Сказал, сам бы подошел, только в лоб ты ему знатно припечатал. — Годимиру показалось или слуга чуть заметно улыбнулся? — Пану Иржи теперь отлеживаться до вечера, самое малое. Так что ты не откажи, пан рыцарь…
Ну что тут возразишь? Нужно пойти. А вдруг поморич одумался, повиниться хочет, что напали втроем на одного?
— Передай пану Иржи, что я уже иду, — махнул рукой пан Косой Крест и последний раз глянул на заросли, где скрылся Ярош, вздохнул и, привычно сунув меч под мышку, пошел следом за Вышатой. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СНОВА В СЕДЛЕ
Солнце клонилось к закату, спрятав брюхо за верхушки разлапистых грабов. Неужто погода налаживается? Как с утра распогодилось, так до сумерек держится. На полянах траву и землю просушило. Птички перышки распушили и принялись порхать туда-сюда по своим птичьим делам.
Игреневый конь королевича Иржи вполне оправдал возлагаемые на него надежды. Рысь размашистая, но не тряская. Галоп, а Годимир попробовал проскакать хотя бы с четверть версты, и вовсе плавный — кажется, будто на лавке сидишь. Слушал жеребец и повод, и шпоры, да так, словно мысли седока угадывал. А когда рыцарь отпустил повод и попробовал управлять конем наклоном корпуса — если бой случится, то обе руки нужны будут — оказалось, что и тут наблюдается полное взаимопонимание.
Значит, угадал. А может, что-то подсказало — бери игреневого. Ведь гнедой пана Езислава с первого взгляда показался и мощнее, и красивее. Если бы не сорочий глаз. Почему-то Годимир испытывал стойкую неприязнь и к собакам, и к лошадям с подобным недостатком. С детства испытывал и ничего не мог с собой поделать. Хотя, если бы не было другого коня поблизости, сгодился бы и с сорочьим глазом, конечно.
По зрелому размышлению, обдумывая свой поступок, рыцарь решил, что все дело в мече. В мече пана Езислава. Он сразу пришелся ему по руке, а значит, и по душе. Вот как сомкнулись пальцы на шершавой рукояти, еще теплой от рук «мантихорового» рыцаря, так и понял — то, что надо. И вес, и баланс, и длина… Ну, все, словно по нему, Годимиру из Чечевичей, делано. В общем, с этим мечом он уже не расстался бы без очень веской причины. А справедливость требовала, чтобы побежденные рыцари были «обижены» равновелико. Если у одного меч отнял, то коня нужно у другого забирать.
Вот так и вышло, что рысил нынче под Годимиром игреневый жеребец.
Чудный конь!
А пояс оттягивали ножны с мечом.
Замечательный меч!
Даже подозрительно как-то.
Самое время задуматься — с чего бы такое везение не избалованному удачей рыцарю? Как бы боком не вышло.
Кроме меча и коня Годимир решил ничего не брать. Не хватало и вправду уподобиться презренным мародерам, обирающим поверженных врагов. Стягивающих с мертвых и тяжелораненых кольчуги, сапоги, более-менее чистую, не замаранную кровью, одежду, срывающих с пальцев перстни, а из ушей вырывающих серьги…
Стой, стой, пан рыцарь!
Куда это тебя занесло?
Снова хочешь искать неведомое? Ловить ветер в чистом поле?
А надо бы, если по-хорошему, Яроша разыскать, помириться; в Ошмяны заехать, судьбой Олешека поинтересоваться, а то и поучаствовать в разбирательстве, которое пан Божидар вздумал затевать; разыскать королевну Аделию, в конце концов! А то что же получается? Наследница ошмянского престола исчезла, канула невесть где, а он — странствующий рыцарь, призванный восстанавливать справедливость под солнцем и под луной — горелые телеги рассматривает, драки затевает… Хотя нет. Драку с тройкой рыцарей он не затевал. Сами налетели. Ну, и получили по заслугам. Вдругорядь не сунутся. Конечно, жалко пана Подкову — и не пожил-то ничего… Сколько ему исполнилось? Шестнадцать? Семнадцать? Небось, только-только из оруженосцев выбился, посвящение прошел…
Вот-вот, пан Годимир герба Косой Крест! Кто-то в шестнадцать лет пояс и шпоры получает, а кто-то и в двадцать вынужден морочить головы честным людям, притворяясь рыцарем. Да еще выслушивая нелестные слова от всяких встречных-поперечных… Добро бы зрелые, умудренные годами и многими битвами, мужи тебя песочили, так нет же, всякие сопляки — ни мечом толком не владеющие, ни в седле усидеть не способные — норовят обидеть. Не говоря уже о лесных молодцах, которым и вовсе не по чину рот раскрывать в присутствии благородного пана, насчитывающего двенадцать поколений прославленных предков.
Ты опять о Яроше вспомнил, пан Годимир?
Тогда припоминай, чьи стрелы тебе жизнь спасли, когда горные людоеды хотели в дубины принять некого рыцаря, очертя голову бросающегося на выручку засушенному гаду?
