— За что? Я же не епископ!

— Я заметил.

— Так продолжай. Не хватало мне за святош наших обижаться…

— Продолжаю. О чем я там рассказывал?

— О чудищах хоробровских.

— Ах да! Только почему же о хоробровских? Здесь такие же водятся. А то и злее. Взять хотя бы волколаков…

— Так ты поэтому в Заречье перебрался? От того, что здесь чудовища опаснее?

— Ну, можно так сказать. Скучно на Хоробровщине. Страхолюдин все меньше, а рыцарей все больше. И каждый норовит всю славу себе прикарманить. Себе и только себе. Представляешь, в Ельском воеводстве, если бы приехал да заявил — хочу, мол, пару космачей на копье взять, — меня бы под стражу заключили. У них там это право еще заслужить надо.

— Да ну?

— Истину говорю, как перед ликом Господа. Правда, с шилохвостом любой может беспрепятственно сразиться или, скажем, с живоглотом… Только желающих маловато находится.

— Это еще почему?

— Так звери водяные. А рыцарю в реке несподручно ни копьем тыкать, ни мечом махать.

— И что же?

— А ничего. Плодятся, жрут кметей и рыбаков, на купеческие струги даже нападают, хоть они обычно для охраны нанимают опытных бойцов. А рыцарям и дела нет. Не благородные звери.

Шпильман хитро улыбнулся:

— Так а сам-то ты чего, пан рыцарь, на Горынь не поехал? Вот и заработал бы славу, завалил бы десяток кикимор.

Годимир скривился:

— Верно говоришь. Складно. Только там другие умения нужны. В седле держаться крепко, с копьем и мечом управляться — мало, чтобы смело в реку лезть.

— Ясно.

— Что ясно? — нахмурился рыцарь. — Ты еще скажи, что я испугался…

— Не скажу.

— Но подумаешь?

— И не подумаю… Ты не испугался, пан рыцарь. Тут другое слово больше подходит. Вот какое? Этого я еще не придумал.

— Ты правда так думаешь?

— Как?

— Ну, что я не испугался?

— Правда. Похоже, вы, паны-рыцари, просто бесполезную работу делать отказываетесь. Ну, ту, которая вам выгоды не принесет.

— То есть как?

— Так сам же мне объяснял — славы никакой от схватки с речными чудищами, а мороки по горло. Лениво? Так ведь, а?

Годимир пожал плечами. Задумался. Сорвал веточку с куста, прикусил крепкими зубами. Выплюнул.

— Пожалуй, ты прав. Лениво. Правда, слово какое-то некрасивое.

— Не благородное, да?

— Точно.

— Ну, что поделаешь, — шпильман развел руками. — Благородно всегда сражаться, а не сражаться, выходит, не благородно. Ничего не попишешь — жизнь.

— Вот это меня и мучает, — кивнул рыцарь. — Потому и в Заречье решил отправиться. Я слышал, — он поднял вверх палец, — здесь можно найти даже дракона!

— Не может быть! — воскликнул Олешек с неожиданной горячностью.

— Ты, что ли, оспорить вздумаешь?

— Я в Мариенберге сборники легенд читал — там Академию открыли, слыхал, может быть?

— Не слыхал… А при чем тут Академия?

— Туда книги собирают со всего мира. И из Лютова тоже привозили, и из Ельска того же, из монастыря под Грозовым одну старинную летопись доставили… Но меня-то больше сказания и песни интересовали.

— И что?

— Да вот известнейшие ученые во мнении сходятся — драконов уже лет двести, как нет. Уж слишком яростно их изводили. Один только Грозя, древний рыцарь из Полесья…

— Да знаю я, знаю! Кто ж Грозю не знает? Он дракона победил на горе Спадине и город основал. Его теперь Грозовым зовут…

— Верно. А сколько всего драконов Грозя уничтожил?

— Ну, не помню. Десятка два, по-моему.

— Сорок восемь, если верить летописям.

— Ничего себе! — восхитился Годимир.

— А прибавь тех, кто драконов искал ради сокровищ? Ведь правда то, что они копят богатства?

— Ну… — уклончиво ответил рыцарь. — Есть такие сведения. К примеру, Абил ибн Мошша Гар-Рашан сообщает о драконе из-под Аль-Гассины…

— Я слышал эту легенду.

— Это не легенда, — обиделся рыцарь. — Такой высокоученый человек, как Абила ибн Мошша, не станет вставлять в манускрипт какую-то легенду.

Олешек хотел возразить, но передумал. Наверное, решил, что оруженосцу все-таки не к лицу оспаривать каждое слово рыцаря. Вместо этого он спросил:

— Так ты в Заречье за драконом приехал?

— Да. Я поклялся. В Стрешине.

— Это при дворе воеводы?

— Да.

— Опрометчиво.

— Не понял. Ты о чем? — нахмурился Годимир.

— О том, что драконов не осталось.

— Нет, есть еще. В Запретных горах, — рыцарь кивнул на юг, где слепящий глаза диск солнца реял над сверкающими вершинами, словно повисшими в ярко-синем небе. — Я точно знаю.

— Откуда же?

Годимир замялся.

— Так откуда ты знаешь?

— Мне гадалка нагадала.

— Гадалка?

— Ну да. Еще в батюшкином маетке. Я тогда совсем мальцом был… А эта бабка… Полусумасшедшая старуха, но ее предсказания всегда сбывались…

— А почему именно в Запретных горах?

Годимир пожал плечами:

— Слухами земля полнится. Заезжали купцы к Стрешинскому двору. Они говорили, что в предгорьях дракон лютует… Что, опять оспоришь?

— Отчего же? — Олешек убил еще одного слепня, отер ладонь о штанину. — Ты почему-то думаешь, пан рыцарь, что я такой противный, все спорю и спорю…

— А то нет?

— Нет, конечно! Я истины доискиваюсь!

— Ага, особенно у Ясей в корчме.

— И там я истины добивался!

— Они бы тебе показали истину… Пешком шел бы дальше.

— Пан рыцарь, может, мне тебе в ножки поклониться, что мула моего выкупил и самому ребра посчитать не дал, а?

— Не стоит.

— Ну, спасибо.

— Не за что.

Они помолчали немого. Потом шпильман все-таки не выдержал:

— А что ты делать будешь, если правда дракон во владениях короля Доброжира завелся?

— Доброжир — это тот, у которого за рекой королевство?

— Точно. Даст Господь, сегодня уже по его землице ехать будем. Так ты не ответил, пан рыцарь.

— Что с драконом делать буду?

— Ну да!

— Зарублю. Если получится, конечно…

— А не получится, то он тебя. Так, да?

— Выходит, так, — вздохнул Годимир.

— Что ж, тогда хорошо, что я тебя повстречал. — Олешек перебросил цистру, висевшую на длинном ремне, на грудь, взял звучный аккорд. — Придется песню сочинять. Песнь о славном рыцаре Годимире из-под Быткова и гаде зловредном… — продекламировал он нараспев.

— Опять смеешься? — нахмурился Годимир.

— Экий ты, пан рыцарь, право слово, обидчивый. Не смеюсь. Нет. Может, я единственный шпильман за последние двести лет, который поединок рыцаря с драконом увидит и описать стихами сумеет? Нам, поэтам, тоже профессиональная гордость не чужда. А ты думал — только странствующим рыцарям?

— Ничего я не думал… Только говоришь ты как-то… Ну, не знаю… Хитровато как-то…

— Что поделать? За это и по затылку получаю, и под зад случается… Сапогом. А ничего с собой сделать не могу. Таким, видно, уродился. Ты знаешь что, пан рыцарь…

— Что?

— Поскорее меня поучи на мечах рубиться. А то сожрет тебя дракон, а я опять без учителя останусь.

— Нет, ты смеешься! — Годимир сжал кулак, погрозил шпильману, но не выдержал и сам улыбнулся. — Нет, ты у меня… — И вдруг рыцарь посерьезнел, насторожился. — Ничего не слышишь?

Олешек прислушался.

— Топот, что ли?

— Именно. Топот. А ну-ка, съедь на обочину…

Впервые с начала их общения, шпильман послушался сразу и безоговорочно. Подхватил чембур, привязанный к недоуздку мула, стукнул мышастого пятками, освобождая дорогу.

С обочины спросил:

— Щит, может, дать?

— Ладно, обойдемся, даст Господь.

Годимир, упомянув Пресветлого и Всеблагого, сотворил знамение, а потом натянул на голову кольчужный капюшон. И тут же пожалел, что поторопился и не надел подшлемник. С десяток маленьких, но острых заусениц от заклепок оцарапали кожу. Ничего, перетерпеть и не такое можно. Зато в койфе^[14] он выглядит внушительнее — мало ли кого там несет нелегкая? Примерился к рукоятке меча. Самое то. Выскочит из ножен в мгновение ока.