Последним согласился пан Ланцюг. Скривился, будто кислющей вишни полную горсть в рот отправил. Но кивнул. Еще раз оскалился — он здорово заблуждался, если думал, что это улыбка, — расправил плечи и ушел.

В наступившей тишине громко прозвучали слова пана Конской Головы:

— Нет. Тесен все-таки мир. Сколько живу, столько убеждаюсь.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

НЕДОРЫЦАРЬ

Очевидно, комната, доставшаяся Олешеку и Годимиру, была в недалеком прошлом кладовой. Во-первых, близость к замковой кухне, а во-вторых, стойкий, въевшийся, казалось, не только в бревенчатые стены, но даже в глинобитный пол, аромат копченостей.

Наверное, ни король Доброжир, ни его каштелян пан Божидар не ожидали особого наплыва гостей. Ну, турнир и турнир… Мало ли объявляется турниров в Заречье? Именитые рыцари с ног собьются, если будут стараться на каждый поспеть. А уж в затрапезные Ошмяны, притулившиеся едва ли не у подножья Запретных гор, и подавно очень мало найдется желающих отправиться. А вот поди ж ты! Сыскались! Из подслушанного на лестнице разговора Годимир понял, что преломить копья в честь королевны Аделии, а также побороться за право присвоить руку и сердце дочери Доброжира, съехалась едва ли не полторы дюжины рыцарей. В том числе и пан Стойгнев герба Ланцюг из Ломчаевки, что в Бытковском воеводстве Хоробровского королевства, и король Желеслав из соседнего с Ошмянами Островца, и широко известный рыцарь Криштоф герба Черный Качур из Белян, и малоизвестный королевич Иржи из Пищеца, что на левом берегу Словечны стоит. Не говоря уже о пане Тишило, который за королевнами никогда в жизни не гонялся, но без хорошей драки и седмицы прожить не в состоянии, и самом Годимире герба Косой Крест в компании со шпильманом из Мариенберга.

Вот и освобождали почем зря кладовые, чуланы, приклетки под комнаты для дорогих гостей. Ну, понятное дело, для тех, кто приехал позже других. Первым-то места хватило.

Скорее всего, и запасы из этой кладовки вытащили куда-нибудь, а то и съели уже на пирах, а в комнату затащили два сундука, застелили их меховыми одеялами — вот и готовы места для отдыха и сна.

Годимир так расстроился, что даже не попытался ущипнуть пухленькую служанку, притащившую медный таз и кувшин с горячей водой. Он рухнул на ближайший сундук прямо как был — в пыльных сапогах — и закрыл глаза. Щекочущий ноздри запах тут же нарисовал связки окороков и грудинок, лещей и угрей, плотвы и семги. Он сглотнул слюну. Эх, вкуснотища-то какая…

— Ну, ты даешь, пан рыцарь! — Олешек плюхнулся на свой сундук так, что жалобно скрипнула крышка. — Или как тебя теперь называть, коль выяснилось, что ты никакой не рыцарь?

— Зови просто Годимиром.

— И все?

— Что — «все»?

— Все, что ты сказать хочешь?

— Тебе мало рассказов Стойгнева?

— А он ничего не рассказывал!

— И что с того?

— Как это что?! — Шпильман от расстройства дернул струны на цистре. Прислушался. Прихлопнул их ладонью, заглушая резкий звук. — Между прочим, это и меня касается — рыцарь ты или нет. Может помнишь, ты меня оруженосцем нанимал.

— Как нанимал, так и отпустил.

— Но я же не ушел.

— А это уже не моя забота. Сам виноват.

— Что значит — виноват? — вспыхнул Олешек.

— Ну, не виноват, — легко согласился словинец. — Чего ты от меня хочешь?

— Правду хочу знать.

— Правду? Правду… — Годимир перевернулся на бок. Лицом к стенке. — Правда, она такая бывает, что многие вранье предпочитают.

— Но не я! — Шпильман порывисто вскочил, взмахнул инструментом. — Не я!!! Слышишь? — Он внезапно замолчал, удивленно оглядел цистру, которая жалобно звенела в его руках, отложил ее в сторону. Повторил с нажимом: — Я хочу знать правду. И я должен ее знать.

— Это еще почему? — буркнул Годимир.

— Потому, что я твой друг, — вдруг просто и безыскусно заявил музыкант. — А друзей обманывать — подло.

Он произнес это как-то совершенно по-детски. На мгновение словинцу показалось, что за его спиной стоит не скорый на едкое слово шпильман по прозвищу Острый Язык, а обиженный мальчишка, которому пообещали новые санки ко Дню рождения Господа, да не подарили. Того и гляди расплачется. Словинец прикусил язык и рвавшееся на волю: «Какой же ты друг?» так и осталось невысказанным. Ведь это было бы самой черной неблагодарностью. Ляпнув такое, можно перестать себя считать не только рыцарем, но и просто человеком. Ведь не за деньги же, в конце концов, ехал с ним Олешек! Ничего он ему не заплатил, да и неизвестно, заплатит ли когда-нибудь за службу. Любой другой сбежал бы давно, а шпильман едет. Не бросил его, когда камень, пущенный дружинником Желеслава, едва не выбил из глупой рыцарской головы последние мозги. Вернулся, привел в чувство, после помогал идти. Готов был ругаться со стражниками островецкого короля, когда те обвинили Годимира в исчезновении Пархима. Пошел плечом к плечу к шатру пана Тишило, вызывать того на бой. И после не оставил. Неизвестно еще, не он ли уговорил полещуцкого пана, открыто заявляющего про свою нелюбовь к уроженцам Хоробровского королевства, взять с собой побитого противника.

Пожалуй, Олешек действительно имеет право знать правду.

Годимир резко повернулся и сел. Свесил ноги с сундука.

— Ты хочешь знать правду?

— Да. Хочу! — с вызовом заявил шпильман.

— Всю правду обо мне?

— Ну, не всю… — замялся певец. — Вся-то мне, может, и без надобности, но почему пан в черной суркотте… Как его там?..

— Пан Стойгнев герба Ланцюг.

— Вот-вот. Почему пан Стойгнев сказал, что ты не рыцарь. И ты не посмел… Ведь не посмел, да? Не посмел возразить. А значит…

— А значит, я — не рыцарь, — внезапно севшим голосом проговорил Годимир. — Ну, то есть… Как бы тебе объяснить…

— Да говори, как есть. Там разберемся. — Олешек улыбнулся едва ли не с сочувствием.

И Годимир начал рассказывать.

Говорил он долго — ведь пришлось начать с самого начала.

С того дня, когда в погожий летний день шестьсот шестьдесят четвертого года от Дня рождения Господа в семье небогатого, но именитого пана рыцаря Ладибора герба Косой Крест, владельца Чечевичей и прилегающих угодий, родился третий сын, которого нарекли Годимиром. Уродился мальчишка крепким, горластым, ел за троих и быстро рос. Но судьба его была предопределена с самого рождения.

Согласно древнему праву майората^[34] Чечевичи и панский маеток после смерти пана Ладибора должны были перейти в собственность Ниномысла — первенца и, чего греха таить, любимца пожилого рыцаря.

Средний сын — Жемовит — собирался отправиться в Бытков, ко двору местных князей, старинного и славноизвестного рода Кривоносов. Ясное дело, не штаны в науках протирать и не мешки с мукой в амбаре подсчитывать, а в войско. Ловкий да смышленый юноша, даже если не случится какой-нито завалящей войны — будь то с внешним врагом или междоусобицы, сумеет быстро получить пояс и шпоры, а после станет полусотенным или сотенным командиром в княжьей дружине, дальше как повезет. Можно стать мечником в прибыльном городке, каштеляном крупного замка, а то и подскарбием в самом Быткове, при княжеском дворе.

Ну, а перед младшеньким тоже пути открыты. Хочешь, отправляйся искать счастья и доли на службе у любого богатого и знатного владетеля — князя, воеводы, короля. Это, если ты в воинском ремесле поднаторел. Если нет, можно к любому монастырю прибиться. Сперва, само собой, послушником. А когда пройдешь испытания и докажешь смирение и трудолюбие делом, получишь право носить камилавку, переходя в рясофорные. А после можно принять малую схиму, стать полноправным монахом. Тоже дело почетное и требующее не меньшего самоотречения и старательности, чем воинское. Если задуматься, все прилужанские игумены, архимандриты, епископы из младших сыновей рыцарей и вышли. Даже сам митрополит хоробровский и патриарх всего Правобережья — Хороборовского, Лютовского королевств и Полесья. А ежели склонен к самоуглублению, просветлению духа постами и молитвами, прямая дорога в схимники. Едва ли не все нынешние святые — и Лукьян Бессребреник, и Андрий Страстоприимец, и Пятрон Целитель, и Лукася Непорочная, и Вэзилий Жулянский — прошли через великую схиму.