Рядом стонал во сне Ярош. Ему в самом деле приходилось тяжело. Днем разбойник еще держал себя в руках, пытался даже шутить, хотя и хватался время от времени за голову, словно раздираемый мучительной болью. А вот ночью… Ночью из его горла вырывались жалобные стоны. Бирюк корчился, пытаясь с головой укрыться видавшим виды зипуном. И самое обидное, что не поможешь другу ничем. В обозе загорцев лекари наверняка есть, но не станут связываться с чужаком, почти пленником.

Темный силуэт, заслонивший звезды, заставил Годимира напрячься и незаметно потянуться к мечу.

Кого это несет?

Неизвестный приблизился, опустился на корточки.

Смазанная тень рванулась справа, послышался негромкий вскрик, хрипение, а потом жалобный стон.

Годимир вскочил.

В двух шагах от него лежал ничком Олешек.

За каким лешим шпильман приперся среди ночи?

Но самое смешное состояло в том, что на спине музыканта сидела Велина. Одну руку мариенбержца она удерживала даже не рукой, а ногой, и судя по перекошенному лицу Олешека, от жесткого захвата его кости начинали трещать. Ладонью сыскарь зажимала шпильману рот.

Как рассудил рыцарь, очень здравая предосторожность.

— Ты что тут делаешь? — наклонился Годимир к шпильману.

Тот вращал глазами, пока девушка не усмехнулась и не отпустила ладонь.

— Руку отпусти, дура… — зашипел поэт. — Сломаешь ведь…

— Сломаю, — спокойно пообещала Велина. — Если еще раз дурой назовешь.

— Ладно, не буду! Прости! — взмолился Олешек. — Только отпусти. Ради Господа, а?

Неспешно и даже с показной ленцой сыскарь отпустила его руку. Музыкант тут же уселся, растирая локоть.

— Разве ж так можно… — постанывал он при этом. — Мне ж без рук никак нельзя. Я к ним, как к людям, а они — увечить…

— Как к людям, ночью не приходят, — веско заметила девушка. — Втихаря. Скажи спасибо, что за руку схватила, а не за голову.

— Спасибо! — с чувством произнес шпильман. — Страшный ты человек, панна сердца рабро Юрана.

— Вот сейчас точно сверну! — Велина слегка наклонилась к нему, и певец в ужасе отшатнулся.

— Перестаньте! — решительно прекратил их перепалку Годимир. — Зачем пришел, Олешек? Беда, что ли, какая?

Шпильман огляделся по сторонам.

— Беда… — передразнил он. — А то вам нужна какая-то беда? Вы сами беда, какую еще поискать…

— Вот допросишься ты, певун, елкина моталка! — Взъерошенный спросонок Ярош подполз поближе. — Говори толком, пока охраннички наши не попросыпались. А то еще заподозрят, чего доброго, что удрать хотим.

— А вы не хотите? — Олешек приободрился, перестал «баюкать» руку и, как ни в чем не бывало, одернул зипун.

— Так… — задумчиво протянула Велина. — Чем дальше, тем интереснее и интереснее… Давай, рассказывай, лазутчик ты мой ненаглядный, а то я за тебя всерьез возьмусь.

— Я-то, может, и лазутчик… — ответил музыкант. — Может, и не очень удачливый и умелый, но из тебя-то сыскарь и вовсе никакой!

— Ах, вот ты как! — задохнулась от возмущения девушка.

Ярош захохотал, уткнув бороду в рукав, чтоб не разбудить половину лагеря. Даже Годимир улыбнулся, хоть на душе было не радостно.

— А что? — невозмутимо подбоченился мариенбержец. — Моих писем ты не нашла?

— Как не нашла?

— А вот так! Не нашла. То, что ты из цистры вытащила, это прикрытие. Для таких сыскарей, как ты!

— Ну, я тебя сейчас! — погрозила Велина, но нападать не спешила. Поэт почувствовал ее растерянность и открыл рот, чтоб добавить еще что-нибудь убийственное, но тут не выдержал драконоборец.

— Еще одна подначка, и я тебе твой острый язык вырву. Ну, почему ты не можешь не издеваться над людьми?

— Потому что… — серьезно ответил Олешек. — Я ведь, как ты, пан рыцарь, справедливо заметил, Олешек Острый Язык из Мариенберга.

— Чем больше я тебя узнаю, тем больше мне кажется, что никакой ты не шпильман и не из какого не Мариенберга.

— Вот-вот, скользкий он человечишко, — пробормотала Велина. — Скользкий и мелкий.

Бирюк одобрительно хмыкнул.

— Ладно, вы, честные и открытые, — вздохнул шпильман. — Я ведь не ругаться с вами шел… Хотите удрать отсюда?

— Еще бы! — сразу загорелся Годимир.

— Серьезно? Без подвоха? — язвительно поинтересовалась Велина.

— Да конечно, серьезно! За кого вы меня принимаете!

— За болтуна и певуна, елкина моталка.

— Да?! Ах, вот вы как, да? А почему ваши охранники молчат, не проснулись до сих пор? Возница с помощником? Почему?

— И правда… Ну, почему? — спросил рыцарь.

— А потому, что я им сонного зелья в вино подлил!

— Вот так да! — восхитился Годимир, вспомнив, что с вечера, в самом деле, загорцы пускали по кругу бурдюк с вином. Чужестранцам, само собой, никто не предложил. Да и вообще, правоверный загорец еще может есть со словинцем или зареченцем из одной посуды, но пить из одного горлышка — никогда!

— А зелье в цистре возишь? На всякий случай? — отвернувшись, проговорила Велина.

— Почему это? — кажется, слегка обиделся шпильман. — У наместника Лойко позаимствовал…

— Спер? — уточнил Ярош.

— Да подумаешь! У него много. Пана Красного Орла когда-то цепом по шлему приложили — свои же селяне бунтовали, а он усмирять ходил со своим отрядом. Теперь он заснуть не может без десяти капель после ужина.

— Сколько ж ты этим загорцам ливанул? — спросил Годимир, кивая в сторону сопящих воинов. — Они хоть проснутся?

— Раз храпят, значит проснутся, — махнул рукой Ярош. — Как через часовых пройдем?

— Скажу — приказ наместника! — Олешек за словом в карман не лез.

— Рискованно, — покачала головой Велина.

— А есть другой выход? — прищурился разбойник.

— Нет.

— И я так думаю. — Годимир решительно влез в кольчугу, прицепил к поясу ножны с мечом.

Они пошли вслед за шпильманом. Ярош только задержался на мгновение, забрал легкий меч у мирно сопящего загорца.

Олешек вел уверенно, обходя притушенные кострища, пока их не окликнул воин, охраняющий стреноженных лошадей.

— Кто такие?

— Я — посланник Олешек, гость боярина Бранко! — попер напролом музыкант. — Приказ от рабро наместника — мы должны догнать отряд Сыдора. Срочно!

Загорец недоверчиво оглядел их.

— Почему ночью? Не пущу! — И приготовился позвать напарника.

— Рабро Юран будет недоволен, воин, если ты меня обидишь, — шагнула вперед Велина.

— Это еще чего? Да кто вы такие… — Часовой не успел договорить — конец посоха сыскаря ударил его в горло, разбивая кадык.

Ярош подхватил оседающее тело и уложил на землю. Загорец хрипел, и Бирюк, недовольно бурча, вытащил нож:

— Чтоб не мучился…

Годимир тем временем поймал за недоуздок мосластого коня:

— А где же сбруя?

— Надо будет, без седла поскачешь, как миленький. — Разбойник вытер клинок о суркотту часового.

Олешек, ругаясь, пилил путы на ногах второго коня.

— Тише ты! — Велина настороженно огляделась. — Пан рыцарь прав — хоть бы уздечку…

— А если пешком? — нерешительно проговорил драконоборец.

— Поймают, как пить дать! — Ярош, не теряясь, разрубил путы своему скакуну.

— Ладно, делать нечего, — поморщилась девушка, принимая мосластого из рук Годимира и распутывая закрученный вокруг недоуздка чембур. Прислушалась. — Тише! Идет кто-то… Давайте быстрее!

Рыцарь едва успел подставить сложенные «лодочкой» ладони под колено Велине, забрасывая ее на спину коня (Ярош и Олешек вскарабкались сами), как из-за куста вынырнул человек с обнаженным клинком в руке. Даже неверного света звезд хватило, чтобы опознать рабро Юрана. Загорский рыцарь выпучил глаза и заорал в полный голос:

— Куда?! Кто позволил?! — Потом вдруг разглядел сыскаря, пытающуюся сделать из чембура хоть какое-то подобие поводьев. — И ты с ними? Как ты могла? Ведь я…

Годимир от всей души, с нескрываемым удовольствием влепил кулаком ему в зубы. Острая боль отозвалась в разбитых косточках, зато крик загорца захлебнулся настоящим кошачьим мяуканьем, как орут коты в конце зазимца и начале сокавика. Юран отлетел на три шага назад, упал на спину, смешно задирая левую ногу.