Пьяная или трезвая – Маш права. Обращаясь к Шилу, она обращается и ко всем остальным тоже, ведь он был не одинок в своем нежелании видеть Парвати и ее дом. Ничто не мешало Полине приехать сюда и пять лет назад, и десять, – особенно когда она осталась совсем одна: ее вторая бабушка, мамина мама, умерла за год до того, как в катастрофе погибли родители. И это можно считать благом: она ушла в мир иной в полной уверенности, что тяжелые времена миновали и впереди ее близких ждет только счастье.

– Почему ты не приезжал сюда все эти годы, Шило? – Маш не собиралась отступать, она все мучила и мучала своего кузена неудобными вопросами.

– Ну…

– Море, воздух, опять же – природа. Это же твои слова? Природа здесь будет побогаче, чем у вас в тмутаракани. И море теплее. Крым – это не архангельская губерния, не так ли?

– Как-то не складывался этот чертов Крым. Ты сама знаешь, какие были времена.

– Времена всегда одни и те же.

– Я много работаю, – вздохнул Шило.

– Зашиваешься, судя по разгулу преступности в стране.

– Не без этого.

– Но в Турцию наверняка шастал? В Египет?…

Любительница коньяка явно провоцировала Шило. И он поддался на провокацию и моментально распустил хвост:

– Пфф-ф… Турция и Египет – пройденный этап. Бери выше.

– Неужели наш мальчишечка дорос до Французской Ривьеры?

– Если честно, я предпочитаю Таиланд.

– Вот видишь! – Маш торжествовала. – Бешеной собаке сто верст не крюк. Я только пытаюсь понять, чем Крым хуже Таиланда. Тем, что он чертов?

– Что ты имеешь в виду? – Шило настороженно посмотрел на Маш.

– Ты знаешь, что я имею в виду. И твой молчальник-брат знает. И гламурная писака, которой тоже не было видно, пока карга не отклячилась.

«Гламурная писака», вот как. Давно пора осадить потрепанную жизнью алкоголичку и неудачницу, тем более что Полина всегда умела держать удар. И играючи справлялась со своими недоброжелателями. Но сейчас она не может вымолвить ни слова, лишь зачарованно наблюдает за Маш, за бокалом в ее руке. Странное все же это место – гостиная Парвати, игра света и теней здесь совершенно непредсказуема. Возможно, всему виной ноябрьский дождь: он встретил Полину в аэропорту Симферополя, сопровождал до Ялты и потом – до крошечного поселка, то затихая, то вновь усиливаясь. Таксист, который вез ее сюда, – веселый пожилой татарин – сказал, что таких затяжных дождей он что-то не припомнит. В последние двадцать лет уж точно.

Нужно отступить еще на два шага.

Прибавить два года и два месяца к упомянутым двадцати – и тогда упрешься в еще один ливень. Августовский. За его пеленой скрылись одна смерть и одно исчезновение, и он был таким же нескончаемым, как и тот, что лупит сейчас по кровле, по ступенькам веранды, по кипарисам и яблоням в саду. Или это один и тот же дождь?

В любом случае он не к добру.

Не к добру Маш затеяла этот разговор, жидкость в ее бокале прямо на глазах меняет цвет – от темно-медового до карминно-красного, неужели она выпила весь коньяк и перешла на вино?

Нет.

В руках у Маш все та же коньячная бутылка.

– …Вы не казали сюда носа, потому что боялись.

– Чего? – Шило вопросительно поднял бровь.

– Воспоминаний о том, что здесь произошло когда-то. Смерть – страшно неудобная штука, нет? – Маш подмигнула всем присутствующим сразу двумя глазами. – Как гвоздь в ботинке. Только и думаешь, как бы поскорее от него избавиться.

– От гвоздя?

– От ботинка. Потому что привыкнуть к такому неудобству невозможно.

– Надо вынуть гвоздь. Или забить его, чтобы не мешал. Всего делов-то.

Это произнес Ростик, еще больший простак, чем его брат Шило. Русоволосый гигант, чья улыбка невольно напомнила Полине улыбку Лёки – рассеянную и невнятную, никому конкретно не предназначенную.

– Мы окружены идиотами, которые не понимают даже элементарных метафор, – вздохнула Маш.

– Мы – это кто?

Вопрос задала Полина, но Маш даже не повернула головы в ее сторону. Она вообще ни на кого не смотрела, взгляд ее был сфокусирован на бокале с рубиновой жидкостью.

– Те, кто не прячет голову в песок, а предпочитает называть вещи своими именами.

– Мне всегда казалось, что в доме повешенного не принято говорить о веревке.

– Вряд ли это была веревка, – голос, раздавшийся откуда-то с веранды, заставил Полину вздрогнуть и обернуться.

У входной двери стояла миниатюрная, коротко стриженная брюнетка в дождевике. Вода стекала по ее волосам, по лицу, но, судя по всему, брюнетка не испытывала никаких особых неудобств. Она слишком молода, чтобы испытывать неудобства, подумала Полина. Молода, хороша собой, о да! – чертовски хороша. По-киношному хороша. Наверное, это и есть Аля. И странно, что, обладая такой внешностью, она до сих пор прозябает на вторых ролях.

– Аля?

– Тата, – улыбнувшись, поправила Полину брюнетка. – Я – Тата.

– Прости. Я тебя не узнала. Какая же ты стала… хорошенькая.

Сказав это, Полина тотчас поняла, что сморозила глупость. «Хорошенькая» звучит явным оскорблением для двух миндалевидных, чуть приподнятых к вискам глаз. Для высоких скул, для нежного подбородка, для смуглых, чуть припухших губ. Но главное – глаза, опушенные таким количеством ресниц, что кажутся черными. Но они не черные – зеленые, и это очень странный зеленый, травяной. Примерно так выглядят свежесорванные листья мяты, а мята несет с собой терпкость и прохладу. Не оттого ли по спине Полины пробегает холодок, а кончики пальцев покалывает, как будто она опустила руку в ледяной горный ручей. Или всему виной произнесенные Татой слова?

– С этого места поподробнее, – Маш хмуро уставилась на Тату. – Что значит «вряд ли это была веревка»?

– Не будет никаких подробностей.

– А играть в экстрасенса не надоело?

– Скажем так, меня это не мучит.

– А меня мучит… Прямо-таки из себя выводит твоя дурацкая манера изъясняться. Если ты знаешь больше, чем все остальные…

– Разве я сказала, что знаю больше?

– Веревка! – снова напомнила Маш. – Зачем ты приплела сюда веревку?

– Это метафора, – Тата явно издевалась над подвыпившей кузиной. – Ты же любишь метафоры, не так ли? Нужно сто раз подумать, прежде чем браться за один конец веревки, – еще неизвестно, что окажется на другом.

– Не делай из меня дуру! Ты говорила не о наличии веревки, а об ее отсутствии…

– Мне нужно переодеться, – Тата тряхнула головой, и сотни брызг разлетелись в разные стороны. – Так что я откланиваюсь.

Можно было остаться здесь, с Шилом, Ростиком и МашМишем, но Тата показалась Полине интересней и загадочней, чем все остальные родственники вместе взятые. Так почему бы не подняться вверх, к истоку ледяного ручья?

– Я, пожалуй, тоже пойду распакую вещи.

– Могу помочь отнести чемодан, – вызвался было Шило, но Полина вовсе не нуждалась в провожатых:

– Он не тяжелый, я справлюсь сама. Увидимся позже.

Подхватив поклажу, Полина в считаные секунды взлетела на второй этаж, попутно удивляясь тому, как сморщилась, скукожилась лестница. Ничего общего с подъемами и спусками двадцатилетней давности – тогда это казалось самым настоящим приключением. Путешествием в мир горных плато – именно так виделись маленькой Белке половицы. Достаточно было внимательно осмотреть каждую из ступенек, перемещая взгляд с востока на запад, с севера на юг. И обязательно на что-нибудь наткнешься: высохший каштан, обрывок табачного листа, пуговица… Вещи, исполненные очарования и вовсе не такие бесполезные, как может показаться скучному взрослому человеку. Каштан – прародитель всех без исключения лесов на свете: лиственных, хвойных, смешанных, тропических и тех, где все еще водится грустная птица додо. Табачный лист легко трансформируется в судовой журнал фрегата «Не тронь меня!», а пуговица… Пуговица – вот главная ценность, без нее не случится ни одно завоевание, ни одно объявление войны, ни один мирный договор; она – печать, которой скрепляются все самые важные документы, стоит утопить ее в теплом сургуче, как тотчас проступит оттиск якоря.