На погранзаставе между первым сигнальным ограждением и распаханной контрольно-следовой полосой десяти метров в ширину моего отца держали целый год, чтобы он любыми средствами пресекал попытки к бегству из ГДР.

Этого он больше всего и боялся.

Безумства гэдээровских госорганов, ответственных за охрану границ, шли на пользу лишь немецко-немецким грибам. Для них запретная зона вовсе не являлась полосой смерти. Наоборот, они превосходно росли между Востоком и Западом. В отличие от черники, которая тоже произрастала тут в изобилии, грибы не влезали в пустые фляжки, поэтому их было гораздо труднее украдкой пронести в казарму. Если поймают — офицеры безжалостно бросят все в печь. Но если контрабанда удастся, то вечером, когда офицеры покинут казарму, повар в одной из огромных своих сковородок приготовит для всех тушеные грибы.

Контрабанда грибов была не оттого популярна, что солдаты голодали, а, скорее, оттого что добавка к рациону заключала в себе толику непокорства. Снабжение на погранзаставе было вполне сносным, а по меркам Востока даже изысканным.

Этим объясняется, что отец в армии прибавил пятнадцать кило веса. Служба на границе наложила отпечаток не только на внутренний мир отца, но изменила его и внешне. За год, проведенный в Зоннеберге, из бледного субтильного юнца он превратился в богатыря с окладистой бородой, и после демобилизации из ННА никогда больше не брился. Ни мама, ни я вообще не видели его без бороды. Вот уже тридцать пять лет. Когда он стоит с расческой перед зеркалом, меня охватывает чувство, будто борода для него — постоянное подтверждение того, что он больше не солдат. Его подбородок я видела только на старой черно-белой фотографии времен строевой подготовки. На ней отец долговязый, с выбритыми щеками, в форме, на голове прусская фуражка. Войлочный козырек придает ему сходство с кондуктором.

Наверное, он и предпочел бы держать в руках проездные билеты, а не оружие. Но в семьдесят третьем году у него не было выбора. На медосмотре отец заявил, что ни в коем случае не хочет служить в погранвойсках. Но его все равно именно туда и направили. Сначала, когда ему дали приказ в Иоганнгеоргенштадт, он вздохнул с облегчением. Чешская граница. Однако вскоре выяснилось, что это только подготовка, которая у пограничников продолжается шесть месяцев вместо четырех недель.

И пошло-поехало. Зоннеберг находился на самом краю ГДР. Долины реки Иц тянутся так далеко на запад, что близость врага слышалась даже в человеческой речи. Близ Зоннеберга говорят на верхнефранкском диалекте. Жители, хотя и тюрингцы, раскатисто произносят «р» и многие слова выговаривают на чужой лад.

Обычно караул длился восемь часов. В отличие от Берлинской стены, которая освещалась прожекторами, КПП «зеленки» ночью погружались в темноту и не просматривались. Страх, что его застрелят из темноты или придется стрелять самому, по частоте упоминаний в рассказах отца занимал второе место после белых грибов. Молоденькие солдаты, едва ли старше двадцати, ходили в дозор всегда парами. Они несли службу под девизом: «Чем громче, тем лучше!» Сильнее шумишь в процессе патрулирования — меньше вероятность, что в твою смену кто-нибудь попытается сбежать. Что до второго часового, то тут оставалось только надеяться. Через несколько месяцев после того, как отец демобилизовался, пограничник из соседней части застрелил двух своих товарищей и сбежал на Запад. Однако отцу повезло, во время его службы границу не нарушали. Ни гражданские, ни военные.

До сих пор нет точных данных о том, сколько людей погибло при попытке к бегству из ГДР. Если верить, как нам предлагают, официальной статистике несчастных случаев со смертельным исходом, бегств по Балтийскому морю и самоубийств после ареста, то количество жертв — в пределах тысячи. Примерно семьдесят пять тысяч человек были задержаны за незаконный переход на Запад и привлечены к судебной ответственности.

Летом 2007 года, когда мне по работе надо было съездить на юг Тюрингии, я предложила отцу отправиться туда вместе. Чтобы он мог показать мне все: свою казарму, границу, тропинки, на которых росли грибы. Отец сразу взял отпуск на несколько дней, и мы поехали.

Перед отъездом я хотела забронировать для нас номера в зоннебергской гостинице. Отец запротестовал: что за безобразие, снимем комнату на месте. В любой из близлежащих деревень. Он пожалел об этом позже, когда мы битых три часа искали ночлег между Зоннебергом и Кобургом. Наконец, из чувства протеста мы вселились в отель при замке Зоннеберг. А на следующий день двинулись к казарме.

Нашли ее сразу. Деревня за прошедший срок не разрослась — так и не дошла до казармы ННА. Та все еще стоит в стороне, на берегу идиллического прудика. Уже несколько лет там размещается дом престарелых. Теперь трехэтажное здание выкрашено в жухлый розовый цвет, цоколь чуть потемнее, водосточная труба голубая. Мы, наверное, могли бы осмотреть здание и внутри, но не хотели никого тревожить. Вместо этого мы прогулялись по участку вдоль забора, который так и не заменили. Отец показал мне обнаженные корни деревьев, под которыми они с друзьями прятали бутылки после того, как ходили в дозор, чтобы позже, когда в казарме все стихнет, затащить их через окно в пакете на веревке. Особенно популярна была местная горькая настойка «Рентропфен», ее переливали в бутылки из-под колы и незаметно прихлебывали даже в общих помещениях.

Охранники объекта способствовали транспортировке алкоголя. Они ведь тоже находились на военной службе, и выпивка была для них самым простым способом скоротать время.

Мы присели на берегу пруда и закурили. Отец вспомнил всякие забавные истории про то, как они обводили офицеров вокруг пальца, нарушали устав или вальяжно разъезжали в открытом армейском «трабанте» по лесу, будто это не картонная коробчонка пограничного патруля, а кабриолет на пляже Санта-Моники в конце шестьдесят шестого шоссе.

Когда мы, возвращаясь к машине, бросили последний взгляд на казарму, отец приостановился. Затем отвернулся и произнес:

— Вспоминаются в основном смешные истории. Но тогда было совсем не весело. Совсем.

Мы направились в сторону бывшей границы. Мне хотелось рассмотреть запретную зону, но мой отец рвался дальше, на Запад. И я знала, куда его так тянет.

Собственно, из-за этого я и взяла отца с собой в поездку. Однажды, когда он в очередной раз за последние годы предложил прокатиться по Тюрингии с заездом в Зоннеберг, я спросила, что он там забыл. Отец никогда не сентиментальничал, если речь заходила о его службе в армии. «Они задолжали мне пиво», — ответил он тогда с ухмылкой. И рассказал историю, которую я прежде не слышала. Для восточной стороны внутригерманская граница была смертельно опасным препятствием, а для стороны противоположной именно это обстоятельство служило в некотором роде развлечением. Во время патрулирования солдаты каждый день видели, как западногерманские туристические автобусы медленно объезжают ограждения. Они направлялись к смотровой террасе в горной гостинце, расположенной так близко к Востоку, что лишь узкая дорога отделяла ее от металлической заградительной сетки, отмечавшей самый край территории ГДР.

Мрачные кофейные посиделки с видом на «зону» — не больше десяти метров до минного поля. Со своей раскорчеванной площадки пограничники могли запросто разглядеть накрытые столы. Но внимание их привлекали не десертные тарелки туристов, а зал пивнушки. Темными зимними вечерами замерзшие солдатики с определенного места у контрольной полосы видели в полевой бинокль пивной кран, наблюдали, как хозяин за стойкой в ярко освещенном зале наполняет кружки пивом.

Вот такую кружку отец и хотел теперь наконец-то выпить.

Сейчас, через двадцать лет, бывшую пограничную линию различить не так просто. Широкая, некогда тщательно расчищенная просека ныне зарубцевалась. Подросли кусты и деревья, появились поля, густой сетью раскинулись новые скоростные автодороги.