В «Малеевке» по дороге в столовую в сумерках я встретила эксгибициониста. Эта встреча так меня удивила, что я описала ее в одной из глав романа «Гений безответной любви».

Главу для пробы я дала почитать поэту Якову Акиму. Думала, это его позабавит.

Смотрю, он ни разу не улыбнулся и с каждой страницей становится все мрачнее и задумчивей. Я заподозрила неладное и спрашиваю:

– А знаете ли вы, Яков Лазаревич, кто такой эксгибиционист?

– Нет, – он честно ответил. – Но это и неважно. В твоем романе кто-то столечко поймет, – он показал пять миллиметров. – Кто-то вот столько, – и он увеличил расстояние, как рыбак, рассказывая о пойманном карасе. – Кто-то столько! – он распахнул объятия. – А кто-то вообще ничего! – мой учитель уронил руки на колени. – Но интересно будет всем! – закончил он благожелательно.

На Тверской стоит и с кем-то беседует Александр Аронов. Я прохожу мимо и получаю в подарок от него незабываемую крылатую фразу:

– Живым бы быть, остальное все хуйня!..

– Открыла газету, увидела – АРОНОВ, в черной рамочке, – рассказывает Марина Бородицкая. – Выскочила из дома, стала метаться по городу, нырнула в какую-то забегаловку – совершенно одна, – взяла рюмку водки и выпила ее, глотая слезы. Потом вышла на улицу и почувствовала: без Сашки Аронова – как город осиротел! 67 лет, – вздохнула она. – Да, в общем-то, для сильно пьющего поэта – это немало…

Марина переводила сборник английской поэзии семнадцатого века. Перевела четырнадцать английских поэтов, уже с облегчением поставила «Fin». Снизу приписала «Ура!». А потом, после восклицательного знака нарисовала вопросительный… и принялась переводить пятнадцатого, которого исключили из списка за то, что он дружил с Кромвелем.

– Ну и что? – сказала сама себе Бородицкая. – Мало ли кто с кем дружил?

Я подарила свою книжку о путешествии в Японию зубному врачу Алексею Юрьевичу. Он читает – а там сплошь про дзэн-буддизм и совсем ничего про интересующую его японскую технику.

– Знаете, чем вы отличаетесь от Дины Рубиной? – сказал он мне прямо. – Рубина пишет то, что интересно и ей, и читателю. А вы пишете то, что интересно только вам.

В Доме литераторов на семинар молодых писателей, который мы вели с Бородицкой, я зазвала Юрия Коваля и его друга – писателя и художника Леонида Сергеева. Как раз они направлялись из ресторана в гардероб.

– Только учти, мы очень нагрузились, – сказал Леонид Анатольевич. – Я еще ничего, а Юрка совсем плохой.

Ну, я их привела, пышно представила, все с замиранием сердца уставились на них.

– Читайте, – говорит Коваль.

Прослушав небольшой рассказ, Юрий Коваль обратился к автору:

– Дай мне страницу посмотреть. Ой, не вижу ничего. Лень, у тебя очков нет? Ни у кого нет очков для меня? Ладно, издалека постараюсь разглядеть. Уже вижу, что рассказ – длинен. «– Хорошо! – испуганно вскричал папа». Что это еще за «испуганно вскричал»? Диалог должен говорить сам за себя. Надо тебе – скажи «сказал». А лучше – ничего. Я ж не говорю: «сказал разгневанный Юрий Иосич»!

– Дурак ты, Юрка! – вмешался в разговор Сергеев Леня. – Глаза-то залил, вот и придираешься. В литературе нет готового рецепта! А Скотт Фитцжеральд? А Хемингуэй? Что хотели, то и писали! Мне рассказ понравился. Есть интонация, и у него лицо талантливое!

Они закурили.

– Запомните, – произнес Коваль, и мы запомнили это навсегда. – Главное – не опускаться до современности! Как Генка Снегирев говорил мне. Я стал ему читать: «На дачном участке росли три сосны…» «А я и слушать не буду дальше, – сказал Снегирев. – Что это за «на дачном участке»? Надо работать вечными категориями!» И я начал так: «Росли три сосны…»

– Запомни, если ты кильнулся на каяке, – учил меня знакомый Кукин, – не надо звать, кричать, суетиться, а надо, как учили, – глотать воду. Мы как-то с Колькой малокровным кильнулись. Я бы доплыл, а Колька – нет. Я говорю: «Ну, я тебя не брошу, не поплыву, с тобой останусь. Давай, – говорю, – глотать воду, как учили». Но нас спасли. Кто-то проплывал мимо…

– Нельзя простить и не дать! – говорила мне Дина Рубина. – Это две вещи несовместные, как гений и злодейство! Едва только встанет этот вопрос, сразу давай, без промедленья, хотя бы ради мира на Земле!..

– Сидим с Михалковым в президиуме на открытии «Книжкиной недели», – рассказывает Яков Аким, – дети сделали поэтический монтаж, чтецы, певцы, танцоры, звучат приветственные речи, поздравления. Вдруг Михалков наклонился ко мне и сказал: «В-вот так и ж-жизнь пройдет…»

Ветеран журналистики Тильда Осиповна позвонила Люсе:

– Людмила Степановна, у меня в мае будет день рождения. Мне исполнится девяносто пять лет. Поскольку все мои знакомые умерли, я беспокоюсь, что мне никто не позвонит, не поздравит и не подарит подарков!

– Ничего подобного! – сказала Люся. – Я вас обязательно поздравлю и что-нибудь подарю! Что вам купить, только честно? Коробку конфет? Или большой торт? Или большую хорошую палку колбасы?

– Нет, если можно, пару плиток шоколада.

– И я купила ей ТРИ плитки шоколада, – сказала Люся. – Пришла и принесла. А она такая молодец, ни одной морщинки, легкий румянец играет на щеках, причесочка – а-ля двадцатые годы, грациозно ходит по квартире, пританцовывая, что-то напевает, все у нее старинное, и повсюду фантики от шоколадных конфет.

– Зачем ты отдаешь нам деньги, зачем? – недовольно говорила Люся. – Ты наша дочь, ты нас должна обдирать!

Яков Аким:

– Я был в издательстве «Детская литература», и там такое запустение, как будто бы морили тараканов…

На книжном фестивале один французский издатель, выступая перед первоклассниками, на протяжении сорока минут рассказывал о своих занудных издательских проблемах, конфликтах с начальством, каких-то организационных обломах, финансовых неурядицах и пр. Да еще с последовательным переводом.

– Он что, не понял, что перед ним дети? – удивлялся Леня. – Наверное, подумал, что это взрослые русские так выглядят!..

– Я ел вишни и задумался о смерти, – сказал Леня. – Во вкусе вишни есть ощущение быстротечности жизни.

У нищего на картонке написано:

«Подайте в честь осеннего равноденствия!»

Коваль очень гордился своим неологизмом.

Это был глагол – «олорде́л».

«Мы с Юрой Ковалем облюбовали кафе у Никитских ворот, у церкви, где венчался Пушкин, на открытом воздухе, там ветерок обвевает, – рассказывал Леонид Сергеев. – Сидим, вдруг из ЦДЛ идет молодой человек – увидел Коваля:

– Ой, вы такой писатель – настоящий, скажите, как писать?

– Я тебе сейчас открою секрет, – сказал Коваль. – Иди, бери по сто грамм.

Тот взял, сел с нами. Коваль выпил, закурил и говорит:

– Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.

Тот пожал ему руку, поблагодарил и отправился дальше, по своим делам».

– Пишите о вечном вечными словами, – советовал Коваль.

– Чудовищно усатый рассказ, – он говорил кому-то неодобрительно.

Еще он говорил:

– В этой вещи есть привет, который некому передать…

Видимо, у меня раньше было здоровье очень слабое. Вот запись в дневнике 2 октября 1995 года: